Murders

Сон в летнюю ночь.

©А.И.Ракитин, 2010-2011 гг. ©"Загадочные преступления прошлого", 2010-2011 гг.

Страницы : (1) (2) (3) (4) (5) (6) (7) (8) (9) (10) (11) (12)

стр. 9

     Последний же, видимо, руководствовался старинной мудростью, гласившей, что чем талантливее актёр, тем длиннее его паузы. После почти месячного молчания, в сентябре 1916 г., Фрэнк Джонс подал иск, в котором обвинял Джеймса Ньютона Уилкерсона в клевете и требовал от последнего компенсации за моральные страдания и ущерб репутации в сумме 60 тыс.$ - это была колоссальная сумма для того времени, целое состояние. Величина искового требования сразу показала, что сенатор желает разорить своего противника, уничтожить его на корню, поскольку даже самый успешный частный детектив никак не мог располагать такой суммой.
     Процесс, на котором рассматривался иск Фрэнка Джонса, по праву стал сенсационным. Он проходил в ноябре-декабре 1916 г. и продлился пять недель. В отличие от заседаний Большого Жюри в июле 1916 г., детали которых и поныне остаются неизвестны, процесс "Джонс против Уилкерсона" проходил при открытых дверях и огромном стечении народа. Впоследствии многие обвиняли судью Джорджа Рокафэллоу (Rockafellow), председательствовавшего на процессе, в излишнем либерализме и даже мягкости к публике, выражавшей порой свои эмоции довольно шумно и бестактно, но думается, что такой упрёк вряд ли справедлив - судья просто слишком перестарался в демонстрации полной лояльности ко всем участникам процесса. Очевидно, Рокафэллоу хотел избежать любых обвинений в предвзятости и потому бывал слишком терпим к эксцессам в зале.
     Особенностью этого суда явилось то, что сенатор Джонс согласился рассматривать обвинения Уилкерсона в свой адрес по существу. На самом деле это было вовсе не обязательно, поскольку с формально-юридической точки зрения он оставался невиновен, пока судебным решением не было признано обратное (а на июльских слушаниях Большого Жюри, как мы помним, Уилкерсон доказать виновность сенатора Джонса не смог). Адвокаты сенатора Джонса могли, что называется, растоптать Уилкерсона просто в силу того, что тот своими голословными оскорбительными утверждениями грубо нарушал фундаментальные юридические принципы - презумпцию невиновности и уважения прав личности. Диффамация (публичная дискредитация) сенатора в данном случае довольно просто доказывалась. Но сенатор намеренно не пошёл этим путём, дабы сломить общественную предубеждённость против себя и развенчать теорию Уилкерсона на корню.
     Детективу разрешили говорить всё, что он хочет, привлекать для доказательства своих умозаключений любых свидетелей и улики, какие сочтёт достойными (разумеется, если они были получены согласно принятой процедуре). В общем, если Уилкерсону был нужен "звёздный час", то теперь он мог сказать, что таковой пришёл. Он "извлёк из рукава все свои козыри" и мог зайти с "лучшей карты".
     Эдвард Лэндерс рассказал, что видел Альберта Джонса, сына сенатора, перед домом Джозии Мура за несколько часов до трагических событий - примерно в 20:00-20:15 9 июня 1912 г. Ему вторила жена, которая тоже вспомнила об этом спустя годы. На вопросы судьи, почему Лэндерс не рассказал об прежде, во время расследования по горячим следам и потом, во время слушаний Большого Жюри? свидетель ничего вразумительного ответить не смог. Отговорился тем, что посчитал увиденное не имевшим существенного значения.
     Прямо скажем, выглядело такое поведение не очень натурально и сказанное звучало не очень достоверно.
     Ещё больший конфуз вышел с показаниями Элис Уиллард, той самой замечательной дамочкой, что так удачно спряталась со своим любовником под сливой. Её тогдашний спутник - Эдвард Маккрэ - своевременно утонул и потому ни подтвердить, ни опровергнуть слова Элис не мог при всём желании (если быть совсем точным, то версия гибели Маккрэ документального подтверждения так никогда и не нашла - об этом было известно со слов самой Уиллард. Следов этого человека никогда не было найдено, словно бы он никогда и не существовал). Первоначально Элис утверждала, будто в группе из пятерых злоумышленников, встречу которых ей довелось наблюдать, присутствовал Альберт Джонс, сын сенатора. Долгое время это не вызывало со стороны Уилкерсона никаких протестов - персона Альберта Джонса в числе заговорщиков его вполне устраивала. Но во время работы в июле 1916 г. Большого Жюри выяснилось, то Альберт Джонс имеет "железное" alibi, которое невозможно опрокинуть никакими ухищрениями. И тогда воспоминания Элис потребовалось несколько "подрихтовать", а именно - следовало педалировать тему личной вовлечённости сенатора в заговор. Ведь, в конце-концов, Уилкерсон обвинял в подготовке убийства именно сенатора, а не его сына! Поэтому когда во время допроса в суде в ноябре 1916 г. Элис Уиллард по привычке упомянула Альберта Джонса, детектив Уилкерсон тут же подскочил и попросил её "вспомнить получше". Элис задумалась на минутку и... вспомнила, что на самом деле в группе подозрительных мужчин она видела не Альберта Джонса, а его папашу Фрэнка.
     Кроме того, свидетельница вдруг припомнила, что слышала некоторую часть разговора пятерых подозрительных мужчин. По её уверению, эти люди говорили о необходимости кастрировать Джо. Какого именно "Джо" она понять не могла, но имя запомнила безошибочно! Подобной детали Элис Уиллард ранее не припоминала, что выглядело несколько подозрительно.
     Явное манипулирование показаниями свидетеля возмутило даже такого терпеливого судью, как Рокафэллоу. Тот принялся сам допрашивать свидетельницу, добиваясь от неё объяснений того, почему она на протяжении ряда лет последовательно упоминала одного человека, а потом изменила прежние показания прямо в зале суда (причём, по подсказке!). В ходе этого допроса всплыла фамилия Хэвнера, генерального прокурора штата Айова, беседовавшего со свидетельницей незадолго до суда и рекомендовавшего ей заменить в своём рассказе сына на отца. Что и говорить - это было скандальное признание! Разъярённый судья потребовал явки на следующее заседание самого Горация Хэвнера, которому заявил в лицо, что оказывая давление на свидетеля, возглавляемая им прокуратура не уважает ни Закон, ни Суд. Самое забавное заключалось в том, что общественное мнение считало генерального прокурора штата Айова "человеком сенатора", одним из тех коррумпированных чиновников, которыми Фрэнк Джонс командовал как марионетками. Теперь же оказалось, что Уилкерсон и Хэвнер играют за одну команду!
     Однако, неприятные Джеймсу Уилкерсону сюрпризы на этом не закончились. Судья решил докопаться до истины и стал вызывать в суд свидетелей, которые могли бы подтвердить рассказ Элис Уиллард о подслушанном ночью подозрительном разговоре пятерых мужчин. Если верить самой Элис, она не делала из своей осведомлённости тайны и рассказала о случившемся своим друзьям. Судья Рокафэллоу вознамерился этих друзей допросить.
     И что же оказалось? Фрэнк Робинсон, старый друг Элис, который по её словам якобы давным-давно слышал рассказ о подозрительных мужчинах, в сентябре 1916 г. пережил инсульт, потерял речь и не мог быть допрошен. Другой старый друг, некто Джим Аткинсон, видимо, сообразивший, что Элис явно завралась в своих россказнях и фактически изобличена в этом, покрывать её не стал и простодушно рассказал судье, что Элис Уиллард очень хотела заработать на своих "показаниях" и неоднократно обсуждала их содержание с детективом Уилкерсоном. Элис желала, чтобы ей было выплачена 1 тыс.$, однако Уилкерсон предлагал ей "только" 400. На какой именно сумме они в итоге сошлись, Аткинсону было неизвестно, но сам по себе рассказ о торге за дачу "свидетельских показаний", подрывал всякое доверие словам Элис Уиллард.
     Окончательно Элис добила одна из её подруг, простодушно рассказавшая суду, что она вполне допускает то, что Элис могла отправиться гулять ночью с заезжим торговцем. Хотя Уиллард и считалась замужней женщиной, она уже в 1912 г. гуляла напропалую. Чтобы подтвердить правоту своих слов, свидетельница принялась перечислять мужчин, с которыми Элис изменяла мужу, а затем стала называть тех, с кем та вступала в интимные отношения уже после развода. Назвав с десяток фамилий, дамочка была готова продолжить перечисление, но судья попросил её остановиться, сказав, что услышанного "уже достаточно". Кроме того, он попросил секретаря не вносить упомянутые фамилии в протокол заседания. Тем не менее, сказанного с лихвой хватило для того, чтобы полностью уничтожить репутацию Элис Уиллард. Особая пикантность момента заключалось в том, что некоторые из поименованных любовников Элис во время разоблачительных показаний её подруги находились в зале суда с жёнами (Остаётся добавить, что после этой истории Уиллард сделалась изгоем местного общества, жителями Виллиски ей фактически был объявлен бойкот. Она умерла в 1921 г. в полном забвении, никто из горожан - её прежних друзей, подруг и соседей - не явился на её похороны).

     Третий важный свидетель Уилкерсона - Вина Томпкинс - якобы наблюдавшая осенью 1911 г. встречу сенатора с подозрительными мужчинами у развален скотобойни, настолько смягчила свои показания, что они потеряли всякую практическую ценность. Она уже не была уверена, что видела там Фрэнка Джонса, да и "подозрительные мужчины" стали уже не такими уж и подозрительными. Свидетельница утверждала теперь, что деталей разговора людей возле развалин она толком и не слышала и не может утверждать, что они обсуждали нечто преступное... Такое вот нелепое показание прозвучало в итоге из уст Вины Томпкинс. Прямо скажем, это был рассказ ни о чём, он никого ни в чём не уличал и ничего не доказывал, зачем свидетеля с такими показаниями выводить на суд оставалось совершенно непонятно. Уилкерсон, вызывая Вину на свидетельское место, явно рассчитывал услышать нечто другое, но... не вышло! Очевидно, в последнюю минуту Вина Томпкинс испугалась, что её раздавят также, как это было проделано с Элис Уиллард, а потому она постаралась дать показания максимально нейтральные, не затрагивающие чьих-либо интересов (хотя, теоретически, свидетели не знали, что творится в зале судебных заседаний, на самом деле они, конечно же, получали общую информацию о том, как складывается ситуация на процессе просто в силу того, что процесс был открытым и недопрошенные покуда свидетели, возвращаясь домой, имели возможность обмениваться мнениями с теми, кто присутствовал в зале. В отличие от присяжных заседателей, полностью изолированнных на время суда, свидетели продолжали вести обычную жизнь и лишь приглашались на конкретное заседание).
     После этого досталось на орехи и самому Джеймсу Уилкерсону.
     Судья в самых нелестных эпитетах охарактеризовал его действия, разрушающие единство тесного сообщества жителей Виллиски, назвал детектива чужаком, создающим себе репутацию на нераскрытом покуда преступлении и обвинил Уилкерсона в неуважении к Суду. После чего потребовал представить данные, если только таковые имеются в распоряжении Уилкерсона, прямо подтверждающие сговор сенатора Фрэнка Джонса с Уилльямом Мэнсфилдом. Уилкерсон извивался как уж на вилах, но красноречие ему не помогло, ведь доказать сговор он действительно не мог! И надо ли удивляться тому, что процесс в конечном итоге оказался Уилкерсоном с треском проигран?
     Впрочем, вердикт жюри присяжных оказался на удивление мягким. Постановив, что не обнаружено никаких свидетельств существования сговора сенатора Джонса с "Блэки" Мэнсфилдом, а стало быть, все рассуждения на эту тему являются лживыми домыслами, присяжные, однако, не удовлетворили требование сенатора о выплате ему компенсации в размере 60 тыс.$ и даже судебные издержки отнёсли на счёт истца (т.е. Фрэнка Джонса). Очевидная двоякость такого решения может быть объяснена стремлением угодить общественному мнению, по-прежнему настроенному доброжелательно к Уилкерсону и недоверчиво к сенатору. Многие жители округа Монтгомери придерживались того мнения, что дыма без огня не бывает и раз детектив Уилкерсон утверждал, будто сговор сенатора с убийцей существовал, то значит так оно и было. Просто доказать это пока не удалось.
     Тем не менее, Джеймс Уилкерсон всё правильно понял - у него не было шансов добиться обвинения сенатора Джонса в суде. Его свидетели были ненадёжны и могли быть легко скомпрометированы. Его совместное с журналистом Джеком Бойлом расследование окончилось пшиком.
     Детектив уехал из Виллиски с твёрдым намерением никогда больше не возвращаться в этот город, отнявший у него столько сил и явившийся в итоге источником огромного разочарования. Однако совершенно неожиданно знамя Уилкерсона подхватил человек, от которого никто этого не ожидал. Им оказался молодой адвокат из небольшого городка Ред-Оак по имени Оскар Вэндстрэнд (Oscar Wendstrand). Логика Вэндстрэнда была довольно простой и на первый взгляд неопровержимой: не надо создавать сложную конструкцию "заговора сенатора" и ломать копья в попытках её доказать, следует пойти от обратного - имея отличного кандидата в убийцы, "Блэки" Мэнсфилда, дождаться признания его виновности в одном из нескольких инкриминируемых эпизодов и уже после этого побудить его дать показания о сговоре с сенатором, пообещав снисхождение при вынесении приговора. Другими словами, Вэнстрэнд вынашивал идею судебной сделки после того, как Мэнсфилда осудят по другим эпизодам...
     Адвокат обратился к Генеральному прокурору штата Айова Горацию Хэвнеру с предложением провести слушания Большого Жюри для изучения вопроса возможности повторного выдвижения обвинения Мэнсфилда в массовом убийстве в Виллиске. Предполагалось, что на этот раз преступник не станет запираться, а даст признательные показания в обмен на снисхождение при вынесении приговора (Грубо говоря, прокурор штата должен был предложить Мэнсфилду сделку: тот даёт признательные показания и "топит" сенатора, а Большое Жюри выносит ему обвинение со всевозможными смягчающими оговорками, исключающими вынесение смертного приговора в уголовном суде). Как было написано выше, в июле 1916 г. Большое Жюри округа Монтгомери сняло с Мэнсфилда все подозрения в причастности к этому преступлению, но на свободе тот оставался недолго - не надо забывать, что ордер на его арест содержал перечень из нескольких очень опасных преступлений (в т.ч. и убийство членов собственной семьи). Так что Мэнсфилду, отбившись от одного обвинения, в скором времени пришлось отбиваться и от остальных.
     В то самое время, пока прокуратура Айовы обсуждала предложение Вэндстрэнда, Мэнсфилд находился в Иллинойсе и пытался доказать свою непричастность к массовому убийству в Блю-Айленд. Если бы ему вынесли там обвинительный приговор, то перспектива судебной сделки в Айове оказалась бы очень и очень неплохой. В конечном итоге идея "расколоть" убийцу, предложив сделку, пришлась по душе Генеральному прокурору штата Айова Горацию Хэвнеру и тот дал "добро" на проведение новых слушаний Большого Жюри. Он поручил своему помощнику Фреду Фэйвеллу (Fred F. Faville) курировать это дело и представлять интересы штата на предстоящих слушаниях. Вэндстрэнд, приободрённый успехом, написал Джеймсу Уилкерсону письмо, вызывая того в Айову на решающий бой с сенатором Фрэнком Джонсом. Уилкерсон не устоял и примчался на зов, как боевой конь на звук трубы.
     Бесконечная история начала заход на очередной круг.
     Теперь, правда, Уилкерсон играл уже не главную роль, инициатива была в других руках, но детектив не отказал Оскару Вэндстрэнду в посильной помощи. Обладая отличными знаниями всей фактуры многолетнего расследования, прекрасно ориентируясь в деталях событий, уликах и свидетельских показаниях сотен людей, Уилкерсон составил своеобразную памятку на 150 страниц, которую распространил среди основных своих единомышленников.
     Однако, ситуация развивалась совсем не так, как желали того Уилкерсон и Вэндстрэнд. Невероятно, но суд в Блю-Айленд не вынес Мэнсфилду обвинительного приговора! На протяжении нескольких лет этот человек считался всеми почти что бесспорным убийцей собственной семьи, однако в суде обвинение рассыпалось - "Блэки" представил несокрушимое alibi. Кто совершил массовое убийство в Блю-Айленд так и осталось невыясненным.

     Оправдание Мэнсфилда ставило под сомнение возможность "прижать" его в ходе повторного рассмотрения его дела Большим Жюри округа Монтгомери. Правоохранители, однако, оказались заложниками собственого упорства и уже не могли остановить запущенный механизм правосудия. В марте 1917 г. началось то, что с полным правом можно назвать юридическим deja vu - на протяжении полутора месяцев Мэнсфилд и Большое Жюри выслушивали по большей частью уже выслушанных свидетелей, показания которых должны были доказать причастность первого к убийству семьи Мур и сестёр Стиллинджер. Надо сказать, что особенностью слушаний Большого Жюри того времени в штате Айова являлось то, что свидетели не приводились к присяге (ещё раз повторим, что Большое Жюри не является судом и не решает вопрос виновности, оно лишь принимает решение о формальной обоснованности выдвижения обвинения против конкретного лица). Традиция приводить свидетелй к присяге на слушаниях Большого Жюри появилась в Айове лишь в 40-х годах прошлого века, т.е. три десятилетия спустя с момента описываемых событий. Это позволяло свидетелям довольно свободно видоизменять свои первоначальные утверждения, не опасаясь обвинения в даче ложных показаний. Стенограмма заседаний Большого Жюри в марте-апреле 1917 г. до сих пор не предана гласности (в отличие от заседаний в июне 1912 г.), что наводит на мысль о скандальности того, что происходило тогда за закрытыми дверями. Видимо, под воздействием прокуратуры штата некоторые свидетели до такой степени "заточили" свои показания против Мэнсфилда, что тот реально рисковал оказаться в роли обвиняемого, но... Опять возникло непредсказуемое "но", сокрушившее замысел режиссёров этой постановки.
     Уилльям Мэнсфилд припомнил, что в начале июня 1912 г. пытался получить банковский кредит на постройку дома и несколько раз являлся в отделение банка в Чикаго. Когда его заявление проверили, выяснилось, что в понедельник утром 10 июня он принёс в банк справку от своего работодателя, которую получил накануне. Это означало, что днём 9 июня 1912 г. он находился в Иллинойсе и никак не мог в течение вечерних и ночных часов съездить в Виллиску, совершить там убийство и вернуться обратно к открытию банка утром следующего дня. Как ни стрались общественный обвинитель Оскар Вэндстрэнд и прокурор Фэйвелл сокрушить alibi Мэнсфилда, у них ничего не вышло.
     "Блэки" Мэнсфилда оказалось невозможно обвинить в массовом убийстве в Виллиске. После шестинедельных мытарств он вторично вышел из здания муниципалитета Ред-Оак, счастливо улыбаясь журналистам и толпе зевак. Честное слово, когда читаешь историю этого парня, невольно качаешь головой - свезло так свезло! Вот кого с полным основанием можно было прозвать "Лаки" ("Счастливчиком"): человек дважды отбился от Большого Жюри в Монтгомери и один раз успешно доказал невиновность в суде в Блю-Айленд. И ведь в таких серьёзных преступлениях подозревался! Правда, от тюрьмы ему в конечном итоге уйти не удалось, его признали виновным в нападениях на Дженни Миллер в Авроре, но на фоне того, что на него изнаально "вешали" массовые убийства, это кажется почти что пустяком.
     Собственно на этом история "заговора сенатора Джонса" заканчивается. Никаких фактических данных существования оного так никто и не представил, хотя, как видно, многим версия мести представлялась весьма достоверной. Ущерб, причинённый репутации сенатора в результате всех этих тяжб, оказался непоправим и политическая карьера Джонса окончилась через несколько лет. Журналист Джек Бойл отделался сравнительно малой кровью, отсидев в тюрьме вплоть до 1918 г. и освободившись условно-досрочно. В расследование массового убийства в Виллиске он более не совался, считая, что именно из-за него ему и пришлось пострадать. Бойл начал активно сочинять свои рассказы и романы о "Блэки из Бостона" именно в тюремной камере. Всего Джек Бойл в период 1914-24 гг. написал и опубликовал 42 произведения о "Блэки из Бостона" различного литературного формата: рассказы, повести, романы, киносценарии. Герой его сочинений носил тот же тюремный номер - 6606 - что и сам журналист. В начале 20-х гг. появились первые кинофильмы, героем которых был "Блэки". Фильмы о "положительном уголовнике", эдаком Робин Гуде преступного мира, снимались вплоть до 50-х гг. прошлого века. Примечательно, что в одном из своих последних рассказов о "Блэки из Бостона" Джек Бойл сообщил читателям, что его герой излечился от наркотической зависимости. С самим автором этого, скорее всего, не случилось - он скоропостижно скончался в 1925 или 1926 г. (точная дата неизвестна), будучи ещё сравнительно молодым человеком. Как и многие наркоманы, он растерял в своей жизни всё - материальный достаток, богатый дом в Канзас-сити, здоровье, связи - и умер, всеми забытый, в полной нищете. А созданный им образ "Блэки из Бостона" на потяжении ещё двух десятилетий активно эксплуатировали совсем другие писатели.
     Впрочем, вернёмся к событиям, связанным с темой очерка.
     19 марта 1917 г. некий священник Джон Беррис сообщил журналистам, что причащал перед смертью неизвестного ему человека, покаявшегося "в убийстве с помощью топора людей в Виллиске". Случилось это, по словам преподобного, в июле 1913 г. в гостинице в штате Техас, куда священника пригласили незнакомые ему люди. Беррис назвал точный адрес и сообщил детали, способные помочь идентифицировать умершего. По словам Берриса этот человек казался старше 30 лет, причиной его смерти была скоротечная чахотка, т.е. смерть носила естественный характер. Священник оставался в комнате вплоть до момента окончания агонии и удостоверился в смерти неизвестного. Казалось, информация, сообщённая священником, являлась той ниточкой, которая в самом скором времени позволит назвать имя настоящего преступника. Однако, как и многие другие "ниточки", о которых было рассказано в данном очерке, она никуда не привела ни следователей, ни журналистов. Упомянутая священником гостиница действительно существовала, но там не смогли припомнить ни одной смерти постояльца в 1913 г. В местном похоронном бюро и службе коронера также ничего не было известно об упомянутых событиях. Показания хозяина гостиницы и его работников вступали в непримиримое противоречие с рассказом Джона Берриса, очевидно было, что одна из сторон лжёт. Вот только вольной или невольной была эта ложь?
     В конечном итоге, заявление священника так и не нашло фактического подтверждения. И по сию пору история, рассказанная преподобным Беррисом, представляется одной из самых тёмных страниц, связанных с расследованием массового убийства в Виллиске.
     Здесь самое время прервать хронологию повествования и сделать отступление, посвящённое ещё одному прелюбопытному персонажу, имевшему непосредственное отношение к трагедии, которой посвящён очерк. Речь идёт о человеке, волею судеб оказавшемся в самом эпицентре расследования, но который до поры оставался в тени более ярких и сенсационных событий. Этот человек - Джордж Лин Джэклин Келли.
     Джордж Келли и его жена Лора прибыли в Северо-Американские Соединённые Штаты в 1904 г. Джордж был потомственным священником, его дед и отец возглавляли общины методистской церкви в Великобритании, так что иной карьеры, кроме клирика, он для себя не признавал. Классического теологического образования Келли не получил, он вообще не ходил в школу и никогда не посещал университет по причине, как выражалась его мать, особой нервозности и неспособности к обучению в группе (довольно примечательная черта, между прочим!). Впоследствии его мать упоминала о некоем нервном срыве, перенесённом Джорджем в детстве, что определённым образом наложило отпечаток на всю дальнейшую жизнь мальчика. Что это был за срыв и был ли он на самом деле - неизвестно, но по ряду косвенных признаков можно не сомневаться в том, что Келли действительно вырос человеком психически не вполне здоровым. При этом нет оснований считать его неадекватным или тупым - напротив, все, знавшие Джорджа Келли, отзывались о нём, как об интересном собеседнике, человеке эрудированном и неглупом. В период 1904-1912 гг. Келли пытался закрепиться внутри церковной администрации, но в силу не до конца ясных обстоятельств, нужной репутациии он так и не обрёл, а потому карьера его явно не складывалась. За восемь лет Келли сменил более десятка приходов по крайней мере в пяти штатах Среднего Запада и нигде не смог задержаться надолго. Видимо, некие черты его характера и поведения вызывали отторжение прихожан и потому "отца-настоятеля" из Келли никак не получалось. Отчаявшись, Джордж попытался податься в странствующие проповедники, но и там заработать себе на хлеб насущный оказалось непросто. В конце-концов, полностью разочаровавшись в своих "братьях во Христе", то бишь методистах, Джордж Келлли "сменил окрас" и подался к пресвитерианам, которые отличались куда более либеральными взглядами на окружающий мир и весьма обрадовались перебежчику из конкурирующей конгрегации. Согласитесь, в напряжённой теологической борьбе так полезен может быть пример перебежчика из вражеского стана!

     ( в начало )                                                                             ( продолжение )