| |
|
Виновный не назван.
26 ноября из городской прокуратуры Ровно в адрес Львовской облпрокуратуры фельдпочтой было отправлено письмо, в котором содержались документы, собранные в рамках исполнения поручения, данного в рамках возобновленного расследования смерти Ивасюка. Речь идёт о допросах возможных свидетелей появления Ивасюка в Ровно, якобы имевшего место 3 мая, когда композитора увидела рядом с местным автовокзалом Светлана Прымачок. 29 ноября отправление было учтено канцелярией облпрокуратуры и документы попали к следователю Шимчуку.
 Ковальчук Екатерина Сидоровна, кассир автовокзала в г. Ровно, на допросе в прокуратуре показала следующее: «3 мая 1979 г я работала с 5 часов утра до 20 часов 30 минут. Композитора Ивасюка я в лицо не знала. На автовокзале я его не видела. Каких-либо разговоров с упоминанием фамилии Ивасюка я не слыхала в тот день. О смерти Ивасюка я узнала из разговоров [, ходивших] по городу. Подробностей я никаких не знаю. Больше по этому вопросу ничего пояснить не могу.» Столь же лаконичны оказались показания и Коробковой Валентины Григорьевны, дежурившей в тот день по автовокзалу. Вот их полный текст (с сохранением стилистики оригинала): «По существу заданных мне вопросов могу пояснить, что 3 мая 1979 года я находилась на смене с 8 утра до 20 часов. Композитора Ивасюка я в лицо не знаю, поэтому я не видела его на автовокзале. В тот же день никаких разговоров на автовокзале, кто бы упоминал фамилию Ивасюк, я не слыхала. Я слыхала о смерти Ивасюка из разговоров по городу Ровно уже после Октябрьских праздников 1979 г. Больше по этому делу ничего я пояснить не могу.» Ну и, наконец, дадим слово гражданину Депо, дирижёру Ровенской филармонии. Богдан Степанович сообщил прокурорскому работнику следующее: «Композитора Ивасюка я знаю заочно. Лично с ним не встречался, а только переписывался. Переписка завязалась с той целью, чтобы исполнить камерным оркестром новое его произведение. Познакомил нас доцент Львовской консерватории Мазепа, у которого мы оба учились в разное время. На майские праздники и вообще Ивасюк у меня дома не был и в Ровно я с ним никогда не встречался. Он мне прислал ноты „Вариации для камерного оркестра“. Я с ним никаких [денежных] расчётов не производил. О смерти Ивасюка я узнал из разговоров на улицах Ровно. Я также читал об этом в прессе. Больше по этому поводу ничего сообщить не могу.» Была допрошена и сама Светлана Примачок (или Прымачок — так была записана её фамилия во время допроса во Львове в мае 1979 г.). Во время ноябрьского допроса она показала следующее:»(…) я заявляла, что 3 мая сего года в г. Ровно видела Ивасюка, проходящим по улице. Мне думается, что это был он, но со всей уверенностью я этого подтвердить не могу, поскольку, как говорила выше, лично с ним знакома не была. Не исключено, что человек, которого я видела 3 мая в Ровно, был очень похож на композитора Ивасюка В. М.»
  В общем, всё выглядит довольно понятным. Сообщение Светланы Примачок о встрече с Владимиром Ивасюком на автовокзале в Ровно 3 мая 1979 г подтверждения не нашло. Обстоятельно следователь Пинский допросил судмедэскперта Нартикова, проводившего вскрытие тела Ивасюка. Самые интересные фрагменты этого документа нелишне сейчас процитировать, хотя они, как увидим, мало чем дополняют не раз описанное выше. Итак, слово Виктору Николаевичу Нартикову: «Предъявленные мне пятнадцать фотографий я вижу впервые. На фотографиях запечатлён труп Ивасюка Владимира Михайловича в момент вскрытия, проводимого мною, зав. облбюро [СМЭ — прим. А.Р.] Тищенко и доцентом Зеленгуровым. Фотографировал труп Ивасюка сотрудник ОТО УВД г. Львова Ольховой, который фотографии мне не представил.» Следователь указал на разночтения в описаниях странгуляционной полосы, данных по результатам осмотра на месте обнаружения трупа и в морге: «При осмотре трупа Ивасюка В. М. на месте происшествия 18.05.79 г Вы указали, что странгуляционная борозда прерывается на участке 1,5 см. При вскрытии трупа Ивасюка В. М. в морге 19.05.79 г записано, что странгуляционная борозда циркулярная. Чем объяснить противоречивость записей?» Эксперт дал следующий ответ: «При осмотре трупа Ивасюка на месте происшествия, я принял более светлый участок кожи шеи справа сзади по ходу странгуляционной борозды за участок прерывания борозды. При экспертизе трупа в морге, борозда на всём протяжении была однородна и оценена как циркулярная. Этот вывод является правильным.»
     Никакого особенно глубокого смысла в этой ошибке искать не следует — рану эту никто не скрывал, она была описана и даже попала на фотографию, а то, что Нартиков перепутал левую ногу и правую — так это в порядке вещей. Если внимательно вычитывать следственные и судебные документы, то несоответствия различных деталей и мелочей можно найти во множестве. Это только интернетные граммар-наци озабочены чужой грамотностью, на самом же деле юридические реалии таковы, что судьи обычно читают только обвинительные заключения и очень редко лезут вглубь передаваемых в суд документов (коих может быть очень много!). Причём не только в России — это общемировая практика, обусловленная тем, что у судей попросту нет времени прочитывать поступающие к ним дела полностью. Даже сейчас содержание экспертиз рассматривается по существу хорошо если в 3—5% судебных процессов (реально — меньше), во времена же Советского Союза экспертизы вообще не оспаривались. Их обсуждение являлось своеобразным табу, поскольку независимая экспертиза была невозможна и по умолчанию считалось, что советские эксперты и экспертизы не ошибаются! Когда Бухановский весной 1992 г — уже после распада СССР — захотел явиться в суд, чтобы дать показания в качестве независимого эксперта на процессе Чикатило, ему прокурор прямо запретил это делать, пригрозив силой остановить при попытке войти в здание. Именно после этого инцидента Чикатило отказался сотрудничать с судом и принялся имитировать душевную болезнь. Помню, было очень примечательное дело в Ленинграде, в году, эдак, 1982, кажется, связанное с серийными изнасилованиями. Тогда за большое число изнасилований засудили мальчишку-школьника, по-моему, 9-классника, которого опознали жертвы (они оставались живы). Так вот, чтобы его гарантированно отправить на нары, судмедэксперт подделал улики (отпечатки пальцев на стакане, из которого пил насильник), мальчишку «прессанули» в пресс-хате, он во всём сознался и… лет на 7 его отправили в колонию. А через год или чуть менее поймали настоящего насильника, тому был 21 год и внешне он весьма мало походил на осужденного школьника. Дело это «раскручивал» КГБ, как раз это была пора интенсивного разгрома Андроповым тогдашнего МВД, во всех регионах вылезала масса «ментовских» проделок, связанных с подтасовками уголовных дел, провокациями в оперативной работе и т. п. И вот у нас в Ленинграде тогда эдакая сенсация случилась! Вопросы были, конечно же, ко всем участникам движухи — милиции, прокуратуре, судебным медикам, криминалистическим отделам, все в этой истории оказались замазаны выше крыши. Хотя, по совести говоря, молодцы и девочки, ложно опознававшие «насильника», если автор не ошибается, то лишь одна из 11 или 12 потерпевших отказалась давать нужные следствию показания и заявила, что на неё нападал другой человек. А все остальные кивнули и сказали: да-да, это он! Возмутительнейшая, конечно, история, искренне жаль мальчишку, жизнь которому поломали не за понюшку табака... Одно время даже думал написать о ней, думаю, книга получилась бы убийственнее «Уральского Монстра», да так и не собрался. Как говорится, планов громадьё, да жизнь коротка! Упомянутый случай — один из очень немногих примеров того, как к работе криминалистической экспертизы в ту пору возникли вопросы. Когда дело дошло до явного подлога, фабрикации улики — вот тогда стали разбираться. Произошло это в том числе и потому, что в тот момент имелся политический заказ на то, чтобы раздавить Щёлоковское МВД. Его КГБ целенаправленно и давил… Извините за это отступление, возможно, не совсем уместное, автор всего лишь хотел сказать, что для советского судмедэксперта перепутать левую ногу с правой — это почти не считается за ошибку. Критическому внимательному изучению судебно-медицинские документы в ту пору почти не подвергались — таковы были реалии… Вернёмся, впрочем, к допросу Нартикова. Следователь обратил внимание эксперта на некоторые несоответствия между описаниями состояния трупа в протоколе осмотра места происшествия и в протоколе СМЭ. В последнем не были упомянуты поверхностные повреждения кожи числом до 10 (в своём месте мы обращали на это внимание и тогда же объяснили данное несоответствие — эксперты посчитали данные дефекты не имеющими причинной связи со смертью). Нартиков признал небрежность и объяснил её также, как и в предыдущем случае: «Всё это произошло либо из-за моей невнимательности, либо пропущено машинисткой при диктовке прямо на вскрытии». В общем, внимательный читатель ничего нового для себя в этом протоколе не откроет. Далее, из числа важных документов следует упомянуть заключение ещё одной — второй по счёту — комиссионной судебно-медицинской экспертизы, проведенной теперь уже Республиканским бюро СМЭ. Это весьма внушительный документ аж даже на 18 листах за подписью Главного судебно-медицинского эксперта Минздрава УССР Юрия Платоновича Шупика. На разрешение экспертизы, продлившейся две недели — с 3 по 18 декабря — были поставлены вопросы, в точности соответствовавшие тем, что были указаны в постановлении об отмене постановления о прекращении дела. А именно: «1. Сколько времени прошло с момента наступления смерти Ивасюка В. М. до судебно-медицинского исследования его трупа? 2. Каково происхождение ссадин, обнаруженных на теле Ивасюка В. М., прижизненны они или посмертны? В частности, необходимо дать подробный механизм их образования. 3. Как влияли погодные условия в период с 26 апреля по 18 мая 1979 года на сохранение трупа Ивасюка В. М., висевшего в лесу на ветви дерева?» Сразу скажем, что внешняя монументальность рассматриваемого документа обманывать не должна — 9/10 этой экспертизы представляет собой пространное цитирование документов, уже имеющихся в деле и разобранных в настоящей книге. Каких-либо сенсационных открытий ждать от посмертной экспертизы по этому делу вряд ли приходилось, поскольку сохранность тела была хорошей, а первая судебно-медицинская экспертиза являлась достаточно полной и точной в своих выводах. Поэтому не станем пересказывать содержание всех 18 листов, а приведём только ответы на поставленные вопросы, данные комиссией экспертов. На вопросы 1 и 3 ответ оказался общим: «Выраженность трупных явлений (трупные пятна, не меняющие своей окраски [при надавливании — прим. А.Р.]), отсутствие трупного окоченения, зелёное окрашивание кожи живота, лобной области и верхней губы, высыхание кожи лица, шеи и кистей рук, с учётом метеорологических условий окружающей среды, даёт основание считать, что с момента смерти до времени судебно-медицинского исследования трупа 19.05.79 г прошло порядка трёх недель. Погодные условия в период с 26 апреля по 18 мая 1979 года препятствовали интенсивному развитию гнилостных процессов. Вместе с тем, они способствовали развитию процессов высыхания, проявившихся в особенностях странгуляционной борозды (плотная, серо-жёлтого цвета), а также появлении на разных участках тела плотных пергаментных пятен красновато-жёлтого и чёрно-синего цвета.» На 2-й вопрос, связанный с механизмом образования ссадин, комиссионная экспертиза ответила следующим образом: «Поскольку при I и II гистологическом исследовании кожных покровов из области ссадин предплечий реактивные изменения отсутствовали, следует считать их посмертными, как и ссадину в области правой голени, подобную остальным по внешнему виду. Что касается механизма образования ссадин, овальной и округлой формы, размерами от 1,0*0,5 см до 0,5*0,3 см красновато-синюшного цвета, то они возникли от незначительных внешних воздействий на труп, среди которых нельзя исключить насекомых. С учётом имеющихся данных детальнее судить о механизме образования указанных ссадин не представляется возможным.» Тут даже и комментировать нечего. То ли насекомые кусали... то ли не кусали... то ли не насекомые... подберите ответ, который вам больше нравится!
    А 17 января 1980 г старший следователь Львовской областной прокуратуры Шимчук, получив из Киева все документы, подписал вполне ожидаемое и единственно возможное по результатам расследования постановление о прекращении уголовного дела. После пространного — на 7 страницах! — цитирования знакомых нам протоколов, он констатировал, что следствием установлено следующее: "(...) Ивасюк В. М. совершил самоубийство, находясь в болезненном состоянии психической деятельности, в депрессивной фазе циклотимии.» И подытожил: «Уголовное дело по факту смерти Ивасюка Владимира Михайловича дальнейшим производством прекратить за отсутствием события преступления».
 На оборотной стороне последнего листа постановления имеется расписка, сделанная собственноручно, из которой следует, что 5 марта 1980 г родители композитора были ознакомлены с этим постановлением и справкой по делу. На этом, пожалуй, всё, что можно сказать о фактическом содержании уголовного дела по факту смерти Владимира Ивасюка. Хотя можно упомянуть о двух моментах, представляющих для современного читателя определенный интерес. Из дела исчезли 2 фотографии из числа тех, что были сделаны в ходе аутопсии тела Владимира Ивасюка. Выше мы видели, что во время допроса судмедэксперта Нартикова ему предъявлялись 15 фотографий из морга, сейчас же их насчитывается 13. Причём, пропали фотографии отнюдь не вчера, согласно контрольной проверке подшивки, проведенной 20 ноября 1989 г, уже тогда в конверте с фотографиями находились 13 снимков. Вполне возможно, что 2 пропавшие фотографии были негласно переданы родителям композитора по их просьбе. Другой момент, на котором можно заострить внимание, связан с полнотой изложения в этой книге материалов уголовного дела. Автор гарантирует, что все значимые документы, важные для понимания событий, приведены либо полностью в виде фотографий, либо пересказаны предельно полно и точно. Были опущены только совершенно незначительные документы вроде сопроводительных писем и т. п.
 Второго такого же детального и скрупулёзного изложения материалов реального уголовного расследования автор навскидку даже не может назвать. Ну, разве что «Уральский Монстр» или «Смерть, идущая по следу...», да и то с некоторыми оговорками. Делаю на этой детали акцент не для того, чтобы поставить себе в заслугу, а лишь для того, чтобы подчеркнуть исключительную степень полноты изложения. Наверное, такая полнота является своего рода недостатком, поскольку требует от читателя постоянной концентрации на многочисленных деталях, но без столь обстоятельного изложения документов в данном случае было никак не обойтись. Ввиду того, что история жизни и смерти Владимира Ивасюка предельно политизирована и потому конфликтна. Те националистические силы Украины, что делали и делают поныне ставку на радикальную и насильственную декоммунизацию и отрыв украинского народа от Русского мира, использовали миф об «убийстве композитора» для оправдания собственного радикализма. По придуманной ими версии случившегося, патриот «украинского народа» Владимир Ивасюк пал жертвой злобных коммунистических правителей именно за свою тягу к национальной самобытности, преданности идеям свободы и любви к «рiдной мове».
   Все эти бредни разбиваются о факты, как, впрочем, и многие другие фантазии на тему «украинской культуры». Сугубо в порядке восстановления исторической справедливости, напомню, что молодой Николай Гоголь, объявленный ныне «украинским писателем», воспринял предложение возглавить кафедру в Киевском университете как личное оскорбление. И поэту Жуковскому пришлось хлопотать перед Императором Николаем I, дабы Гоголю предложили место в Петербургском университете, где тот читал довольно анекдотические по форме и содержанию лекции, пока не был с треском уволен. А с другим украинским писателем Тарасом Шевченко всё получилось даже смешнее. Тарас хотел стать именно русским писателем, кропал сентиментальные повести на русском языке, отсылал их литературному критику Сергею Аксакову, а тот графоманские потуги эти браковал и уговаривал писать стихи «на мове». Шевченко глубоко оскорбляло то, что его не признают за «русского», не хотят публиковать его прозу и не видят в нём второго Гоголя. Глядишь, стал бы Аксаков публиковать повести Шевченко и мир никогда бы ничего узнал о «великом украинском поэте» и получилась бы из Тараса бледная копия Салтыкова-Щедрина. История Ивасюка в каком-то отношении нагляднее тех, что мы видим в случае Гоголя и Шевченко. Следует признать, что Владимир Ивасюк — совершенно советский человек, плоть от плоти советской системы, который себя не только не отделял от неё, но напротив, хотел с нею максимально слиться.
Автор не берётся судить, каким было отношение Владимира к «певучей мове», но ему известно, что письма Ивасюк писал на русском языке, то есть его частная (бытовая) переписка — русскоязычна. А сочинение песен на украинском не только не противоречило политике КПСС в области культурного строительства и идеологии, но напротив, шло полностью в русле руководящих требований правящей Партии. В личном деле студента консерватории Ивасюка, приобщенном к материалам уголовного дела, имеется список произведений композитора, составленный его отцом 5 июня 1979 г. В нём 74 песни, а также 10 музыкальных произведений различных форм. В список не внесены более «20 ранних песен», которые, по-видимому, сам композитор считал незрелыми и не предавал огласке. В песенном списке Ивасюка есть песни на стихи Андрея Дементьева, одного из крупнейших поэтов того времени, заместителя главного редактора журнала «Юность». Если бы существовали бы хоть какие-то намёки на национализм или антисоветизм Ивасюка, то можно не сомневаться в том, что эти песни никогда бы не были написаны и исполнены. Просто потому, что автор стихов не допустил бы этого.
  В начале книги уже обращалось внимание на то, что КПСС усиленно растил и всячески пестовал те самые «национальные элиты», что через десяток лет приведут Советский Союз к неизбежному при такой политике краху. В Казахстане символом «национальной культурной традиции» была певица Роза Рымбаева, в Белоруссии — ансамбли «Песняры» и «Сябры», в Латвии — композитор Раймонд Паулс, в Азербайджане — певец Бюль-Бюль Оглы, на Украине — певица София Ротару и композитор Ивасюк. Песни на украинские тексты — это вовсе не «самостиiность» Ивасюка и не его «свободолюбие» — это культурный и политический тренд, политический заказ, если угодно, который композитор, будучи одаренным и тонко чувствующим человеком, прекрасно ощутил и талантливо исполнил. Когда он полностью состоялся на республиканском уровне и стал звездой общесоюзного масштаба, то появилась политическая заявка и на русскоязычные песни. Потому и возник проект написания цикла песен на стихи Андрея Дементьева, крупного советского поэта, являвшегося в тот момент заместителем главного редактора журнала «Юность», человека очень влиятельного на уровне Союза писателей и ЦК ВЛКСМ. Проживи Ивасюк ещё год-два и мы бы увидели, точнее, услышали его многочисленные песни на русском языке на задорную комсомольскую тематику. Никаких сомнений в этом быть не может! Ивасюк был абсолютно советским человеком, мыслившим свою будущность в рамках существовавшей политической системы. Разве может кто-то представить, чтобы, скажем, Виктор Цой переживал из-за своего участия или неучастия в республиканском комсомольском конкурсе? А Андрей Макаревич? А Борис Гребенщиков? А вы можете вообразить, чтобы кто-то из упомянутых задавал неприятные вопросы из-за того, что ему не вручили комсомольский значок? Вот и автор тоже не может...
   Все нынешние украинские рассказы про некую Фронду, противостояние Системе и внутреннюю оппозицию не имеют к Ивасюку ни малейшего отношения. Внутренняя Фронда тогда действительно существовала, но она выражалась в том, что молодёжь отказывалась вступать в комсомол. Да, такие люди существовали в эпоху «развитОго социализма» и их было довольно много, может быть, 2 человека на 1 тыс., а может, и поболее, скажем, 3 или 4. Автор этих строк принадлежит к числу таких «отказников», который осознанно не вступал в ВЛКСМ вплоть до окончания школы (официально считалось, что вступать можно было с 7 класса). Вступил буквально за месяц до выпускных экзаменов, сделал это вынужденно, поскольку без членства в ВЛКСМ нельзя было подать документы в советский ВУЗ. И уже в этом самом ВУЗе, Ленинградском механическом институте, ныне БГТУ «Военмех», встретил таких же точно убежденных отказников от комсомола, вступивших в эту организацию на последних неделях учёбы в школе. И эти люди, разумеется, стали моими друзьями. Говорю об этом без всякой гордости или, напротив, осуждения кого-либо, речь сейчас идёт сугубо о личном выборе как социальном феномене. Такой существовал в Советском Союзе той поры. Вот это была настоящая Фронда, индивидуальный протест, нежелание быть советским человеком в том виде, как это навязывалось тупой пропагандой. А она была действительно тупа (в те времена шутили: есть в Советском Союзе главный по идеологии товарищ Суслов, так вот, Суслов есть, а идеологии — нет.). Но Ивасюк не являлся отказником и уж точно не был фрондёром. Это был абсолютно советский человек, принявшим законы Системы и во всём этим законам соответствовавший! Насколько он был искренен, можно спорить, но во всех смыслах Ивасюк прекрасно вписался в существовавшую систему отношений и врагом её не являлся. И тогдашний КГБ таких не только не убивал, но напротив, всячески защищал. Все рассказы про белую «волгу», в которой якобы сидели некие похитители, про пытки, которым якобы подвергался композитор, про якобы поломанные пальцы и якобы выколотые глаза — это такая чепуха, которую даже комментировать незачем. Читатели этой книги получили возможность в деталях ознакомиться с уголовным делом и увидеть, что не существовало в 1979 г никаких свидетелей, видевших «похитителей», их автомашины, изуродованный труп и т. п. Это всё выдумки на потребу текущего политического момента, общий вектор которого — антирусский и антисоветский — задан на Украине давно и бесповоротно. Мы видели и слышали множество украинских легенд — про то, как Украина кормит Россию, про то, как она побеждает бронебурятских подводных десантников на Донбассе, пачками сжигает «Арматы», про то, что весь мир с нею и т. п. — подобным бредням несть числа. Миф про убитого Владимира Ивасюка из той же серии — такой же бессмысленный, иррациональный и ущербный, никак соотносящийся с реальностью. Владимир Ивасюк был объективно болен. И его родители это знали и болезнь Владимира пытались глупо и очень неуклюже скрыть от следствия. Если в квартиру к мужчине подселяют сначала родную сестру, а потом няню отца (!), а потом ей на смену приезжает мать — значит его боятся надолго оставлять без присмотра. Значит в его поведении есть нечто, что беспокоит близких родственников. Если мужчина на 30-м году жизни проводит отпуск с родителями — это, мягко говоря, странно. Задумайтесь на секундочку — взрослый мужчина, у которого есть собственная 2-комнатная квартира, идёт заниматься сексом к подруге в коммуналку, а если точнее — в съёмную квартиру, в которой обретается хозяйка этой квартиры и ещё двое жильцов! И так происходит на протяжении нескольких лет! Это нормально для зрелого мужчины? Читателя ничего не смущает? Совершенно очевидно, что близкие боялись оставлять Владимира надолго одного — любому разумному человеку это совершенно очевидно. В 1979 г родители композитора не пожелали признать существование проблемы и уже после распада Советского Союза они поделились «воспоминаниями» про «сломанные пальцы», про «похищение», «пытки» и «убийство» сына, отец даже книжку написал, совершенно не информативную и пустую — пусть всё это останется на их совести. Они защищали память сына так, как считали необходимым, не понимая того, что память о талантливом человеке в защите не нуждается вообще. Труд такого человека является его лучшей защитой перед лицом потомков — это относится не только к Владимиру Ивасюку, но и ко всем одаренным людям без исключения, всех стран, народов и вероисповеданий. Некоторые загадки, связанные с последними днями и часами жизни композитора остались без ответа. Мы можем только ломать голову, пытаясь истолковать некоторые известные нам странности тех дней и часов. Автору, например, кажется, что Владимир после ухода из дома в консерваторию не приходил и уехал, по-видимому, из города. На следующий день вернулся, хотел с кем-то повидаться, возможно, с кем-то из знакомых врачей, но точно не с Татьяной Жуковой. Её он избегал умышленно, опасаясь, что она повлияет на его решение свести счёты с жизнью. Наверное, Владимир понимал, что профессиональная психиатрическая помощь вытащит его из того состояния, в котором он пребывал, но он не хотел вновь оказаться в психиатрической лечебнице. Будучи врачом и неглупым человеком, он отдавал себе отчёт в том, что вторичный заезд на длительный срок в «психушку» способен полностью разрушить все его жизненные перспективы. Лечиться он мог только подпольно и только на такую подпольную помощь был согласен. Перед смертью он, по-видимому, сжёг ноты, которые уносил с собою из дома и уничтожил лекарства, которые всегда имел под рукой. Это был символический акт разрыва с этим миром, означавший его окончательный уход от родных, поклонников, от музыки — ото всего! В этом же костре он сжёг и спички (при нём не оказалось ни спичек, ни зажигалки, а вот сигареты оставались). После этого Ивасюк уже не курил. Думаю, сожжение нот происходило где-то неподалёку от места обнаружения трупа и незадолго до самоповешения. Возможно, остатки небольшого костра удалось бы найти, если бы только милиция провела дотошный осмотр леса в радиусе хотя бы сотни метров от места обнаружения тела повешенного. Вот, пожалуй, и всё, что автор хотел бы сказать о смерти композитора Владимира Михайловича Ивасюка.
| |
