| |
|
Убийства. Виновный не назван.
Вместо этого следствие под руководством помощника прокурора Раевского сразу поверило в то, что именно "мултанский нищий" и был Матюниным и отказалось от рассмотрения альтернативного варианта. Следствие запуталось в двух нищих как пьяный грибник в трёх соснах и тем фактически предопоределило плачевные результаты собственной работы. Следствие отыскало причётника по фамилии Богоспасаев, который в начале мая 1892 г. почти целый день провёл с Матюниным. Причётник, сам перебивавшийся подаянием, рассказал, что Матюнин жаловался на жадность людей, плохо подававших милостыню. Конон Дмитриевич хотя и был невысок ростом, но казался крепким мужчиной, его рассказам о "падучей болезни" люди верили с трудом, а потому смотрели на него как на лентяя. Матюнин рассказал Богоспасаеву, что врачи предлагали ему поехать на лечение в Казань, там была больница где делали трепанацию черепа и т. о. якобы облегчали приступы эпилепсии. Вдова Матюнина подтвердила, что её муж незадолго до гибели действительно получал такое предложение, но им не воспользовался. Т. о. рассказ Богоспасаева о встрече с Матюниным нашёл подтверждение. Сами по себе показания Богоспасаева были малосущественны, но фамилию этого человека следует запомнить: через три года он вновь возникнет в "Мултанском деле", выскочив словно чёртик из табакерки, и сделается чуть ли не важнейшим свидетелем обвинения. Безусловно, важнейшим "открытием" следствия второй половины 1892 г. следует считать обнаружение свидетеля Дмитрия Мурина, русского крестьянина из Старого Мултана. Если быть совсем точным, он сам явился к уряднику Жукову и рассказал тому весьма интригующую историю. Сообщённая Муриным информация сводилась к следующему: некий русский мальчик, фамилия которого так и не была оглашена дабы не подвергать его жизнь опасности, провёл пасхальную 1892 г. ночь в избе, в которой вместе с ним ночевали мултанские вотяки, частности 38-летний Андриан Андреев, 43-летний Андриан Александров и некоторые другие. Согласно рассказу мальчика, проснувшийся поутру Андриан Андреев с ужасом сообщил товарищам, что видел кошмарный сон и для того, чтобы этот сон не сбылся "нужно молить двуногого". Андреев обращался к соплеменникам на вотяцком языке, но русский мальчик вполне владел этим языком, так что без труда понял смысл сказанного. Невольный свидетель этой сцены спрятался за печкой, так что вотяки, переговариваясь на своём языке, не подозревали о его присутствии. Несколько месяцев мальчик хранил молчание об услышанном, пока в конце-концов, не рассказал о случившемся Дмитрию Мурину. На основании заявления последнего следователь Раевский приказал провести аресты всех вотяков, находившихся, согласно рассказу мальчика, в избе. Помимо Андриана Андреева и Андриана Александрова в тюрьму попали 60-летний Александр Ефимов, Дмитрий Степанов, 31-го года и братья Гавриловы, 35-летний Тимофей и Максим, 31-го года. Т. о. круг обвиняемых расширился до 12 человек. Все они отрицали какую-либо причастность к убийству Конона Матюнина и уверяли, что ничего не знают о культе "бога Курбона". Полное непризнание вины мало им помогало. Хотя следствие решительно не могло разделить между обвиняемыми их роли в преступлении (а это было совершенно необходимо в случае обвинения в преступном сговоре), прокуратура была намерена довести расследование до судебного разбирательства. Дореволюционное отечественное право большое внимание уделяло разделению ответственности виновных в групповом преступлении, исходя из того, что, скажем, убийца, его пособник и недоноситель совершают совершенно разные по своей тяжести деяния, а потому подлежали разным наказаниям. То, сколь важен этот постулат оказывался в правоприменении того времени, можно хорошо видеть на примере т. н. "дела Максименко", достаточно подробно изложенного в очерке, размещённом на нашем сайте. В этом деле об отравлении мужа его женою и любовником, один из судов (по этому запутанному делу было несколько судов), признав сам факт отравления, оправдал обвиняемых на том основании, что обвинение не разделило их роли. Было очевидно, что не оба обвиняемых одновременно давали пострадавшему яд - это сделал кто-то один, второй же из любовников даже мог и не знать о намерении первого совершить убийство. Обвинение не смогло чётко разграничить и обосновать ответственность каждого из обвиняемых, а стало быть, суд мог наказать невиновного. Поэтому оправданы оказались оба обвиняемых. В "мултанском же деле" обвинение, кажется, даже и не задавалось целью обосновать оправданность привлечения к ответсвенности именно 12 человек. При том способе сбора обвинительного материала, что использовался помощником прокурора Раевским, можно было отправить за решётку и два десятка, и даже полсотни вотяков. Лишь некоторые из обвиняемых имели более или менее чётко описанный обвинением состав преступления: например, забойщик скота Кузьма Самсонов считался непосредственным убийцей Матюнина, а Моисей Дмитриев предположительно скрывал следы преступления, в частности вывозил труп в лес. Но что именно делали, например, Андриан Александров, Тимофей и Максим Гавриловы понять из материалов дела решительно невозможно. Если они на самом деле участвовали в групповом убийстве, то как это делали: поощряли убийц или пытались защитить жертву? просто смотрели или тайно подглядывали? недонесли о случившемся или же деятельно помогали скрывать следы расправы? Прокуратура вообще не задавалась такими вопросами, между тем, каждый из этих (и им подобных) вопросов был бы очень важен для любого беспристрастного суда. Разбирая "мултанское дело" об этом никак нельзя умолчать, поскольку данное обстоятельство выразительно характеризует манеру ведения следствия вятской прокуратурой. Дело об убийстве Конона Матюнина, вне всякого сомнения, представляется сложным, а само обвинение в ритуальности совершённого лишь подчёркивает его необычность. Расследование подобного убийства должно было проходить с особой дотошностью, вниманием к деталям, соблюдением всех юридических норм. К сожалению, работа обвинения оказалась по своему качеству никуда не годной. И при этом все действия помощника прокурора свидетельствовали о его поразительном самомнении и самоуверенности. В декабре 1892 г. следственные материалы наконец-то обогатились... планом местности, где был найден труп Матюнина, подготовленный чиновником местного межевого комитета Кронидом Львовским. Может показаться невероятным, но это действительно факт: момент обнаружения трупа и приобщение к делу плана местности разделяет более полугода. Это обстоятельство, кстати, выразительно характеризует неаккуратность помощника прокурора в работе с документами. Кронид Васильевич Львовский, составляя свой план, не удосужился пройти той самой тропой, на которой был найден труп Конона Матюнина (хотя в целях точного измерения расстояний на местности должен был это сделать!). Поэтому и сама тропа, и расположение трупа на ней оказались изображены весьма приблизительно. Впоследствии на суде обвиняемые утверждали, что тело Матюнина находилось гораздо дальше от окружной дороги, нежели это показано на приобщённом к делу плане местности. Тот факт, что съёмка проводилась зимой, не позволил достоверно оценить состояние окружавшего тропу леса и грунта. Все свидетели сходились в том, что место это было болотистым, но в какой степени? Была ли это непроходимая трясина, как впоследствии уверяло следствие, или же просто топкий грунт, вполне проходимый для пешего человека? Ответ на эти вопросы, как станет ясно из дальнейшего, предстваляется немаловажным, однако из следственных документов (протокола осмотра места обнаружения трупа и плана местности) никакого определённого мнения на этот счёт составить невозможно. Шло время. В какой-то момент активность следствия словно бы остановилась на точке замерзания. Весь 1893 г. следствие по "мултанскому делу" будто бы находилось в спячке. Прокуратурой были посланы запросы в соседние регионы с просьбой предоставить информацию о расследовании дел, связанных с жертвоприношениями идолопоклонников (т. е. обвинение отделяло ритуальные преступления сектантов-христиан - хлыстов, скопцов, бегунов - от аналогичных преступлений, совершённых нехристианами). Пока не пришли ответы на эти запросы, следствие вообще ничего не предпринимало; возможно, у руководства Вятской окружной прокуратуры существовали определённые сомнения относительно судебной перспективы дела. Однако, полученные ответы вселили в сердца обвинителей бодрость. Собственно, положительных (в обвинительном смысле) ответов пришло всего два. Один - из Архангелогородской объединённой судебной палаты, другой - из Казанского окружного суда. В первом содержалась кратская справка по делу об убийстве девочки во время моления, совершённом эвенком на острове Новая земля. Убийца, видимо, был сумасшедшим; он сделал тряпичную куклу, которой молился как идолу, впадая в экстаз. Во время одного из таких экстатических состояний он силой затащил в свой чум соседскую девочку, которую и зарезал. Соплеменники, поражённые случившимся, во главе с местным шаманом скрутили безумца, которого затем благополучно доставили на большую землю и сдали русским властям. В Казани произошло в чём-то схожее преступление. Мужчина-мусульманин, дабы вылечить своего тяжелобольного сына, заманил в собственный дом девочку-мусульманку, которую зарезал, извлёк сердце и осуществил над ним некие магические манипуляции, известные в среде его единоверцев (впрочем, осуждаемые традиционным исламом, трактующим их как суеверия). Татары заявили о случившемся властям и всячески помогали полиции в во время расследования. В обоих случаях речь шла о реальных, доказанных в ходе расследования преступлениях, совершённых из побуждений крайних форм религиозного фанатизма. Фактически, оба убийцы рассматривали свои деяния не как уголовные преступления, а как жертвоприношения. В этом смысле оба преступления могут быть расценены как ритуальные. Однако, убийства совершались одиночками и притом бескомпромиссно осуждались соплеменниками, которые первые стремились разоблачить преступников. В этом отношении оба случая совершенно не походили на "мултанское жертвоприношение" как трактовало последнее следственная власть. Кроме того, и татары, и эвенки вовсе не были родственны вотякам. Поэтому совершенно непонятно на каком основании прокуратура использовала в обвинительном акте ссылки на упомянутые дела, но при этом почему-то игнорировала информацию о доказанных ритуальных убийствах, совершаемых представителями других народов, например, ацтеками. Следовало иметь очень богатую фантазию, чтобы увидеть в двух приведённых случаях нечто разоблачающее старомултанских удмуртов. Это были не единственные отсылки в область криминально-исторических преданий, попавшие в обвинительное заключение. В числе свидетельств, призванных доказать наличие в среде вотяков человеческих жертвоприношений, был, например, рассказ некоего Иванцова, повествовавшего о событиях 1842 г. (т. е. отдалённых от "мултанского дела" более чем полувеком!). Иванцову на момент его допроса помощником прокурора было ни много - ни мало... 103 года. Столетний дед рассказал, что в далёком 1842 г. он проезжал через вотяцкие земли в компании со своей супругой, золовкой, своячницей и племянником; они были окружены вотяками, вознамерившимися их "замолить". После переговоров с убийцами было решено, что "замолены" будут не все, а только племянник. Затем женщины убежали, а Иванцов с племянником остались в окружении вотяков. В конце-концов и им удалось благополучно вырваться из цепких рук нехристей. В общем, никто не погиб. Вот этот удивительный рассказ столетнего старика попал на страницы обвинительного заключения! Примечательно, что в деле с нападением на Иванцова была концовка, о которой следователь Раевский предусмотрительно ничего не написал в протоколе допроса (хотя, несомненно, он её знал). В том же далёком 1842 г. было возбуждено дело о нападении вотяков на Иванцова и его родственников; выяснилось, что никакого криминального подтекста в этой истории не было и в помине. Банальная бытовая склока завершилась руганью и оскорблениями, Иванцов, дабы наказать противную сторону, раздул дело чуть ли не до покушения на убийство. Мировой суд рассмотрел его жалобу, признал вотяков виновными в оскорблении Иванцова и членов его семьи и обязал первых выплатить пострадавшим штраф. То обстоятельство, что заявление Иванцова рассматривалось в мировом суде с очевидностью доказывает отсутствие в этом деле состава уголовного преступления. Т.е. ещё в 1842 г. власти признали, что никакого покушения на ритуальное убийство в отношении Иванцова вотяки не предпринимали, а вот в 1893 г. следствие под руководством Раевского сделало прямо противоположный вывод. Всё тайное рано или поздно становится явным и история 100-летнего деда в конце-концов вышла наружу, послужив немалым посрамлением вятских сыскарей. Причём, обвинение до такой степени было уверено в твёрдости показаний Иванцова, что не побоялось даже вызвать старика в суд и поставить под перекрёстный допрос защиты! Впрочем, об этом чуть позже... Но несмотря на это, обвинение, видимо, чувствовало шаткость своих позиций. Сознания обвиняемых не было, как не было сколь-нибудь серьёзных улик против них. Поэтому в 1894 г. помощник прокурора предпринял прямо-таки титанические усилия для придания затянувшемуся следствию хоть какого-то подобия завершённости. Прежде всего, это выразилось в подключении к расследованию пристава Шмелёва, слывшего за дельного и знающего толк в сыске полицейского. И последний развернулся! Первым "прорывом", связанным с этой весьма одиозной фигурой, следует признать ... обыск в шалаше Моисея Дмитриева, т. е. в том самом месте, которое уже не раз осматривалось в связи с "мултанским делом". Проницательный и наблюдательный пристав обнаружил на деревянной балке шалаша окровавленный седой волос! И длиной, и цветом найденный волос, как без труда догадается проницательный читатель, полностью соответствовал волосам Конона Матюнина (напомним, что под трупом была найдена прядь светлых волос, принадлежавших, видимо, убитому, который носил волосы до плеч). Так кстати сделанная находка, видимо, смутила даже помощника прокурора Раевского. Во всяком случае, он не выписал ордер на обыск шалаша Дмитриева даже задним числом. Хотя вполне мог это сделать. Седой волос, признанный всеми именно волосом с головы Конона Матюнина, попал в разряд важнейших улик, призванных изобличить преступников. Но при этом никакого документа, формально объясняющего появление в деле этой улики, составлено так и не было. Улика появилась сама собой, из неоткуда; шёл пристав по Старым Мултанам, заглянул в сад к арестованному Дмитриеву, а там шалашик, залез в шалашик, а там волос, прилипший к перекладине!... И больше двух лет никто этого волоса заметить не мог. Следующим этапом в работе неугомонного пристава Шмелёва была необыкновенная по своему изяществу комбинация с обнаружением свидетеля по фамилии Голова. Хотя окровавленный волос и казался сам по себе красноречивой уликой, но его было всё же маловато для гарантированного осуждения обвиняемых. Поэтому весной 1894 г. елабужская полиция получила анонимное письмо, гласившее, что в сарапульском исправительном доме дожидается отправки в Сибирь некий осуждённый, знающий правду об убийстве в Старом Мултане христианина. Этим-то осуждённым и был бывший солдат Голова. Перефразируя известный слоган времён коммунистического агитпропа можно сказать, что в данном случае анонимка оказалась "не догмой, а руководством к действию". Шмелёв отыскал арестанта и сумел развязать тому язык. В ходе трёх допросов свидетель рассказал следующее: в ночь с 4 на 5 мая он видел как группа вотяков, жителей Старого Мултана, убила нищего бродягу, проходившего через село. Убийство по словам Головы произошло в родовом шалаше Моисея Дмитриева; человек, приведенный на заклание, был раздет по пояс и подвешен вверх ногами под коньком крыши; в таком положении вотяки сначала отрезали ему голову, а затем истыкали живот ножами; стекавшую кровь они собирали в подставленный таз и мелкие плошки. Вотяки, по уверениям Головы, приносили в ту ночь жертву своему языческому богу Курбану; этот бог требует в качестве дара себе именно голову и кровь жертвы. Напуганный жутким зрелищем свидетель бежал той же ночью из деревни и, разумеется, никому своей тайны не открывал. Голова утверждал, что не разглядел толком людей, участвовавших в страшном ритуале, но не сомневался в том, что среди них был Андрей Григорьев, главный колдун Старого Мултана. Его он запомнил по седой как лунь голове.
| |
