Убийства. Виновный не назван. Мултанское жертвоприношение. ©А.И.Ракитин,2003 ©"Загадочные преступления прошлого",2003 Страницы:    (1)      (2)     (3)     (4)      (5) стр. 4      Текст обвинительного заключения был внутренне противоречив и не содержал ответов на большое число вопросов, требовавших разъяснения. В числе последних можно назвать следующие явные несуразности:        - наличие ран на животе Матюнина, о существовании которых свидетельствовал Голова, не подтверждалось протоколом аутопсии трупа;        - согласно официальной точке зрения жертва в момент источения крови была раздета до пояса, однако, тогда невозможно понять происхождение кровавого следа на её рубахе, как "будто бы кто-то обтирал руку", согласно формулировке акта осмотра места происшествия, датированного маем 1892 г.;        - несоответствие роста погибшего высоте перекладины в родовом шалаше Моисея Дмитриева. Длина обезглавленного трупа составляла 162 см., высота шалаша в самой высокой его части - 167 см. Понятно, что при таком соотношении подвешивание Матюнина становилось невозможным, тем более что ему под голову для сбора крови подставляли тазик. Впоследствии для объяснения этого несоответствия Голова в своих показаниях в суде утверждал, будто вотяки подвешивали уже обезглавленное тело. Однако, в этом случае терялся сам смысл подвешивания (для получения интенсивного кровотока из раны), поскольку основной поток крови при отсечении головы будет иметь место в первые секунды после декапитации, пока не остановится сердце;        - на ногах Матюнина, согласно протоколу вскрытия трупа, не было следов сдавления верёвкой, которые неизбежно д. б. остаться в случае подвешивания;        - у трупа не была удалена печень, являвшаяся по вотяцким представлениям наряду с сердцем и лёгкими, важнейшим жертвенным органом;        - обвиняемые принадлежали к двум вотяцким родам и всегда приносили жертвы различным "богам" в разных "родовых шалашах". Обвинительное заключение никак не объяснило причину по которой люди, ранее не молившиеся вместе, решили изменить своим традициям;        - обвинение считало, что забойщик скота Кузьма Самсонов был нанят религиозыми фанатиками за деньги. Но по утверждениям самих вотяков, подкреплённых этнографическими данными, жертвенное убийство всегда осуществлялось особым жрецом. Вообще, вотяцкое жречество имело 3 степени посвящения и только жрецы высшей степени пользовались правом осуществлять заклание жертвенной дичи. Это право нельзя было продать, купить или произвольно передать другому лицу;        - в обвинительном акте указывалось, что Матюнин за несколько часов до убийства пил водку и курил. Между тем, по абсолютно достоверным сведениям, сообщённым его вдовой, он никогда не пил спиртного и не курил. Будучи эпилептиком, он прекрасно знал, что эти привычки могут иметь для его здоровья самые пагубные последствия и был потому трезвенником не за страх, а за совесть;        - следствие предпочло не заметить оень важные для понимания сущности дела сообщения жителей села Кузнерка отца и сына Санниковых, а также их батрака Михайлова, согласно которым Конон Матюнин две ночи (с 3 на 4 мая и с 4 на 5 мая 1892 г.) провёл в доме Санниковых. Если эти сообщения соответствовали истине, то получалось, что Матюнин в ночь своей предполагаемой гибели находился в 35 км. от Старого Мултана и оставался жив и здоров. Убийство его, видимо, произошло совсем не там и не тогда, как это предполагало следствие;        - большим и явным недостатком работы обвинения было то, что следствию не удалось найти ни одного человека, проходившего мимо тела убитого Матюнина. Одна только Головизнина призналась в том, что 5 мая ходила по тропе, на которой лежал труп. Между тем, тропа, на которой лежало тело, была местом весьма посещаемым, поскольку это был кратчайший путь к магазину Петровского в селе Анык. Положение трупа и его одежды, согласно рассказу Головизнинной, менялось: сначала его голова была прикрыта подолом азяма, затем кто-то отбросил подол с верхней части туловища, а 8 мая, когда возле трупа появился первый полицейский, оказалось, что азям уже лежит под спиной трупа и "одет в рукава". Ясно было, что возле трупа Матюнина в период 5-8 мая побывало большое количество людей, но полиция вовсе не озаботилась установлением их личностей. Совершенно непонятно, почему следствие не заинтересовалась этим весьма важным вопросом;        - согласно обвинительному заключению, сокрытие трупа осуществлял 60-летний Моисей Дмитриев. Тело убитого Матюнина он, якобы, вместе с женою вывез на своей телеге по пути на мельницу Фомы Щербакова. Там, где от дороги отделялась тропинка, он взял тело на руки и по тропинке отнёс его в лес. Обвинение считало, что Дмитриеву следовало пройти с трупом на руках не более 170 метров, сами вотяки утверждали, что труп Матюнина находился гораздо глубже в лесу, примерно метрах в 400 от дороги. Не совсем понятно, мог ли 60-летний Дмитриев в силу своих физических данных, осуществить в одиночку перенос груза весом не менее 4 пудов на такое расстояние по пересечённой местности (никто состояние его здоровья официально не обследовал, а на суде Дмитриев не присутствовал по причине смерти в тюрьме). Но главная проблема с размещением трупа заключалась даже не в этом: было совершенно непонятно, почему труп Матюнина оказался оставлен прямо на тропе. Ничто не мешало Дмитриеву отнести опасный груз буквально на 10-20 метров в сторону и оставить за каким-нибудь естественным укрытием, прикрыть мхом и пр. Это позволило бы вообще исключить обнаружение трупа и полностью скрыть сам факт преступления.      Суд по обвинению группы мултанских вотяков в предумышленном убийстве К. Матюнина (статья 1454 "Уложения о наказаниях") открылся 10 декабря 1894 г. в Сарапульском окружном суде. Председательствовал на процессе судья Горицкий, обвинение поддерживал помощник окуржного прокурора Раевский, защиту подсудимых осуществлял присяжный поверенный Дрягин (один на всех обвиняемых).      Особенностью процессая явилось принятое судом решение о проведении его в условиях неявки значительного числа свидетелей. Показания большого числа свидетелей, прежде всего деревенских жителей, были зачитаны по протоколам допросов, что исключило их перекрёстный допрос. Судья явно позиционировал себя сторонником обвинителя и принимал решения, ущемлявшие возможности адвоката по защите интересов обвиняемых.      Так, например, Дрягину не позволили объяснить присяжным заседателям происхождение приобщённых к делу вещественных доказательств - окровавленных плошек и таза, изъятых в шалаше Моисея Дмитриева. Присяжный поверенный обратился к обвинителю с просьбой рассказать о том, каким образом в деле появился волос Конона Матюнина, якобы, найденный приставом Шмелёвым в "родовом шалаше" Дмитриева (напомним, что эта, в высшей степени сомнительная "находка" оказалась удивительным образом сделана в 1894 г. в ходе несанкционированного и неофициального обыска, далеко не первого по счёту!). Судья признал вопрос "несущественным" и разрешил помощнику прокурора не отвечать на него.      В высшей степени характерным для этого суда оказался эпизод с допросом полицейского урядника Пивоварова. В 1894 г. он был свидетелем того, как пристав Шмелёв допрашивал вотяков... угрожая им чучелом медведя. Пристав требовал у допрашиваемых клятвы перед чучелом и грозил им, что в случае лжи, они будут растерзаны. Существовал определённый, установленный законом регламент допроса (определявший его время и продолжительность, форму задаваемых вопросов, правила оформления и пр.) и понятно, что приведение обвиняемого к клятве перед чучелом животного являлось настоящим глумлением над правосудием. Когда присяжный поверенный Дрягин начал задавать Пивоварову вопросы об этих допросах, его немедленно остановил председательствующий и потребовал, чтобы вопросы защиты касались только тех обстоятельств дела, для уточнения которых Пивоваров был вызван в суд.      И совсем уж возмутительна оказалась та бесцеремонность, с которой обвинитель вёл себя по отношению к защитнику. Раевский неоднократно перебивал присяжного поверенного как при допросе последним свидетелей, так и при его обращениях к присяжным. Председательствующий не останавливал обвинителя и в такие минуты самоустранялся от ведения заседания.      Примечательно оказалось то обстоятельтство, что даже при подобном неравноправии сторон присяжные заседатели не нашли возможным признать виновными всех подсудимых. Из 11 обвиняемых трое (Андриан Александров, братья Тимофей и Максим Гавриловы) были оправданы. Обвинительный акт никак не детализировал участие этих людей в убийстве Матюнина, отделываясь на сей счёт только общими декларациями; присяжные сочли, что подобных голословных утверждений недостаточно для вынесения обвинительного вердикта. Остальные 8 человек признавались в полной мере виновными и осуждались к ссылке в каторожные работы различной продолжительности.         Присяжный поверенный М. Дрягин принёс протест в кассационный департамент Правительствующего Сената, справедливо указав на большое количество грубейших нарушений законодательных норм. Доклад в сенатском присутствии по протесту адвоката готовил известный юрист А. Кони, в то время один из обер-прокуроров Сената. Замечения Дрягина по организации и проведению процесса в Сарапуле Кони счёл "существенными" и рекомендовал направить дело на пересмотр. Указом Сената от 5 мая 1895 г. было постановлено приговор Сарапульского окружного суда от 11 декабря 1894 г. отменить, а само дело рассмотреть вновь в новом составе судебного присутствия и в другом городе (рекомендовался город Елабуга).     По поступлении дела из Правительствующего Сената в Сарапулский окружной суд, которому, собственно, и надлежало исполнить сенатское решение, присяжный поверенный Максим Дрягин в порядке подготовки нового процесса заявил ряд ходатайств. Он просил:        - Вызвать в суд экспертов-этнографоф дабы прояснить вопрос о самом факте существования либо отсутствия человеческих жертвоприношений у вотяцкого народа (адвокат предлагал заслушать в качестве эксперта бывшего священника Верещагина);        - Вызвать на новый судебный процесс экспертов-врачей, которые могли бы прояснить вопрос о прижизненности и самом характере некоторых повреждений трупа Матюнина. В частности, защиту интересовал вопрос о причине отсутствия на теле следов подвешивания за ноги, а также времени извлечения из грудной клетки лёгких и сердца (в качестве медицинского эксперта адвокат просил вызвать судебного медика Крылова);        - Вызвать в суд новых свидетелей, способных удостоверить невиновность обвиняемых. Речь шла о жителеях соседней деревни, способных подтвердить alibi некоторых из обвиняемых;        - Вызвать в суд двух из трёх соподсудимых, оправданных на первом процессе.     Ходатайства защиты рассматривались в ходе распорядительного заседания (аналог современных предварительных слушаний) Сарапульского окружного суда 19 августа 1895 г. Председательствовал на этом заседании... тот самый Горицкий, что возглавлял судейскую коллегию на процессе 10-11 декабря 1894 г. Другими словами, судье Горицкому пришлось принимать решения по делу, непосредственно затрагивавшему его профессиональную репутацию. Понятно, что судья являлся заинтересованным лицом; его участие в распорядительном заседании явилось грубейшим нарушением статьи 929 Устава уголовного судопроизводства, определявшей порядок пересмотра дела в случае отмены приговора (эта статья прямо и недвусмыссленно предписывала рассматривать дела, приговор по которым был отменён, в новом составе суда. То же касалось прошений и заявлений, "которые могут подлежать рассмотрению его (т. е. суда) после отмены приговора".). По первому пункту ходатайства защиты (вызов эксперта-этнографа) было решено вызвать в суд не Верещагина, а профессора истории Казанского университета Смирнова. По второму пункту (вызов врача-эксперта) было решено согласиться с кандидатурой судебного врача Крылова, предложенной защитой, но кроме него пригласить и другого полицейского медика - Аристова. Третий и четвёртый пункты заявленного Дрягиным ходатайства были отклонены в принципе. Между тем, отклонение четвёртого пункта явилось прямым нарушением статьи 557 Устава уголовного судопроизводства, согласно которой в суд могли вызываться не только оправданные подсудимые, но даже осужденные прежде.      Через месяц - 19 сентября 1895 г. - по требованию защитника было собрано повторное распорядительное заседине суда. На нём Дрягин обратился с ходатайством о вызове в суд экспертов и врачей за счёт обвиняемых, но в этом ему было отказано. На втором заседании также выступал судья Горицкий, и хотя теперь он не был председателем, тем не менее самим фактом его участия в заседании окружной суд вторично грубо нарушил статью 929 Устава уголовного судопроизводства.      Второй суд по делу старомултанских вотяков открылся 29 сентября 1895 г. В отличие от первого процесса, практически не привлёкшего к себе внимания, новый суд проходил уже под пристальным вниманием прессы. В зале находились журналисты провинциальных газет О. Жирнов, А. Баранов, В. Короленко.           Обвинение, представленное всё тем же помощником окружного прокурора Раевским, несмотря на отмену приговора предыдущего суда держалось чрезвычайно уверенно. В значительной степени эта уверенность основывалось на солидном и убедительном экспертном заключнии профессора истории Казанского университета Ивана Николаевича Смирнова. Этот хорошо известный в кругах специалистов молодой профессор (на момент суда ему было 39 лет) подготовил историко-этнографическую экспертизу как нельзя лучше отвечавшую задачам прокуратуры.      В молодости Смирнов обучался в Казанской семинарии (в 1868-74 гг.), после чего поступил в Казанский университет, где был одним из лучших учеников известного российского историка Николая Алексеевича Осокина. Сначала Смирнов специализировлася на всеобщей истории, но с конца 1880-х гг. заинтересовался происхождением финно-угрских народов и сделал ряд важных открытый, касавшихся их истории. Ныне его изыскания признаны во всём мире; достаточно сказать, что они полностью переведены на венгерский язык, где изучаются как классические (венгры - один из финно-угрских народов и исследования Ивана Николаевича Смирнова проливали свет на особенности его формирования и движения по Европе).      Смирнов считал, что вотяки могут и поныне сохранять традицию человеческих жертвоприношений. Многие народности, родственные вотякам, имели разнообразные поверья и традиции, предписывавшие осуществление казней по самым разным случаям жизни, например, для открытия кладов, задабривания разнообразных богов из весьма многочисленного пантеона, в случае смерти родового вождя и пр. По мнению Смирнова в качестве жертв для заклания всегда выступали инородцы. Для подтверждения своих умозаключений профессор ссылался на три публикации, так или иначе освещавших этот вопрос (последняя из них имела место в 1855 г., т. е. за 40 лет до суда). Из трёх публикаций (Магницкого, Фукс и Максимова) наибольший интерес представляла статья Михаила Леонтьевича Магницкого, попечителя Казанского учебного округа, посвящённая обычаям вотяков. Магницкий считал установленным факт человеческих жертвоприношений у вотяков в 18-м веке, хотя признавал, что вокруг этого явления было много спекуляций и лжи; полицейских, ложно обвинявших вотяков в этом преступлении, автор назвал "живоглотами".      Помимо экспертизы профессора Смирнова обвинение представило суду нового свидетеля, чьи показания также весомо укрепили версию ритуального убийства. Священник Якимов был наблюдателем от епископального руководства при проведении двух расследований, связанных с обвинениями вотяков в подготовке человеческого жертвоприношения. В обоих случаях речь шла о заявлениях в полицию; заявителем в одном случае явился вотяк, обвинивший односельчан в том, что те намереваются его "замолить", а в другом - православный священник, узнавший о подготовке ритуального убийства со слов вотяка. Во втором случае вотяк, рассказавший священнику о жертвоприношении, должен был явиться той самой жертвой, которая планировалась на заклание. В обоих случаях полицейские расследования закончились ничем. В первом случае заявитель на допросе в полиции отказался от своих слов, а оговорённые им сельчане дали крупную взятку полицейским; во втором - вотяк утвержадл, будто на протяжении долгого времени находился в состоянии белой горячки и не помнит того, о чём разговаривал со священником. Другими словами, в обоих случаях даже не были возбуждены уголовные дела: всё закончилось на стадии проверок.      Тем не менее показания Якимова в суде были выдержаны в том смысле, что ритуальные убийства в среде вотяков существуют и поныне. Тот факт, что результаты официальных дознаний по обоим случаям привели к прямо противоположным выводам, священника не смущал. Причём, достоен внимания тот факт, что Якимов открыто заявлял о бытовавшем в среде вотяков обычае дачи взяток полицейским, другими словами, священник обвинил власти чуть ли не в потворстве ритуальным убийцам. Такая оценка (в чём-то перекликавшаяся с мнением профессора Смирнова) лишь усиливала ощущение странности от всего, происходившего в суде: защитник утверждал, будто власти умышленно раздувают процесс, а представители обвинения, напротив, выражали недовольство вялостью и продажностью власти, закрывавшей глаза на убийства.      Необходимо отметить, что в утверждениях прокуратуры и экспертов существовали многочисленные и притом весьма существенные противоречия, к сожалению, не отмеченные в тот момент защитой. Между тем, требование объяснить эти противоречия, если бы оно прозвучало со стороны защиты, могло бы радикально изменить впечатление от всей обвинительной мотивации. Кратко эти противоречия можно свести к следующему:        - обвинение считало, что убийцы наняли палача за деньги. Эксперт Смирнов категорически утверждал, что сие невозможно в силу догматических установок вотяцкой веры;        - эксперт Смирнов верил в существование в среде вотяков ритуальных убийств людей и настаивал на том, что в жертвы выбираются только инородцы: мусульмане или христиане. Свидетель Якимов тоже верил в ритуальные убийства, но при этом утверждал, что и сами вотяки могут сделаться жертвой фанатично настроенных соплеменников. Противоречие это было куда серьёзнее, нежели могло показаться на первый взгляд, поскольку дискредетировало обе точки зрения. Если бы защита настояла на разъяснении этого противоречия, то обвинению пришлось бы либо отказаться от свидетельских показаний Якимова (и согласиться на их исключение из протокола процесса), либо дезавуировать экспертизу профессора Смирнова. И то, и другое было прокуратуре чрезвычайно невыгодно и рушило всю линию обвинения;        - эксперт Смирнов утвержал, что вотяки сохраняют строгое клановое деление и представители разных родов никогда не объединяются для отправления ритуалов в "родовых шалашах" (эти молельные шалаши потому-то и назывались "родовыми"!). Между тем, обвинительное заключение настаивало на том, что для убийства Матюнина представители разных родов объединились: пятеро обвиняемых были будлуками, а двое - учурками. Более того, один из обвиняемых вообще был русским! Это противоречие также не нашло никакого объяснения в ходе процесса;        - профессор Смирнов обстоятельно рассказал суду и присяжным о существовании в вотяцком пантеоне злых, недобрых к людям богов Акташа и Киреметя. По мнению эксперта именно этим божествам и мог быть принесён в жертву Конон Матюнин. При этом профессор полагал, что ритуальные человеческие убийства осуществлялись вотяками не в "родовых" шалашах, а в особом необжитом месте, называемом "киреметящем". Таковыми были большие поляны в лесу или возле болота. Подобное умозаключение эксперта вступало в прямое противоречие с обвинительным заключением, утверждавшем, будто ритуальное убийство было осуществлено в "родовом" шалаше Моисея Дмитриева, находившимся в самом центре населённого пункта с большим числом жителей;        - в зачитанных на процессе показаниях Головы утверждалось, будто Матюнина "замолили" в честь бога Курбана (или Курбона). Однако профессор Смирнов заявил, что у вотяков нет такого бога, а словом "курбан" обозначается "жертва".      К сожалению, единственный адвокат обвиняемых не смог своевременно обратить внимание судебной коллегии и присяжных на существенные противоречия утверждений обвинителей и эксперта. Не в последнюю очередь это произошло в силу того, что свидетель Якимов был заявлен стороной обвинения лишь за неделю до процесса; его показания не были должным образом приобщены к делу и оставались неизвестными защите. Между тем, обвинение было обязано ознакомить адвоката и обвиняемых с содержанием всех следственных материалов. Без подобного ознакомления процесс нельзя было начинать.      Адвокат, узнав о появлении у обвинения важного свидетеля, разумеется, пожелал ознакомиться с сущностью заявления, которое тот предполагал сделать на суде. С этой целью Дрягин накануне открытия процесса заявил ходатайство о его переносе. Ходатайство это было отклонено и Якимов оказался тем джокером, которого обвинение, подобно ловкому шулеру, в нужный момент вытащило из рукава. Кроме того, адвокат, незнакомый с вотяцой мифологией и не имевший должной этнографической подготовки, явно пасовал перед авторитетом эксперта обвинения. Можно сказать, что прокуратура добилась обвинительного приговора не силой улик, которые не стали весомее со времени первого суда, а исключительно благодаря тому сильному впечатлению, которое произвёл на присяжных 39-летний профессор Смирнов.      Выступил на суде и ещё один эксперт в области истории и этнографии - профессор Богаевский - но его участие было скорее формальной данью юридической норме, требовавшей прений сторон, нежели диктовалось объективной потребностью. Оппонировать Смирнову Богаевский не смог, а возможно, и просто не захотел. Он придерживался в своём выступлении весьма обтекаемых формулировок, считая человеческие жертвоприношения среди вотяков недоказанными, но мало мог помочь этим защите.      Новые врачи, приглашённые для экспертного заключения о повреждениях трупа на основании акта аутопсии, также заметно подкрепили обвинение утверждением, будто следы сдавления на ногах Конона Матюнина могли произойти от их обматывания верёвкой при подвешивании. Хотя Минкевич, непосредственно производивший анатомирование, возражал им и настаивал на том, что повреждения кожи нисколько не походили на странгуляционный след, характерный для сдавления верёвкой, его мнение не было услышано. Формулировка же протокола вскрытия трупа Матюнина была сочтена "неоднозначной" и допускающей двоякое толкование.      Второй суд по "делу мултанских вотяков" закончился 1 октября 1895 г. дублированием обвинительного приговора, вынесенным первым судом. Предвзятость разбирательства, игнорирование судом большого числа явных нестыковок обвинения, были очевидны и вызвали справедливое негодование как адвоката, так и журналистов, наблюдавших за ходом процесса.      Присяжный поверенный Дрягин заявил в Правительствующий Сенат новую кассационную жалобу, указав в качестве существенных нарушений, допущенных вторым судом, следующие моменты:        - отказ в отсрочке судебного разбирательства ввиду представления обвинением новых свидетелей;        - отказ в вызове заявленного защитой эксперта (защита настаивала на этнографе Верещагине, вместо него в суде появился Богаевский);        - отказ в вызове эксперта даже после того, как адвокат предложил оплату его услуг за счёт подсудимых. (на предыдущую страницу)                (окончание)