|
Лента. Заметки на полях по тематике сайта.
©А.И.Ракитин, 2025 гг.
©"Загадочные преступления прошлого", 2025 гг.
Смерть по почте
Не менее других - а возможно и более! - оказался потрясён главный обвинитель. Всё произошло настолько быстро и неожиданно, что окружной прокурор Хосмер не успел придумать ни одного здравого предлога, способного остановить нарастание антагонизма между судьёй и свидетелем...
После удаления Даннинга из зала заседаний, свидетельсмкое место заняла Лиззи Ливернэш (Lizzie A. Livernash) - тот самый "особо важный секретный свидетель" обвинения, о существовании которого было известно, но никто не знал, о чём же именно этот человек станет говорить. Ливернэш являлась репортёром газеты "Examiner", она входила в компанию Даннинга и Боткин, явлалась любовницей журналиста и, возможно, ни его одного. Вопрос однополой любви в суде не затрагивался, но как стало ясно из показаний Ливернэш, подруги Даннинга не отказывали себе в удовольствиях и такого рода.
Дамочка эта оказалась весьма циничной, собственно, по этой причине её и вызвали в суд. Ливернэш без особых колебаний назвала известных ей любовниц Даннинга - в числе таковых были поименованы миссис Боткин, миссис Сили и, наконец, миссис Форкейд (Forcade). Разумеется, Ливернэш назвала и себя. Журналистка весьма выразительно и многословно описала образ жизни Даннинга - постоянные попойки, поездки в ресторнаы и на ипподром, где Джон безо всякого удержу спускал все деньги. Напившись и нанюхавшись кокаина, Даннинг устраивал со своими дамочками оргии, которые обычно заканчивались тем, что вся компания ложилась в одну постель. Словосочетание "групповой секс" в судебных документах не употреблялось, но подтекст подобных развлечений в общей постели был всем понятен. Ливернэш уточнила, что Корделия Боткин, напившись, любила устраивать танцы на столе или высоких комодах. Эта деталь, по-видимому, призвана была продемонстрировать особенную распущенность подсудимой.
Лиззи Ливернэш даёт показания в ходе судебного процесса над Корделией Боткин.
Рассказ о весёлых развлечениях Даннинга с женщинами, из которых все, кроме Ливернэш, состояли в браках, звучал пикантно и совершенно отвратительно. Фактически свидетельница уничтожала репутацию подсудимой... Разумеется, она уничтожала и свою собственную, а также других поименованных женщин, но для окружного прокурора последнее не имело значения. Ему было важно раздавить Боткин!
Впрочем, приблизительно через полчала после появления Ливернэш на свидетельском месте, выяснилось, что показания этой женщины касаются не только гульбищ Даннинга и его подружек. Журналистка выдала на-гора совершенно поразительную историю о том, как она подслушала разговор Корделии Боткин с её мужем Уэкомом, в ходе которого... Корделия просила Уэкома сделать "чистосердечное" признание об отправке отравленныъ конфет в Делавэр! Да-да, именно так, Корделия якобы уговаривала собственного мужа признаться в том, что это именно он посылал конфеты с мышьяком Мэри Пеннингтон Даннинг.
По словам Лиззи, 17 августа Корделия привезла её в Стоктон, где в отеле "Империал" тогда проживал Уэлком, для того, чтобы Ливернэш взяла у него интервью. Редакция "Экземинер" дала добро на подобную публикацию и Лиззи решила воспользоваться своим знакомством с Корделией для того, чтобы уговорить Уэлкома ответить на вопросы. В тот день она подслушала разговор Корделии с Уэлкомом, во время которого Корделия просила мужа взять на себя вину за отравление Мэри Даннинг, поскольку если он этого не сделает, ей грозит тюрьма! Разговор этот происходил в другой комнате за закрытой дверью и Корделия не знала, что Лиззи могла их слышать. Прокурор Хосмер, прводивший допрос свидетельницы, поинтереосвался, как отреагировал на просьбу жены Уэлком Боткин? Та ответила, что тот промолчал и сделал вид, будто ничего не слышал.
Когда Ливернэш начала свой рассказ, в зале заседаний повисла звенящая тишина. Ещё бы, казалось вот оно - признание подсудимой в убийстве!
Однако к чести старшего адвоката Найта следует отнести то изящество, с которым он нейтрализовал россказни Ливернэш, надо сказать, довольно опасные для его подзащитной. Не подлежит сомнению, что адвокаты были хорошо осведомлены о сути показаний этого "тайного свидетеля" и заблаговременно продумывала способ, посредством которого можно парировать утверждения Лиззи. Адвокат Найт разумеется не стал говорить, будто Ливернэш лжёт - это было недоказуемо в той обстановке - но он ловко продемонстрировал абсурдность её утверждений. Сначала он усомнился в том, что разговор в соседнем помещении можно подслушать через закрытую массивную дверь и тогда Лиззи уточнила, что слышала голоса не через дверь, а через открытое окно. Адвокат покивал понимающе а затем принялся уточнять детали, совсем, казалось бы, к имеющие отношения к делу: "вы ведь гораздо младше подсудимой? вы делаете карьеру в той же самой сфере, в которой работает мистер Даннинг? будучи известным репортёром он наверняка обещал вам протекцию?" Задав ряд таких вопросов, Найт вдруг спросил, брал ли окружной прокурор образцы почерка Ливернэш для сличения с почерком отправителя отравленных конфет? Ливернэш ответила отрицательно и адвокат, услыхав этот вполне ожидаемый ответ, развёл руками и пробормотал, обращаясь к присяжным: "И это мне кажется очень странным!"
Эта сцена требовала от защитника определенного артисцизма, но Найту удалось сыграть её как надо. Он очень ловко и как будто бы даже незаметно продемонстрировал присутствующим подозрительность как самой Лиззи Ливернэш в роли свидетеля, так и её совершенно недостоверных показаний. Адвокат словно бы пригласил всех задуматься над тем, почему эта женщина не сидит на скамье подсудимых вместо Боткин.
В тот же день - речь идёт о 19 декабря 1898 года - прияжный Уиллард Харрингтон (Willard B. Harrington), уважаемый бизнесмен, президент Торгового клуба, сообщил судье о том, что накануне его на улице преследовали 3-е мужчин, высказывавшие угрозы. Насколько он мог судить, угрозы были связаны с его участием в этом процессе в качестве члена жюри присяжных. Судья Кук, выслушав Харрингтона, распорядился проинформировать об инциденте начальника городской полиции Лиса, дабы тот принял меры по охране Харрингтона.
Судебный процесс по обвинению Корделии Боткин в отравлении посредством почтовой пересылки в декабре 1898 года.
Следует заметить, что журналист Даннинг, переночевавший в городской тюрьме, был доставлен утром в здание суда и просидел весь день полной изоляции в кабинете судьи. Ближе к концу вечернего заседания судья Кук распорядился ввести репортёра в зал и осведомился у адвоката Найта, готов ли тот продолжить допрос свидетеля Даннинга? Адвокат ответил утвердительно и судья приказал репортёру занять свидетельское место.
После этого судья кратко напомнил события минувшего дня, из-за которых Даннинг оказался в тюрьме, и повторил свою угрозу удерживать журналиста там столько сколько потребуется, если тот продолжит чинить препятствия правосудию. В зале повисла мрачная тишина, все понимали, что Даннинг сейчас либо проявит слабость и уступит адвокату, либо опять отправится в тюрьму. Однако произошло иное. Судья Кук неожиданно обратился к адвокату Найту и спросил, не желает ли тот изменить формулировку своего вопроса, адресованного свидетелю?
Джордж Найт моментально понял игру судьи и поступил так, как следовало. Он не стал требовать от Даннинга назвать фамилии любовниц, а спросил иное - сколько всего их было весной этого года? Джон, не раздумывая, ответил, что весной он поддерживал отношения с 6-ю женщинами. Адвокат тут же уточнил, сколько из их числа сейчас присутствуют в этом зале? И Даннинг также быстро ответил, что три.
Защитник заявил, что вопросов более не имеет и свидетель покинул своё место, получив возможность занять место в зале, а не в тюремной камере. Найт остался очень доволен полученным от репортёра ответом - Даннинг продемонстрировал присутствовашим собственную аморальность и сделал это очень выразительно. Интимные отношения с 6-ю женщинами, среди которых были и замужние, в реалиях того времени оправдания не находили. И попытка Даннинг изображать из себя "джентльмена", заботящегося о репутации любовниц, джентльменом его вовсе не делала! Адвокат Найт буквально уничтожил репутацию Джона Даннинга и от полученнного в тот день в зале суда разрушительного удара по имиджу последний так и оправился - он сделался парвеню, с которым не желали работать солидные издания.
Из дальнейших событий, связанных с ходом этого процесса, можно упомянуть допрос Луизы Сили, вдовы, близкой подругой Даннинга, вызванной в качестве свидетельницы обвинения. Она рассказала о знакомстве с Даннингом и Корделией Боткин, произошедшем в начале 1897 года. Свидетельница признала, что бывала в доме №927 по Гири-стрит (Geary street), принадлежавшем супругам Боткин, дала нелицеприятную характеристику подсудимой, заявив, что та крайне горделива, ревнива и добавив, что "она мне безразлична, хотя мы с ней практически не разговаривали" ("I don't care for her, although we never had any words.").
Найт и при допросе Сили сумел весьма удачно парировать тезисы обвинения. Адвокат здраво указал на то, что свидетельница по её же собственному признанию мало общалась с Корделией Боткин и потому все её оценки являются не объективными наблюдениями, а суждениями, внушенными Даннингом. Не без тонкой иронии адвокат заметил, что если рассказы миссис Сили и компрометируют кого-то, то никак не Корделию Боткин, а мистера Даннинга, неспособного организовать собственную интимную жизнь общественно приемлемым способом. В этом, кстати, Найт был совершенно прав! Также адвокат указал на то, что миссис Сили была заинтересована в установлении связи с Беверли Боткин и даже замужестве с этим молодым человеком. Едва только Найт затронул этот любопытный аспект весьма запутанных отношений Луизы Сили с членами семьи Боткин, прокурор Хосмер взвился со своего места, требуя устранить из стенограммы все рассуждения на эту тему и не допускать подобных вопросов.
Адвокат Найт не стал настаивать и отозвал вопрос о возможных видах вдовы на сына, точнее, пасынка, подсудимой, но сама по себе нервная и внешне безмотивная реакция обвинителя явилась замечательным доказательством того, что защита отыскала очень чувствительный и болезненный "нерв", объясняющий поведение свидетельницы. Следует признать, что Джордж Найт в значительной степени дискредитировал важные утверждения Луизы Сили, ради которых её и вызвали в суд, и таким образом защитил интересы своего клиента.
В тот же день был допрошен Джон Пенингтон, отец отравленных Айды Дин и Мэри Даннинг. Что же сказал почтенный дедушка? Он сообщил, что в адрес его дочери минувшим летом были направлены в общей сложности 3 анонимных письма оскорбительного содержания, но Мэри получила только 2. Напомним, что одно из них было утеряно и обвинение поэтому оперировало лишь единственным посланием, отправленным из Калифорнии 18 июля. А что же с третьим письмом? Оказывается Джон Пенингтон, зная о содержании первых двух писем перехватил третье по счёту послание и спрятал его в своём столе. Таким образом дочь ничего не узнала о 3-ей по счёту анонимке.
Это было очень инетересное сообщение, поскольку получалось, что почерк, которым были написаны первые 2 послания был легко узнаваем даже человеком, имевшим плохое зрение. Однако помимо этого аспекта сообщение Пенингтона имело и другой, совсем неочевидный. Дело заключалось в том, что Лиззи Ливернэш в своих показаниях упомянула о том, будто Корделия Боткин сообщила своему мужу о 3-х анонимных письмах, отправленных Мэри Пеннингтон Даннинг, и эта деталь по мнению обвинения доказывала правдивость Ливернэш. Дескать, никто не мог знать о 3-х письмах, кроме Джона Пенингтона и самой отправительницы писем...
И формально это было, вроде бы, так, но... если письма отправляла сама Ливернэш, то ровным счётом ничего не менялось. Впрочем, тут мы немного забежали вперёд, адвокат Найт ничего подобного в тот день в суде не говрил и вообще провёл допрос уважаемого джентльмена Джона Пенингтона максимально корректно и уважительно.
Далее началось очень интересно представление, которое можно условно назвать оглашением [или предъявлением суду] графологических экспертиз. Некоторые моменты этого действа оказались по-настоящему забавны. 20 декабря выступил эксперт штата Эймс, а на следующий день свидетельское место занял Карл Эйзенхимель. Адвокат Найт, оставашийся совершенно индифферентным при выступлении Эймса, необычайно оживился при появлении Эйзенхимеля, в последующие 2 часа он буквально вытряс из него душу, уж простите автора за просторечный слог!
Этот эксперт согласился с мнением Эймса о написании Корделией Боткин анонимного письма от 18 июля и двух коротких записок в коробке с конфетами. Когда адвокат Найт попросил объяснить, какие именно признаки однозначно указывают на авторство подсудимой, Эйзенхимель ответил, что таковыми являются манера ставить кавычки и писать букву "d" в слове "madam" без наклона - это манера письма именно Боткин. На что адвокат весьма здраво заметил, что в записках из коробки с отравленными конфетами слово "madam" не употреблялось. Эксперт подвоха не почувствовал и легкомысленно ответил, что это слово встречалось в анонимном письме и Найт весьма разумно парировал этот довод, заметив, что связь пресловутого анонимного письма от 18 июля с отравлением не доказана и доказывать её обвинение, судя по всему, не собирается.
Прокурор Хосмер, разумеется, не мог снести столь язвительного комментария - между прочим, абсолютно справедливого! - и вскочив с места, принялся что-то говорить, а адвокат Найт продолжил свои рассуждения, игнория Хосмера. Адвокат, кстати, был совершенно прав, поскольку это он проводил допрос эксперта и обвинитель не имел права влезать в этот диалог со своими пояснениями. Прокурор, впрочем, так не считал, и разъярённый тем, что Найт игнорирует его слова, закричал: "Не смейте перебивать, когда я говорю!" ("Don't interrupt me when Iam talking!"). Найт не полез за словом в карман и закричал на прокурора: "Ну кто-то же ещё, кроме тебя, может быть услышан здесь! Ты и так болтаешь уже два дня!" ("Some one else has a right to be heard here besides you! Well, you've been talking for two days!")
Представление суду результатов почерковедческих экспертиз. Многие репортёры считали, что обсуждение авторства анонимных писем должно будет стать кульминавцией судебного процесса, но ожидания их оправдались не вполне.
Разумеется, адвокат поинтересовался тем, получал ли эксперт для изучения образцы почерка других, кроме подсудимой, людей? Не забываем о миссис Эдвардс, которая сама же признала, что пишет букву "С" точно так, как это было показано на копиях письма в газетах. Безусловно, помимо этой женщины могли существовать и иные любопытные персонажи, которых следовало бы проверить на возможное авторство таинственных посланий...
В этом месте, кстати, можно пояснить, что "европейская" или "германская" манера ставить кавычки на письме не означает что-то уникальное или трудноповторимое. Просто американцы при письме ставят кавычки - открывающую и изакрывающую - в верхнем регистре, а европейцы открывающую писали в нижнем, а закрывающую - в верхнем. Кстати, именно так учили ставить кавычки и в советских школах... То есть подобную манеру легко освоить и, соответственно, подделать - это не некий уникальный росчерк или необычное написание буквы.
Некоторые моменты общения адвоката и эксперта оказались по-настоящему комичны. Если стенограмму судебного заседания дать прочесть со сцены участникам "comedy club", то слушатели будут хохотать в голос и никто не поверит тому, что услышанное - строгий юридический документ, до того комичны некоторые пассажи. Например, в ходе перекрёстного допроса Эйзенхимеля тот решил объяснить адвокату принцип работы микроскопа и его использования при исследовании письменных документов. Эксперт полез в саквояж, который стоял возле его кресла и... вытащил микроскоп. Адвокат Найт попросил эксперта убрать прибор и избавить присяжных от рассказа о законах оптики - сейчас предметом обсуждения являлись совсем иные материи. Эйзенхимель возразил на это, что адвокат не понимает сути разговора и он сейчас ему всё объяснит. На что Найт ответил, что это как раз Эйзенхимель не понимает чего от него хотят, а потому пусть уберёт микроскоп и просто ответит на заданный вопрос. В конце концов Эйзенхимель микроскоп убрал, но через 20 минут извлёк его опять и снова пообещал объяснить принцип работы устройства и его использования при проведении научного исследования.
Надо сказать, что игрища с микроскопом в саквояже явились отнюдь не единственным примером острой пикировки адвоката и эксперта. Довольно комично выглядела попытка Найта применить "домашнюю заготовку" с использованием заблаговременно подготовленного рукописного текста. Адвокат поставил под сомнение возможность определить "на глазок" принадлежность анонимных посланий перу Корделии Боткин, поскольку её почерк, вообще-то, мало походил на почерк их написавшего. В этой части Джордж Найт, кстати, был совершенно прав, то как Даннинг чудестным образом опознал в этих посланиях руку Корделии выглядит крайне подозрительно... Адвокат порассуждал на эту тему и положил перед Эйзенхимелем некий исписанный лист бумаги, попросив эксперта определить "на глазок", принадлежит ли он перу подсудимой.
Это была хорошо продуманная ловушка, позволявшая адвокату при любом ответу по существу - положительном либо отрицательном, без разницы! - использовать его заявление в интересах защиты. Эксперт, разумеется, сие моментально понял и не позволил Найту втянуть себя в задуманную игру. Эйзенхимель флегматично ответил, что явился в суд для того, чтобы дать разъяснения по проведённой им эукспертизе, а не для того, чтобы устраивать шутовское представление. Найт, изменив формулировку, вторично попросил почерковеда высказаться о происхождении предложенного ему образца, на что Эйзенхимель ещё раз ответил, что представляет присяжным результаты проделанной работы и если адвокат хочет услышать его мнение по некоему неизвестному образцу, то ему следует заказать соответствующую экспертизу. В общем, Эйзенхимель удачно отбил атаку адвоката. К листу, поданному ему Найтом, эксперт даже не притронулся.
Своего рода логическим венцом допроса эксперта Эйзенхимеля явилось установление того неприятного для стороны обвинения факта, что эксперт присутствовал в зале суда во время заслушивания почерковедческой экспертизы Эймса. Это было очень серьёзное процессуальное нарушение, поскольку мнение одного эксперта могло оказать влияние на заключение другого. Следует понимать, что любая экспертиза, даже базирующаяся на данных точных наук, всегда носит оценочный и вероятностный характер и любой эксперт всегда высказывает личное суждение. Именно поэтому в рамках одного судебного процесса эксперты обвинения и защиты могут давать диаметрально противоположные заключения на основе одних и тех же исходных данных. А тут такой прокол...
Не совсем понятно почему так произошло, Эйзенхимель не имел права находиться в зале и слушать выступление Эймса, но... он находился, прослушал его от начала до конца и признал допущенное нарушение в ходе допроса адвокатом Найтом. Подобное признание давало Найту формальное основание для отвода всей экспертизы Эйзенхимеля, как представленной с грубыми процессуальными нарушениями и предвзятой. О чём адвокат прямо и заявил присяжным, но об отводе Найт так и не заявил. Адвокат руководствовался вполне рациональными соображениями - исключение экспертизы предоставит стороне обвинения замечательный повод для оспаривания оправдательного приговора в случае вынесения такового а потому не следует дарить прокурору такую замечательную возможность.
Нельзя не сказать о том, что Корделия Боткин приняла решение свидетельствовать в свою защиту и её показания вкупе с последюущим перекрёстным допросом, растянулись на 3 судбеных заседания [22-23 декабря]. Показания обвиняемого всегда являются очень опасными для его защиты, поскольку даже совершенно невиновного человека можно заставить волноваться или гневаться, а потому даже невиновный человек, не имеющий опыта выступления перед большой аудиторией, может повести себя крайне неоптимально. О виновном и говорить нечего - ему тяжелее стократ! Прекрасным примером того, как неудачные показания обвингяемого способны разрушить грамотную тактику адвокатов по его защите, можно видеть на примере "дело Франка", подробно описанного в очерке "1913 год. Убийство на карандашной фабрике" (этот очерк вошёл в сборник "Американские трагедии. Хроники подлинных уголовных расследований XIX-XX столетий. Книга IV"). Тогда отличные юристы во многом обесценили усилия окружной прокуратуры по обвинению Лео Макса Франка в убийстве 13-летней девочки Мэри Фэйхан, но обвиняемый своей продолжительной, безэмоциональной и совершенно неискренней речью полностью разрушил созданный адвокатами образ тонкого, чуткого и во всём положительного человека.
Корделия Боткин, заняв место свидетеля, была приведена к присяге и в своей весьма продолжительной речи [более 6 часов] не только рассказала о своей жизни, но и затронула все основные аспекты обвинения. Те моменты, которые она не коснулась, ей напомнил адвокат. Это очень важный момент, на которые следует обратить внимание - Боткин не обходила молчанием неудобные заявления или факты, она проговаривала вслух все обвинения в собственный адрес и давал им либо объяснение, либо опровержение.
Она прямо заявила, что не знакома с аптечным клерком Фрэнком Греем, который согласно официальной версии продал ей мышьяк. Женщина заявила, что никогда не
встрчал его, никогда не разговаривала с ним
и никогда не покупала у него мышьяк. Более того, она никогда не покупала мышьяк ни в той аптеке, гже работал Грей, ни где-либо ещё.
Подсудимая подтвердила, что действительно обсуждала работу почтовой службы США со своей сиделкой Рооф, но более ни с кем. В самом разговоре не было ничего подозрительного, поскольку прошлогодняя реформа была постоянным предметом пересудов американцев.
Боткин обстоятельно рассказала историю знакомства с Джоном Даннингом, которое состоялось в очень трудный период жизни последнего. Даннинг был гоним, он лишился работы, жилья, у него не было денег на предметы первой необходимости, от него отвернулись друзья и знакомые. Он проводил очень жалкое впечатление, был всем должен денег и скрывался как от кредиторов, так и полиции. Корделия предложила ему жить в своём доме, причём бесплатно. Также она погасила его долги и выкупила из ломбардов самые ценные его вещи. После такого рассказа история отношений Боткин и Даннинга заиграла новыми красками. Воистину, ни одно доброе дело не останется безнаказанным!
Корделия особо подчеркнул, что Даннинг никогда не говорил ей о том, что его жена любит сладостви. Для такого разговора вообще не возникало повода. Корделия не ждала, что журналист разведётся с женой, поскольку она сама разводиться с мужем не собиралась и, соответственно, никаких планов по созданию семьи с Даннингом не строила.
Разумеется, ей пришлось коснуться вопроса об отношениях с мужем. Онв подтвердила большую разницу в возрасте с Уэлкомом Боткиным и то, что вышла замуж будучи совсем молодой и неопытной в житейских делах девушкой. По её словам, она сохранила с мужем добрые человеческие отношения и духовную связь, их отношения отнюдь не разрушены и нет оснований думать, будто она имела планы расстаться с супругом. Дословно она высказалась о подобных подозрениях следующим образом: "Я отдала ему свою юность и я не позволю ему развестись со мной сейчас". ("I gave him my youth, and I will not permit him to divorce me now.")
Корделия Боткин в суде во время дачи свидетельских показаний в свою защиту.
Подсудимая дала оценку практически всем более или менее существенным аргументам обвинения, порой углубляясь в мелкие детали. Например, Корделия остановилась на заявлении менеждера отеля "Викторя" миссис Прайс (Price), которая заявила, будто видела Корделию 31 июля в холле гостиницы 31 июля. Подсудимая заявила, что свидетель обвинения путает - их встреча на лестнице из холла наверх произхошла в понедельник 1 августа. Корделия спускалась в холл, чтобы позвонить в город по телефону, после чего вернулась в номер.
Подсудимая категорически отвергла покупку конфет в магазине Джорджа Хааса и заявила, что никогда не была в том магазине.
Также Корделия отвергла покупку платка и перчаток в магазине женской галантереи в "Сити оф Пэрис". Боткин особо подчеркнула, что никогда не отправляла посылок не только семье Пеннингтон, но и вообще в штат Делавэр.
Пресса была настроена к подсудимой резко отрицательно. Её показания нельзя было осмеять или опровергнуть, поэтому репортёры сосредоточились на разного рода ёрнических комментариях. Например то, что речь Корделии была очень правильной, чёткой и неторопливой, комментировалось таким образом - эта женщина даже в суде изображает из себя англичанку, хотя никогда не бывала в Великобритании. Много издевательских рассуждений вызвала сцена допроса Корделии адвокатом Найтом, во время которой тот поинтересовался её первой реакцией на сообщение о гибели Мэри Пеннингтон Даннинг и отравлении детей. Мэри ответила тогда, что её поразили и опечалили эти события, никто не заслуживает такой смерти и известие о происшествии вызвало её глубокую тревогу. При этом Боткин держала платок возле глаз и пыталась делать вид, будто плачет, хотя глаза её оставались сухи. Журналисты много комментировали этот момент, но говоря по совести, сложно понять, что именно вызвало их раздражение. При предвзятом отношении к человеку любая реакция может быть поставлена ему вину, если он проявит хладнокровие, репортёры напишут о его жестокосердии, если напротив, начнёт нервничать, скажут - он паникует...
Для того, чтобы дать представление о том, как репортёры описывали поведение подсудимой в суде, приведём короткую, но выразительную цитату: "Ее манеры на свидетельском месте оправдывали прозвище "маленькая англичанка", которое она получила ранее. Миссис Боткин никогда не была ближе к Англии, чем граница Миссури, но она с большим или меньшим успехом демонстрирует жеманство, которое большинство американцев считают английским." (цитата по выпуску "The San Francisco call", December 23, 1898": "Her manner on the witness stand justified the sobriquet of "little English woman" that she has received. Mrs. Botkin was never nearer England than the boundary line of Missouri, but she affected with more or less success the affectations that most Americans believe to be English.")
Заслуживает быть приведённой ещё одна красноречивая цитата, прежде всего потому, что она больше говорит о её авторе, нежели о подсудимой: "После этого миссис Боткин беспечно подошла к свидетельскому месту. Она быстро придвинула кресло к самому краю скамьи присяжных заседателей, после чего опустила пристальный взгляд на мужчин, в чьи руки вверена её жизнь. Её поведение накануне казалось куда сдержаннее, а манеры - не столь демонстративными. Она демонстрировала полную самоуверенность и позировала в своё удовольствие." (цитата по выпуску "The San Francisco call", номер 10 декабря 1898 года: "Mrs. Botkin then tripped blithely to the stand. She drew her chair quickly over to the edge of the Jury box and then bent her gaze intently on the men in whose keeping is her life. Her affectations of the previous day seemed more subduea and her mannerisms not so pronounced. She had the same abounding confidence in herself and posed to her heart's content.") Вряд ли нужно много комментировать этот красноречивый текст - мы видим, что журналист в нескольких строках написал и о самомнении, и о позировании, и о демонстративном поведении, и даже о пристальном взгляде, адресованном присяжным... Этот человек за несколько секунд увидел всё и обо всём поведал жадным до слова правды читателям!
В те самые минут, когда адвокат спрашивал Боткин о её реакции на сообщение от отравлении, подсудимой грозила смертная казнь через повешение. Согласитесь, такая угроза должна была беспокоить её гораздо больше воспоминаний от отравлении чужих детей, которых она даже и не знала и которые, к тому, остались живы. Поэтому ставить ей в вину сдержанную реакцию на вопрос адвоката, по мнению автора, вряд ли справедливо, в конце концов, кто из нас, ныне живущих, без греха?
Самой объективной, пожалуй, оценкой выступления Боткин в свою защиту может быть реакция людей, слышавших это выступление воочию. Нам известно из газетных репортажей, что многие женщины, присутствовашие в зале, плакали, плакала и родная сестра Корделии, и миссис Рооф, а Уэлком Боткин всё время сидел с низко опущенной головой. Было видно, что он находится под сильным впечатлением от услышанного. После окончания каждого заседания - а Корделия, напомним, давала показания на протяжении 3-х заседаний! - Уэлком крепко и с чувством обнимал жену. После того, как подсудимая окончательно покинула своё место после изматывающего перекрёстного допроса обвинителей, адвокат Найт уквально сиял. На вопрос журналистов, как он оценивает показания подзащитной, юрист ответил, что очень доволен тем, как она прошла сквозь чрезвычайно сложное испытание.
Так что если оценивать объективно выступление Корделии в свою защиту объективно, то следует признать, что свою задачу она решила достаточно хорошо. Она донесла до членов жюри собственные оценки известных событий и при этом не допустила грубых ошибок вроде неуместных оговорок, ложных утверждений или эмоциональных выпадов в отношении несимпатичных ей лиц.
Далее в качестве свидетеля защиты был вызван Томас Форд (Thomas W. Ford), работник почтового веломства с 20-летним стажем. Этот человек дал очень интересные показания и притом совершенно неожиданые. Посмотрев на предъявленные ему коробку из-под отравленных конфет и обёрточную бумагу, Форд неожиданно заявил, что сильно сомневается в её пеерсылке из Калифорнии в Делавэр. Обёрточная бумага была слишком чиста и не имела характерных для почтовых отправлений дефектов - потёртостей в углах, пыли, грязи... Кроме того, коробка была сделана из довольно тонкого картона и потому была бы смята более массивными предметами. Почтовые отправления бросают, сваливают в большие мешки, на них зачастую встают ногами - это норма работы с почтой, плэтому груз, который может быть раздавлен, следует помещать в фанерные короба.
Адвокат Найт, желая усилить впечатление от показаний Томаса Форда, рассказал, будто обёртка выглядит столь хорошо сохранившейся потому, что её аккуратно разгладил начальник полиции Лисс. Об этом действительно ранее упоминал эксперт-графолог Эймс... Форд, услахав такое, засмеялся в голос, но сообразив, что адвокат не шутит, замолчал и лишь уточнил недоверчиво: "Он разгладил обёртку руками?!"
24 декабря в суде произошло 2 весьма важных события, о которых нельзя не упомянуть. Сначала защита вызвала для дачи показаний Грейс Харрис (Grace Harris), продавщица из магазина женской галантереи в универмаге "City of Paris". Именно с этой женщиной обвинение связывало доказательство продажи Корделии Боткин 2 перчаток и платка, найденного якобы в коробке с отравленными конфетами. Первоначально Харрис дала описание покупательницы, вроде бы, похожей на Боткин, но в ходе формального опознания в полиции, заявила, что никогда ранее Корделии не видела. То есть важнейший свидетель обвинения не подтвердил факт продажи обвиняемой, но... этот факт обвинение проигнорировало и в дальнейшем продолжало постоянно упоминать покупку платка в "City of Paris" как доказанный факт. Который, кстати, вошёл и в обвинительное заключение.
Это был, конечно же, мошеннический приём и Джордж Найт поступил совершенно верно, акцентировав на этом внимание суда. Вызов Грейс Харрис явился очень удачным ходом защиты, но следующий свидетель оказался не хуже!
Джеймс Бирд (J. W. Bird) являлся бывшим мужем родной сестры Китти Деттнер (Kitty Dettner), той самой дамочки из кондитерского магазина Джорджа Хааса в городе Сан-Франциско, что якобы продала обвиняемой конфеты [в них по версии обвинения та впоследствии поместила яд]. Этот свидетель говорил с сильным шведским акцентом, который показался присутствовавшим в зале очень смешным. Публика до такой степени потеряла всякое представление о том, где находится, что судья Кук безо всяких призывов к порядку и промежуточных запугиваний сразу приказал маршалам очистить зал от зрителей. По этой причине Бирд давал основную часть показаний при пустом зале.
Слева: Китти Диттнер, продавщика кондитерского магазина из Сан-Франциско, продавшая или якобы продавшая конфеты Корделии Боткин. Именно эти конфеты были по мнению следствия впоследствии отравлены подсудимой. Справа: Джеймс Бирд, в прошлом свойственник Китти Диттнер, дал этой свидетельнице резко негативную характеристику и поптался предупредить полицию о крайней лживости и ненадёжности её россказней.
Свидетель этот хорошо знал Китти Диттнер. По его словам она была злонравна и крайне лжива. Услыхав в последней декаде августа из уст Китти рассказ о продаже конфет якобы отравительнице, Бирд ей сразу не поверил и посоветовал не лгать. Диттнер не стала спорить с тем, что лжёт [то есть не стала настаивать на том, будто говорит правду], а лишь отмахнулась от мужчины и заявила, что сама разберётся с тем, как поступить. Через несколько дней Бирд прочёл в газете сообщение о том, что полиции известно о приобретении отравительницей конфет в магазине Гео Хааса. Поскольку Китти работала в магазине Хааса, Бирд без труда сделал необходимые выводы.
Крайне встревоженный тем, что лживая дамочка вводит в заблуждение полицию, Бирд отправился в управление городской полиции и попросил о встрече с её начальником Исайей Лиссом. При этом он вкратце объяснил цель визита и она, по-видимому, была сочтена достаточно важной, поскольку Лисс принял Бирд без промедления.
Однако рассказ его явно не понравился начальнику полиции и тот быстро потерял интерес к свидетелю. Выслушав Бирда с каменным лицом, Лисс принялся расспрашивать его о том, что не имело никакого отношения к теме повествования. Главного полицейского интересовало мнение Бирда о внешности Китти Диттнер и её способности произвести на присяжных благоприятное впечатление.
И более ни-че-го!
Бирд был поражён таким отношением начальника полиции.
Надо сказать, что после 24 декабря отношение присяжных как будто бы стало явно клониться на сторону подсудимой. После того, как 28 декабря Клара Арбогаст, знакомая Уэлкома Боткина, дала показания в суде, члены жюри пожелали увидеть её почерк. Под их внимательными взорами женщина написала небольшой диктант, после чего исписанный листок передали присяжным. Это была, конечно же, полнейшая профанация, подобное рассматривание письменного текста "на колшенке" неспособно было ничего доказать, но не подлежит сомнению, что жюри уже находилось под сильным впечатлением аргументов защиты. Приисяжные согласились с тем, что почерк Арбогаст похож на тот, которым были выполнены записки в коробке с конфетами и выразили недоумение, почему обвинение сосредоточилось на одной только Корделии Боткин и не рассмотрело возможность вины другой женщины.
А это было именно то, чего добивалась защшита.
Очень удачным оказался ход защиты, связанный с обсуждением противоречий между судебно-химическими экспертизами, проведёнными в Калифорнии и Делавэре. Результат первой были представлены в начале судебного процесса и они не соответствовали результатам второй, поскольку при её проведении в конфетах был найден порошковый (мелкозернисты) мышьяк. Между тем, при проведении экспертизы в Делавэре яд был обнаружен в виде комочков размером до 4 мм. Найт вызвал для дачи показаний доктора Вольфа - тот пыхтел, потел, отвечал длинно и не по-существу и никакого вразумительного объяснения противоречивым результатам экспертиз не дал.
В какой-то момент в зале заседаний произошла очередная - далеко уже не первая - острая пикировка главного обвинителя изащитника. Прокурор Хосмер, чувствуя, что его оппонент явно набирает очки, внезапно вторгся в допрос свидетеля и буквально выкрикнул, чтобы Найт вернулся в своё кресло и прекратил затягивать процесс. В ответ адвокат рявкнул, что будет продолжать допрос столько, сколько посчитает необходимым, вплоть до самого лета (дословно: "I am going to have my say to the court, if it takes all summer."). Прокурор не пропустил эту колкость мимо ушей и призвал адвоката вести себя во время слушания дела прилично, на что тот немедля отозвался ироничным комментарием: "Это вы должны вести дело достойно. Вот в чём прелесть судебного процесса!" (по протоколу заседания: Hosmer: "Why don't you try this case decently?" Knight: "You try it decently. Thus the amenities of the trial!")
"Дело защиты", то есть представление свидетелей, способных дать показания в интересах подсудимой, закончилось очень эффектным допросом родной сестры Корделии. В судебных документах она фигурирует как миссис Уилльям Робертс (mrs. William H. Roberts), имя её нам неизвестно, поскольку по имени к ней никто не обращался. Напомним, что обвинение считало, будто будто анонимное письмо с датой на штемпеле "18 июля" было написано и отправлено подсудимой. Корделия же Боткин доказывала, что 18 июля находилась более чем за четыре сотни километров от Сан-Франциско, что подтверждалось многочисленными свидетелями. Это очевидное противоречие прокуратура парировала следующим логическим построением: 18 июля - это дата попадания письма в пункт первичной сортировке, что и указано на штемпеле. Но после реформы 1897 года письма изымались из ящиков на каждый день, а через день, то есть предыдущая выемка имело место 16 июля. А это значит, что подсудимая могла в течение дня 17 июля приехать в Сан-Франциско из округа Гумбольд, где отдыхала, опустить письмо в почтовый ящик и вернуться обратно.
Однако родная сестра Корделии взялась доказать, почему подобное было невозможно.
После дачи показаний миссис Робертс села в зале подле родной сестры. Художник запечатлел их в газетном скетче во время прений сторон.
По её словам, 16 августа она с Корделией собирались возвратиться в Сан-Франциско, однако узнали, что в Юреке будет выступать 2 вечера подряд Колумбийский оперный театр, специализиовавшийся на водевильных постановках. Сестры решили остаться в городе, дабы сходить на следующий день на представление, однако оказалось, что билетов в продаже нет - они были моментально раскуплены, едва только появилисьв кассе. По этой причине сёстры 17 августа провели в Юреке вместе. Они планировали возвратиться в Сан-Франциско на пароходе "Farallon", ибо поездка в поезде представлялась крайне неудобной [ехать надо было более 6 часов по жаре], морская прогулка представлялась намного более комфортной. Однако все места на "Farallon"е оказались забронированы под труппу всё того Колумбийского оперного театра, поэтому 18 августа покинуть Юреку таже не было никакой возможности. Сёстры провели вместе 16, 17 и 18 августа и Корделия не имела ни малейшей возможности очутиться в эти дни в Сан-Франциско и опустить в почтовый ящик то самое анонимное письмо, авторство которого ей приписывала сторона обвинения.
Конечно, можно было бы сказать, что сестра выгораживает сестру, но миссис Робертс была очень убедительна, точна в мелочах и логична. Она в деталях восстановила события тех дней и очень хорошо объяснила как логику поведения Корделии, так и то, почему ей запомнились поступки и решения полугодовой давности. Во всех отношениях это была очень хорошая концовка "дела защиты".
Далее последовали прения сторон. Обвинение ожидаемо повторило прежние утверждения о последовательности дейстий, якобы осуществленных подсудимой, и двигавших ею мотивах. Все возражения защиты, прозвучавшие в ходе судебного процесса оказались проигнорированы, обвинитель Хосмер не смягчил интонаций и не видоизменил начальную вернсию, словно бы в суде вообще не прозвучали доводы защиты. Его упоство - вернее, упертость - до некоторой степени способствовала приданию аргументации защиты большей наглядности и убедительности.
Адвокат Джордж Найт в своей речи указал на совершеннейшую нелогичность той схемы отравления, которую обвинение приписало подсудимой. Во-первых, непонятно почему яд был помещён лишь в несколько конфет, ведь если злоумышленник намеревался гарантированно отравить Мэри Пеннингтон Даннинг, то отравить следовало все конфеты. Ведь в силу банальной случайности она могла съесть не отравленные конфеты и не пострадать! Во-вторых, представляется совершенно неразумной 2-кратная покупка конфет в разных магазинах. Почему бы не купить один раз коробку, отравить в ней все конфеты и отправить по почте? Вообще же, вся история, связанная с закладыванием конфет в коробку в магазине Фрэнка Гатрэлла представляется совершенней бессмыслицей. Почему злоумышленник не отнёс купленную коробку домой и не положил в неё конфеты самостоятельно, не вызывая никаких подозрений и совершенно излишних объяснений с продавцами? в-третьих, сторона обвинения не объяснила как именно мышьяк был помещён в начинку шоколадных конфет, которые выглядели неповреждёнными. Наверное можно придумать способ вскрыть конфету, частично расплавив её шоколадное донышко, скажем, тонкой струной или скальпелем, но обвинению следовало доказать практическую возможность подобных манипуляций. А ведь у обвинения был челвоек, имевший практический опыт варки шоколада - это миссис Эдвардс, владевшая даже производством конфет в городе Окленде. Эта женщина наверняка могла бы отравить конфеты так, чтобы те выглядели неповреждёнными, однако почему-то это направление расследования полицию не заинтересовало.
Гео Найт в роли защитника был очень хорош, но последовавшее за ним ферическое выступление МакГоуэна явилось настоящим украшением всего судебного процесса. До этого МакГоуэн оставался незаметен, внимание к себе не привлекал и как бы оставался в тени главного защитника. Однако когда пришло время показать себя, МакГоуэн продемонстрировал острый ум, несокрушимую логику и острый язык. Начало его речи сразу же задало накал страсти и полемической остроты. "Дело это оказалось необычным," - заявил адвокат, - "поскольку обвинение использовало все возможные технические приемы, дабы воспрепятствовать торжеству правосудия!" (дословно по стенограмме: "The case was a peculiar one, as every technicality possible had been employed by the prosecution to thwart the ends of justice.")
По словам МакГоуэна изнанка процесса стала ему совершенно ясна после того, как профессор Вольф при исследовании конфет в Делавэре обнаружил только гранулированный мышьяк, а профессор Прайс (Price), проверявший его работу в Сан-Франциско, только порошкообразный. И когда их попросили разъяснить возникшее противоречие, сделать это они не смогли. Адвокат не произнёс вслух, что улики фальсифицированы, но произносить вслух сие и не требовалось. Даже с точки зрения современных представлений подделка начинённых мышьяком конфет - это единственное объяснение необычному различию яда в их начинке. Ну а кто мог заниматься такого рода подделками - тут уж каждый из присяжных заседателей мог додуматься самостоятельно.
|
