|
Лента. Заметки на полях по тематике сайта.
©А.И.Ракитин, 2025 гг.
©"Загадочные преступления прошлого", 2025 гг.
Смерть по почте
В случае же с Корделией Боткин судья принял от адвката МакГоуэна прошение о "хабеас корпус", но... постановил заслушать окружного прокурора через 48 часов, то есть 29 августа. Как видим, даже весьма хорошую и полезную для арестованного правовую норму можно при желании применять так, что толку от неё не будет...
Нельзя не сказать несколько слов и о другом. Заявление МакГоуэна о желании увидеть письма журналиста Даннинга, написанные после расставания (или предполагаемого расставания) с Корделией Боткин, появилось не на пустом месте. Дело заключалось в том, что обвиняемая во время встречи с адвокатами признала существование связи с журналистом, но заявила, что никакого расставания с Даннингом не было и в помине - последний выдумал эту деталь. Напротив, тот неоднократно заверял её в том, что не намерен возвращаться к жене и после окончания американо-испанской войны приедете в Нью-Йорк, где его ждёт хорошая работа. После отъезда изСан-Франциско Даннинг писал ей по нескольку писем в неделю и за минувшие с той поры почти 4 месяца она получила от него порядка полусотни посланий - это толстенная пачка!
Как видим, Исайя Лис настаивал на том, что никаких писем Даннинга, адресованных Корделии Боткин после отъезда на фронт в апреле месяце, не существовало, но... Очень скоро выяснилось, что начальник полиции Сан-Франциско цинично лгал - Даннинг действительно писал Корделии! И много... Выяснилось это доволь но неожиданно - одно такое письмо пришло в отель "Виктория" уже после проведенного там обыска. Администратор это письмо сохранил и передал защите арестованной женщины. Письмо это было отправлено Даннингом в 17 часов 13 августа, буквально за час до того, как он получил телеграмму, извещавшую о смерти его жены. В нём журналист в весьма изыскнных [и даже нежных] выражениях сообщал Корделии о своих планах обосноваться в Нью-Йорке и пригласить её туда - это было именно то, что утверждала обвиняемая!
Защита сочла это письмо важнейшей уликой - ведь оно фактически лишало смысла все рассуждения "законников" о мотиве отравления. Ну в самом деле, для чего Корделии Боткин убивать жену любовника, если тот твёрдо следовал решению разорвать с семьёй и демонстрировал намерение поддерживать отношения?
Опасаясь того, что письмо это будет похищено и исчезнет подобно тому, как исчезли десятки других писем Даннинга, адвокаты скрыли его и на протяжении нескольких месяцев никто не знал о существовании улики. Из дальнейшего хода событий мы увидим, как письмо это будет использовано.
Итак, 28 августа детектив МакВей и эксперт-графолог Корвальо прибыли в Сан-Франциско и были встречены на вокзале толпой журналистов. Слава воистину бежала впереди них. Оба были со всей возможной скоростью доставлены в штаб-квартиру департамента полиции, где прошло совещание как с руководством местной полиции, так и прокуратуры. По результатам этого совещания была выбрана линия поведения стороны обвинения на слушаниях по "хабеас корпус", которыедолжны были состояться на следующий день.
Они и состоялись. Окружной прокурор уверенно заявил, что обвинение может доказать отправку 18 июля Корделией Боткин по крайней мере одного анонимного письма в адрес Мэри Пеннингтон-Даннинг и отправку 31 июля по тому же адресу коробки с отравленными конфетами внутри. Также обвинение докажет приобретение Боткин конфет, начинённых впоследствии ядом. На вопрос судьи. известно ли место и время приобретения обвиняемой яда, Хосмер ответил отрицательно и пояснил, что к настоящему времени проверены все сделки по продаже мяшьяка, совершенные в течение июля в границах города Сан-Франциско и одноимённого округа. Работа эта будет продолжена, поскольку яд мог быть куплен в соседних округах.
Услышанного судьёй оказалось достаточно для принятия решения и тот отказал в освобождении Боткин.
Что ж, карты были раскрыты и стало более или менее ясно, на каком материале обвинение будет строить свою стратегию. Пришло время защите предъявить свои доводы. По рекомендации адвокатов Корделия 31 августа дала развёрнутое интервью газете "The Call", в котором сообщила, что не могла совершать приписанных ей окружным прокурором действий. 18 июля обвиняемая по её словам находилась в городе Юрика (Eureka) в 430 км севернее Сан-Франциско. Согласитесь, довольно трудно опустить письмо в почтовый ящик на Маркет-стрит в Сан-Франциско, будучи на таком расстоянии от города... Что же касается отправки отравленных конфет из Стоктона, то 31 июля Корделия действительно находилась в том городе, но чувствовала себя очень плохо и не покидала гостиницу, что может быть доказано опросом свидетелей и её лечащего врача.
На следующий дено - 1 сентября 1898 года - начальник полиции Лис и
детекти МакВей появились перед Большим жюри округа Лос-Анджелес, где дали показания в поддержку обвинения, выдвинутому прокурором Хосмером. В силу особенностей тогдашнего судопроизводства прокурор не стал выдвигать обвинение в убийстве - таковое было сложно обосновывать по формальным признакам - а воспользовался статьёй 347 Уголовного кодекса штата, квалифицировавшей всякое использование почты при подготовке и осуществлении преступления как самостоятельное тяжкое преступление. Эта уловка позволила Хосмеру не касаться судебно-химических вопросов, а сосредоточиться исключительно на пересылке анонимного письма и анонимной посылки.
Нельзя не сказать о двух аспектах, определенным образом повлиявшим на всю оценку этого дела. Во-первых, Корделии Боткин сильно повредило негативное отношение к ней пишущей братии. Газетчики всегда писали о ней уничижительно и безо всякой симпатии, думается, что в настоящее время такой тон был бы сочтён недопустимым, но в те годы подобная писанина заходила публике что называется "на ура". Газетчиков чрезвычайно раздражала манера Корделии говорить очень правильно и избегать каких-либо просторечных оборотов - так себя в те времена вели либо англичане, либо люди высшего общества, получившие классическое английское образование. Боткин к таковым не относилась и потому на неё смотрели как на женщину, пытавшуюся казаться той, кем она не являлась. Подобное отношение подкреплялось рассказами Джона Даннинга, любившего к месту и не к месту упоминать, будто Корделия выдавала себя за благородную англичанку, родившуюся в Кембридже и перебравшуюся в США уже в после окончания обучения. Мы знаем, действительно ли Корделия рассказывала о себе подобное, но такого рода сплетни [которые она даже не могла опровергнуть] очень сильно ей повредили.
Заседание Большого жюри округа Сан-Франциско по делу Корбелии Боткин (газетная иллюстрация от 7 сентября 1898 года).
Во-вторых, окружной прокурор довольно ловко парировал довод защиты обвиняемой аргументом, предвидеть который было непросто. Дело заключалось в том, что годом ранее [т.е. в 1897 году] федеральное правительство провело реформу по оптимизации расходов на почтовое ведомство и, как всякая оптимизация, сказалась эта реформа самым негативным образом на работе низовых ведомств. Руководители почтовой службы увеличили собственные зарплаты, а вот норматив выработки рядовых почтальонов и сортировщиков отправлений вырос кратно. Почтовые участки выросли и почтальоны попросту не успевали их обходить ежедневно. Чтобы скрыть от населения этот явный огрех, был изменён порядок принятия почты от почтальонов в узлах связи - теперь почтальны произвоидли выемку из ящиков не 2 раза в день, а... через день, то есть в 4 раза реже! По при этом на все сданные почтальоном отправления ставились штемпели с единой датой. Это означало, что анонимное письмо, на конверте которого стояла дата 18 июля, могло быть опущено в ящик утром 17 числа!
Ловкий аргумент, правда? Только непонятно, как при такой аргументации можно вообще доказывать alibi - всё-таки, интервал времени должен быть ограничен какими-то разумными пределами.
Что же касается утверждения доктора Джорджа Террилла, заявившего во время заседания Большого жюри, что он посещал Корделию в Сан-Франциско 31 июля между 15 и 17 часами и та была действительно сильно больна, то от него прокурор попросту отмахнулся. Аргументация Хосмера была предельно проста - доктор не оставил в своём ежедневнике соответствующей записи и не выписал рецепт, а значит визита не было.
Аргумент, конечно же, следовало признать лукавым! От предполагаемых посещений Корделией Боткин кондитерских магазинов тоже не осталось записей в книгах продаж, а потому было бы логично объявить лживыми и опознания продавцов. Ну а почему нет? Вель если никому нельзя верить на слово, то и тогда нет веры и продавцам из Стоктона и Сан-Франциско, верно?
Сильное и притом неприятное впечатление оставили показания Большому жюри начальника полиции Лисса, который на голубом глазу брякнул, будто Корделия Боткин призналась в отправлении отравелнных конфет во время первого допроса 24 августа. Кроме того, по словам Лисса, сиделка Рооф тоже якобы слышала признание Корделии. Разумеется, и то, и другое было неправдой. Если бы подобные признания и впрямь имели бы место, то уже в тот самый день 24 августа об этом трезвонили бы все газеты тихоокеанского побережья! Адвокат Найт, услыхавший из уст Лисса столь скандальное утверждение, не сдержался и прервал его, выкрикнув с места: "Если бы это была правда, то в сегодняшнем заседании не было бы никакого смысла!"
В целом сторона обвинения на первых заседаних выглядела не очень убедительно. В газеты даже попала реплика одного из членов жюри, якобы заявившего, что обвинения в адрес Корделии выглядят притянутыми и если их в таком виде признать достаточными, то в таком случае под суд можно будет отдавать вообще любого человека.
Объективности ради следует признать, что Рооф тоже преизрядно напортачила. В самом начале своих показаний она очень бодро и уверенно сказала, что никогда не слышала от Корделии никаких признаний в отравлении, а чуть позже стала вспоминать, как та расспрашивала доктора Стоуна о воздействии мышьяка на человека и дозировке, потребной для наступления смерти. Не остановившись на этом, она уточнила, что разговор этот проходил в шутливой форме и Корделия, объясняя своё любопытство, заявила, что эти сведения пригодятся ей для самоубийства.
Нельзя не признать того, что с такими защитниками никаких врагов не нужно! Впоследствии адвокат Фрэнк МакГоуэн, вспоминая поведение Рооф, не без раздражения называл эту женщину "очень легкомысленной". Наверняка, он хотел использовать другой эпитет, но наложенные нормами приличия ограничения не позволили ему прибегнуть к обсценной лексике.
4 сентября в Большом жюри появился человек, существование которого до того момента скрывалось. Аптечный клерк Фрэнк Грей (Frank S. Gre), работавший в аптеке " Owl drug store" в доме №112S по Маркет-стрит (Market str.) в Сан-Франциско, заявил, что 1 июня продал 2 унции мышьяка (~57 грамм) женщине, чья фамилия начиналась на "Б". Свидетель не мог вспомнить фамилию, но в кассовом журнале осталась соответствующая запись, гласившая: "6 месяц - 1 число - 1898 год, 2 часа пополудни, миссис Бозин, проживает на пересечении улиц Калифорния и Хайд, куплен мышьяк, 2 униции, для отбеливания, продавец Грей" (дословно: "6-1-98 — 2 p. m. mrs. Bothin, California and Hyde, arsenic, 2 oz.; bleaching; Grey"). По словам свидетеля женщина, назвавшаяся "миссис Бозин" - тут нельзя не отметить созвучие фамилии Боткин! - приобрела яд для отбеливания соломенных шляпок. Грей обратил внимание покупательницы на чрезвычайную опасность приобретаемого средства - 2 унциями можно было убить приблизительно 330-340 человек! - но дама заверила его, что имеет опыт обращения с мышьяком а потому беспокоиться не о чем.
В принципе, появление в Большом жюри этого человека уже предопределяло обвинительный вердикт, однако Фрэнком Греем ценные свидетели прокуратуры отнюдь не исчерпывались.
Аптечный клерк Фрэнк Грей во время слушаний в Большом жюри дал исключительно важные для окружного прокурора показания - он заявил, что 1 июня 1898 года в 2 часа пополудни продал 2 униции мышьяка некоей даме якобы для отбеливания соломенных шляпок. Дама эта назвалась фамилией Бозин и в качестве адреса проживания указала дом на пересечении улик Калифорния и Хайд. Дама эта была очень похожа на Корделию Боткин, а по указанному ею адресу находился отель, в котором часто останавливалась как сама Корделия, так и члены её семьи.
Другим человеком, чьи показания были призваны разоблачить коварный план Корделии Боткин, стала некая миссис Эдвардс (F. C. Edwards). Ранее она владела кондитерской фабрикой в восточной части Окленда, города, находящимся прямо напротив Сан-Франциско, на другом берегу одноименного залива. Теперь же это производство было продано и женщина проживала с мужем на Маркет-стрит в центре Сан-Франциско. Заслуживает особого упоминания то обстоятельство, что она была довольно похожа на Корделию Боткин внешне и - что ещё более любопытно! - являлась любовницей Джона Даннинга. Летом 1898 года она переписывалась с журналистом подобно тому, как это делала Корделия. Этим перечнем совпадения не исчерпывались. По странному стечению обстоятельств миссис Эдвардс оказалась на паромной переправе Сан-Франциско в то самое время, когда туда 4 августа прибыл паром из Окленда с почтовым грузом. Сторона обвинения считала, что именно на этом пароме были привезены почтовые отправления из Стоктона, среди которых находилась коробка с отравленными конфетами.
Узнав из газет, в которых обсуждался маршрут перемещения почтовых грузов, о столь странном совпадении миссис Эдвардс написала Джону Даннингу письмо, в котором просила сохранить в тайне их отношения. Не успокоившись на этом, она явилась к начальнику полиции Лиссу и рассказала о себе. Мол, так и так, вы можете подумать, будто это отправила отравленные конфеты жене Даннинга, но на самом деле это не я, а Корделия Боткин!
Неожиданный заход, верно? Предусмотрительно перевести стрелки на другого человека - это не подлость, а такая разновидность предусмотрительности...
Прокурор Хосмер, представив эту женщину Большому жюри, обратил особое внимание на то, что та подписывала свои письма, отправленные Даннингу, литерой "С". А 2 записки, найденные в коробке с отравленными конфетами, оказались подписаны точно также. По мнению следователя подобное совпадение не являлось случайным - нет! - отравитель умышленно подписал записки так, а не иначе. Отравитель знал о существовании миссис Эдвардс и таким вот нехитрым приёмом решал двоякую задачу - бросал тень подозрения на невиновную женщину и устранял соперницу в борьбе за сердце Даннинга!
Миссис Эдвардс сама варила карамель, изготавливала шоколадные конфеты, а кроме того подписывала письма литерой "С". Внешне она была похожа на Корделию Боткин. И точно также, как и Боткин, она являлась любовницей журналиста Джона Даннинга. Окружной прокурор Хосмер заявил во время заседаний Большого жюри, что вся история с отравлением Мэри Пеннингтон и её сестры миссис Дин была организована Корделией Боткин таким образом, чтобы навести подозрения полиции именно на миссис Эдвардс.
Обвинитель мог быть доволен собой и своими логическими построениями, но эффект оказалася до некоторой степени скомкан адвокатами Корделии Боткин. Джордж Найт задал свидетельнице несколько вопросов, из ответов на которые выяснилось, что та... работала в интересах полиции Сан-Франциско, хотя и не состояла в штатах этого ведомства. Миссис Эдварда поручались особые задания, для выполнения которых требовались именно женщины. То есть эта дамочка фактически была агентом полиции. Формально же она работала в Отделе претензий "Market-street Hallway Company" [эта фирма являлась оператором трамвайных маршрутов в центре Сан-Франциско].
Что последовало далее? 6 сентября окружной прокурор заявил о готовности расширить состав обвинения, включив в него умышленное отравление. И представил аргументацию, до того не звучавшую. В коробке с отравленными конфетами находился платок с вышивкой - его можно видеть на 4-й по счёту иллюстрации снизу, размещенной на 1-й странице очерка - который по мнению Хосмера был куплен 3 августа в большом универмаге "City of Paris" на пересечении улиц Гири (Geary) и Стоктон (Stockton) в Стоктоне. Платки такие продавались по 25 центов, их продавщица Элис Болстер (Alice Bolster) не помнила Корделию Боткин и опознать её не могла, но... Но в том же самом универмаге работал кассир Фредерик Рейно (F. A. Reynaud), хорошо знавший обвиняемую. Она регулярно обналичивала в его кассе денежные переводы.
Появившись в Большом жюри, Рейно заявил, что 3 августа он обналичил перевод Боткин на сумму 2 доллара и не сомневается в том, что если проверить кассовый журнал за тот день, то данные соответствующей операции будут обнаружены. Получалось, что Боткин приходила в "City of Paris" в тот день и, соответственно, вполне могла зайти в отдел, торгующий женскими аксессуарами.
Это был крайне неприятный сюрприз. Хотя обналичивание перевода отнюдь не доказывало приобретение носового платка и тем более отправки по почте отравленных конфет, тем не менее движение полиции в этом направлении было чревато новыми неприятными открытиями. Подчиненные Исайи Лиса могли запросто подготовить нужного им свидетеля - такого рода проделки были в ходу у "законников" в той же мере, что и фабрикация улик [о чём выше уже говорилось].
Газетный коллаж, изображающий женский платок, найденный в коробке с отравленными конфетами, и квитанцию универмага "City of Paris" в Стоктоне с датой оплаты такого платка 3 августа 1898 года.
Вердикт Большого жюри, постановившего 7 сентября считать обвинительный материал в отношении Корделии Боткин достаточным для рассмотрения дела в уголовном суде, следовало признать вполне оправданным. Хотя информация на данном этапе выглядела несколько разрозненной и не вполне убедительной, тем не менее, само обилие данных, происходивших от разных свидетелей и касавшихся разновременных событий, производило впечатление добротного и трудноопровержимого материала. Даже того, что Хосмер успел собрать к концу первой декады сентября, вполне хватало для серьёзного процесса, а ведь расследование ещё не было закончено!
10 сентября Департамент наказаний правительства штата Калифорния передал прессе копии полученных из Делавэра документов по экстрадиции Корделии Боткин. Документов было много, среди них, в частности, находились обращение губернатора Делавэра и письмо Генерального прокурора этого штата. Большинство калифорнийских юристов сходилось в том, что Боткин не будет экстрадирована в Делавэр и, дабы не возвращаться к этому вопросу в дальнейшем, скажем сразу, что так оно и произошло - Корделия осталась в Калифорнии.
10 сентября 1898 года калифорнийские газеты оповестили читателей о получении Департаментом наказаний штата документов из Делавера, содержавших запрос на экстрадицию Корделии Боткин.
Через несколько дней - 14 сентября - в газетах появилось интервью крупного предпринимателя, члена правления элитарного "Богемского клуба" Чарльза Флетчера Тэйлора (Charles Fletcher Taylor), не побоявшегося сказать несколько тёплых слов в адрес Корделии Боткин. Это была, пожалуй, первая за последние 3 недели публикация, в которой об обвиняемой говорилось с симпатией и по-человечески достойно. Чарльз рассказал, что знал чету Боткин ещё по времени проживания в городе Джоплин, штат Миссури. Общий стаж его дружеских отношений с мистером и миссис Боткин превышает четверть века. Тэйлор заявил, что приехав в город после продолжительного отсутствия, сразу же нанёс вивзит Корделии в тюрьму, поскольку его очень беспокоило душевное состояние Боткин после тяжёлых во всех отношениях заседаний Большого жюри.
Имеет смысл привести несколько фраз из интервью Чарльза Тэйлора - они довольно познавательны: "Я ни на секунду не поверю в то, что она виновна. Она умная, хорошо образованная женщина, с щедрыми порывами и сочувственными инстинктами, и я верю изложенной ею версии отношений с Даннингом. Она из тех женщин, кто сделает всё возможное для того, чтобы помочь всякому, кто оказался в беде, и когда она говорит, что дала этому человеку деньги и попыталась привести его дела в порядок дружеским и сочувственным советом, я верю, что она говорит правду." (Дословно на языке оригинала (цит. по "The San Francisco call", номер от 14 сентября 1898 года, стр. 12): "I do not believe for an instant that she is guilty. She is a bright, well-educated woman, of generous impulses and sympathetic instincts, and Ibelieve her version of her relations with Dunning. She is the kind of a woman who would go out of her way to assist any one in distress, and when she says she gave this man money and endeavored to straighten him up by friendly and sympathetic counsel I believe she tells the truth.")
И ещё одна цитата к месту: "Она действительно обеспокена и вполне естественно, что она обеспокоена. За каждым её движением следит надзирательница с хищным взглядом, и её не оставляют одну ни на мгновение, ни днём, ни ночью. Такое наблюдение подействовало бы на нервы любому. (...) Обвиняемая с сильной горечью относится к некоторым газетам этого города из-за искажённых описаний её поведения и преувеличенных интерпретаций событий её жизни. Она чувствует, что её пытаются отправить на виселицу либо здесь, либо в Делавэре." (На языке оригинала (цит. по "The San Francisco call", номер от 14 сентября 1898 года, стр. 12): "True, she is worried, and it is quite natural she should be. Her every movement is watched closely by the lynxeyed matron, and she is not left alone for an instant, day or night. This surveillance would try any one's nerves. (....) The accused woman feels very bitterly toward some of the newspapers of this city, because of the distorted descriptions of her actions and the exaggeration of incidents in her life. She feels an attempt is being made to railroad her to the gallows either here or in Delaware.")
Что ж, нашёлся первый человек, решивший пойти против порыва всеобщего неодобрения и заявить о своей поддержке старого друга! Независимо от того, виновата ли Корделия Боткин в приписанном ей преступлении или нет, нам следует отдать должное похвальной прямоте и честности Чарльза Тэйлора, не пожелавшего следовать всеобщему убеждению и общественному мнению, навязанному прессой. Таких честных и прямых людей, к сожалению, не так много, как принято думать, и уж точно намного меньше, чем хотелось бы...
Защитники обвиняемой не являлись наивными людьми и они, разумеется, обратили внимание на появившуюся в Большом жюри миссис Эдвардс, женщину с крайне непонятными отношениями с полицией Сан-Франциско, мастерицу по варке шоколада на домашней плите и любовницу журналиста Даннинга по совместительству. Задумайтесь на секундочку над тем интересным раскладом, каковым упомянутая дамочка объяснила своё появление в полиции с добровольным заявлением, мол-де, она похожа на Корделию внешне, случайно присутствовала на пирсе паромной переправы в тот день, когда туда прибыла почта из Стоктона, а потому, прочитав газеты, испугалась, что её "подставят" или ошибочно обвинят... Во-первых, почему её обвинят ошибочно? А во-вторых, на самом деле, может быть, кто-то подставляет Корделию Боткин? Кто-то, кто похож на неё и в отличие от Корделии имеет настоящий мотив устранения жены Даннинга?
Адвокаты совершенно оправданно решили изучить окружение основных действующих лиц этой истории, исходя из вполне очевидного посыла - должен быть кто-то, кто получит прямую выгоду от смерти Мэри Пеннингтон-Даннинг. Такой человек будет заинтересован в том, чтобы избавиться от жены журналиста и одновременно с этим навести подозрения на Корделию. Нанятые адвокатами частные детективы в середине сентября приступили к сбору информации и... "открылась бездна звёзд полна"! Так кажется писал Михаил Ломоносов о чудесных открытиях при взгляде в телескоп.
Прежде всего выяснилось, что журналист Джон Даннинг очень любил женщин. Нет, не так, он очень-очень-очень любил женщин и не отказывал себе в групповом сексе после успешного выигрыша на ипподроме. Речь идет - секундочку! - о конце XIX столетия и следует понимать, что по всем меркам и понятиям того времени лечь в постель сразу с 3-я женщинами - это очень нетривиально. Причём не проститутками, нет, Даннинг предпочитал такие отношения, когда женщине можно не платить...
Адвокаты установили, что Даннинг в последние полгода проживания в Сан-Франциско [т.е. с ноября 1897 года по апрель 1898 года] поддерживал регулярные отношения по меньшей мере с... 6(!) женщинами. Некоторые из них знали о существовании друг друга, а некоторые нет. Некоторые любовницы Даннинга являлись замужними женщинами, а некоторые - нет.
Особый интерес адвокатов вызвала информация о довольно необычной любовнице Даннинга - начинающей журналистке, которой последний обещал протекцию и всяческий жизненный успех. У такой женщины имелся весьма серьёзный резон устранить из жизни Даннинга как его жену - дабы тот приобрёл статус одинокого мужчины! - так и Корделию Боткин, которая передала Даннингу значительные денежные суммы и в силу этого превратилась в его крупного кредитором. Если устранить обеих, то Даннинг становится свободен и... без кредитов! Какой интересный мужчина, правда? И с карьерой может помочь...
Однако это открытие оказалось отнюдь не единственным. Посмотрев в другую сторону, то есть на людей, окружавших Корделию, адвокаты обнаружили весьма подозрительную связь у мужа обвиняемой - Уэлкома Боткина. Да-да-да, тот самый благоверный муж, что бросил на защиту любимой супруги свои деньги, связи и доброе имя, оказался не без греха. На протяжении довольно долгого времени [более 2-х лет] он доверительно общался с некоей Кларой Арбогаст (Clara Arbogast), амбициозной и весьма эмансипированной молодой женщиной, некоторое время содержавшей в Стоктоне доходный дом под названием "Бальбоа лоджинг хаус" ("Balboa lodging house"). Тут следует ясно понимать, что в те времена сдача жилья в аренду - это всегда бизнес на грани содержания притона. Просто потому, что проституция является бизнесом всегда и везде востребованным и притом довольно простым в организации. Никто никогда не говорил, что "Бальбоа лоджинг хаус" - это притон разврата, но такого рода предположения напрашивались сами собой. И вот такая женщина - с крепкими связями в маргинальных и по-настоящему уголовных кругах - заводит крепкую дружбу с уважаемым джентльменом Уэлкомом Боткиным и начинает предлагать ему всякие занятные бизнес-прожекты. Каково? Да, Клара Арбогаст вышла из околопреступного бизнеса, но... как говорится, руки-то помнят! И если эта женщина посчитала, что Корделия Боткин ей мешает, то могла ли она предпринять активные действия по её устранению? И что именно она могла придумать?
Клара Арбогаст 2 года плотно общалась с Уэлкомом Боткниым, писала ему письма по несколько раз в неделю и получала ответы. У них имелись совместные бизнес-идеи... Неужели это ничего не значило?!
 
В течение осени 1898 года защитники Корделии Боткин вели собственное расследование в поисках лиц, потенциально заинтересованных в устранении Мэри Пеннингтон-Данниг. И они таковых нашли, причём как в окружении беспутного журналиста, так и мужа Корделии! Последнее открытие стало по-настоящему неожиданным! Слева: Клара Арбогаст, владелица доходного дома в Стоктоне, близко общавшаяся с Уэлкомом Боткиным более 2-х лет. Справа: миссис Луиза Сили, любовница Джона Даннинга, исключительно ему преданная.
Помимо переписки имелось и кое-что ещё, привлёкшее внимание адвокатов. Выяснилось, что Клара Арбогаст на протяжении 6 месяцев проживала в Сан-Франциско в том самом отеле "Grand Central", где жили дочь и двоюродный брат Уэлкома Боткина! А это означало, что последний, приходя в отель для встречи с сыном, всегда мог задержаться на несколько часов для того, чтобы заглянуть в номер инициативного бизнес-партнёра. Какое милое совмещение приятного с полезным или наоборот - это как посмотреть!
Когда Корделия Боткин услышала первые отчёты адвокатов о проведенном расследовании, она сразу же заявила о своих подозрениях в отношении миссис Луис Сили. Она была знакома с этой женщиной а кроме того, слышала кое-какие рассказы о ней из уст Даннинга. Это была очень хитрая, очень умная и очень подлая женщина, предпочитавшая обделывать свои делишки чужими руками. То есть, чтобы произошедшее казалось не связанным с нею, хотя именно она всё и устраивала. Написать письмо и сделать это так, чтобы подозрение пало на другого - это проделка именно в её стиле!
Пока защита вела свою никому невидимую работу, не дремала и сторона обвинения. Не полагаясь на выводы Дэвида Корвальо, окружная прокуратура озаботилась привлечением местных экспертов-почерковедов, так сказать, калифорнийского разлива. В качестве таковых в октябре и ноябре заключения о происхождении анонимных писем и текстов на обёртке коробки с отравленными конфетами и внутри неё подготовили некие Эймс (Ames) м Карл Эйзензеимель (Carl Eisensehimmel). Об этих экспертизах ничего особенного сказать нельзя - они в целом повторили выводы Корвальо, лишь незначительно дополнив их [Эйзензехимель, например, отметил, что неизвестный автор посланий использовал кавычки "немецкой манеры" написания, а не американской - именно такие кавычки использовала на письме Корделия Боткин].
Помимо этого "законники" озаботились усилением обвинительного материала такими свидетельствами, которые призваны были однозначно доказать вину арестованной. У полиции появился "секретный свидетель", о котором никто ничего не знал - собственно, потому этот свидетель являлся "секретным". На него сторона обвинения делала особую ставку...
Разумеется, имелись кое-какие "домашние" заготовки и у защиты. Судебный процесс обещал очень напряжённым ввиду полной непримиримости сторон и отсутствия даже малейших предпосылок к признанию вины Корделией.
Проведение суда было поручено судье окружного суда Кэроллу Куку (Carroll Cook). Процесс предполагалось открыть в первых числаж декабря 1898 года, затем срок был передвинут на 9 число.
Ещё 20 ноября из Довера, штат Делавэр, в Сан-Франциско отправилась целая делегация, члены которой могли быть вызваны в суд в качестве свидетелей. В её состав входили доктор Теодор Вольф [химик штата], детектив МакВей, лечившие отравленных доктора Бишоп и Пресли Доунс, Генеральный прокурор Делавэра Роберт Уайт, отец отравленных женщин Джон Пенингтон, Лейла Дин, дочь умершей Айды Дин, и её сын Гарри, принёсший конфеты с почты, бывший почмейстер Гуден и две домработницы, ставшие свидетельницами отралвения - Бэйтман и Этель Миллингтон. Делегация эта должна была двигаться единой группой по довольно сложному маршруту с пересадкой в Чикаго. Переезд должен был занять около 4 суток, по приезду несколько дней предполагалось затратить на акклиматизацию жителей Восточного побережья, поскольку среди них было несколько лиц весьма почтенного возраста.
Делегация из потерпевших и свидетелей, выехавшая 20 ноября из Довера в Сан-Франциско. с левой стороны рисунка в полный рост изображены Джон Пенингтон, Джеймс Дин и его сын Гарри - отец, муж и сын Айды Дин соответственно. В правой части рисунка в верхнем ряду можно видеть химики штата Вольфа и доктора Доунса, ниже - Генерального прокурора Уайта и доктора Бишопа, внизу - домработницы Бейтмен и Миллингтон и Этель Дин, дочь Айды.
Процесс начался с отбора присяжных 9 декабря, но уже 10 остановился по причине, которую трудно было предсказать. Местный адвокат Уилльям Харпер подал в Верховный суд штата прошение о вынесении судебного запрета судье Куку проводить слушания по делу Корделии Боткин. Мотивация подобного запрета по мнению адвоката должна была быть предельно простой - уголовный закон штата Калифорния предписывает судить только тех лиц, кто совершил преступления на территории штата, если же преступление совершено вне его границ, то обвиняемое лицо подлежит экстрадиции. Поскольку Корделия Боткин не совершала преступления в Калифорнии и никто её в это не обвинил, то она подлежит экстрадиции в Делавэр, но в этом ей отказано ранее - ещё в сентябре. Прошение Харпера поддержали два уважаемых юристов - казначей Торгово-промышленной палаты штата Исайя Трумэн (I. J. Truman) и аудитор той же палаты Айза Уэллс (Asa R. Wells).
Судья Кук, узнав о подаче заявления, немедленно остановил отбор присяжных и... судебная машина застыла, так и не набрав обороты.
К такому заходу адвоката никто не был готов. Самое смешное заключалось в том, что Харпер не являлся защитником Боткин и никто не просил его проявлять инициативу, но этот человек, по-видимому, решил воспользоваться замечательной возможностью сделать самому себе отличную и притом бесплатную рекламу.
Адвокат Уилльям Харпер не имел ни малейшего отношения к делу Корделии Боткин, но неожиданно и очень удачно получил на нём свои 5 минут славы.
Адвокат прекрасно попиарился на им же созданной ситуации и о нём на протяжении суток говорила вся Калифорния. Потом Верховный суд штата на экстренном заседании рассмотрел прошение Харпера, отклонил его безо всякой внятной мотивации - поскольку адвокат был формально во всём прав - и Кэролл Кук получил возможность продолжить едва начавшийся процесс.
Сул окащался очень напряжённым и о его ходе имеет смысл сказать несколько слов. Перво-наперво следует отметить то обстоятельство, что подсудимая хотя и отказалась поначалу свидетельствовать по собственному делу, но адвокаты оговорили возможность пересмотра этого решения, тем самым дав понять, что допрос Корделии ими планируется. Это, разумеется, подогрело всеобщий интерес к тактике защиты, поведению подсудимой и тому, что и как она скажет в свою защиту. Другой немаловажный аспект заключался в том, что на первом этапе процесса необходимо было разобраться в событиях, происходивших в другом штате, и доказать, что там произошло именно убийство. При этом судья мог опираться только на тех свидетелей, что приехали в Калифорнию из Делавэра и верить тем бумагам, что представлял Генпрокурор Роберт Уайт. Это было необычно для судебной практики тех лет и не совсем удобно.
Для подтверждения выводов судебно-химической экспертизы Теодора Вольфа, по поручению окружной прокуратуры Сан-Франциско местный химик Томас Прайс (Thomas Price) провёл аналогичное исследование, о котором и рассказал в суде. Заслуживает упоминания то, что Прайс не обнаружил в начинке конфет оксид мышьяка в виде горошин, согласно его выводам яд находился в порошкообразном виде. При перекрёстном допросе эксперта защита сделала на этом акцент, хотя важность указанной детали мало кто из присутствовавших тогда в зале понял.
Разобравшись в ходе первых заседаний с событиями, произошедшими в Делавэре, суд 14 декабря перешёл к рассмотрению событий лета 1898 года. В тот день дал показания аптекарь Фрэнк Грей, рассказавший о продаже "миссис Бозен" 2 унций "белого мышьяка" и опознавший в подсудимой покупательницу. Это был по-настоящему волнующий момент, заставивший всех присутствовавших затаить дыхание - по приказу судьи Корделия поднялась со своего места и аптекарь с расстояния не более 2-х метров показал на неё правой рукой.
В ходе заседания 14 декабря 1898 года аптекарь Фрэнк Грей указал на подсудимую рукой, заявив, что именно этой женщине в начале июня он продал 2 унции "белого мышьяка" для отбеливания шляпок. Корделия Боткин, не отказавшаяся от права давать показания, спокойно возразила на это, что никогда не покупала у него у него мышьяк и не покупала мышьяк вообще. Свидетели этой сцены назвали её кульминацией процесса, но этот вывод оказался поспешен - опознание аптекарём отнюдь кульминацией не являлось.
Достаточно убедительны были и другие важные свидетели обвинения - Китти Диттнер, Рэймонд Миллер и Фрэнк Гатрэлл - продавашие Боткин шоколадные конфеты. Достаточно убедительно прозвучали и показания, связанные с предполагаемым посещение подсудимой универмага "City of Paris" - там, напомним, по версии правоохранительных органов был куплен платок, найденный впоследствии в почтовом отправлении вместе с коробкой.
Адвокаты энергично допрашивали свидетелей, но никто из них никаких явных "проколов" - неуверенности в ответах или противоречий в ответах - не допустил. Линия обвинения выглядела стройно и убедительно. В отчёте о ходе судебного процесса, датированном 15 декабря, сложившаяся к тому времени ситуация была охарактеризована в таких выржениях (цитируется по выпуску газеты "The Call" от 15 декабря 1898 года): "Все усилия защиты разрушить эффект этих докаательств были тщетны. Адвокат миссис Боткин пытался угрожать и запугивать, но его атака оказалась безрезультатна." (Дословно на языке оригинала: "Every effort of the defense to break the effect of this evidence was without avail. The attorney for Mrs. Botkin attempted to threaten and to browbeat, but his attack was without effect.")
Аптекарь Фрэнк Грей дал показания очень важные для обвинения. Это был очень ценный для обвинения свидетель и что особенно важно - свидетель убедительный.
Первая серьёзная проблема появилась у стороны обвинения во время перекрёстного допроса Джона Даннинга. Этот человек вне всякого сомнения рассматривался как один из важнейших свидетелей и на его показаниях было завязано очень многое - прежде всего разоблачение аморальности и сексуальной несдержанности Корделии Боткин. Даннинг в своих показаниях много говорил о преследовании со стороны Корделии, подчёркивая, что у неё имелся муж, а она в это время гонялась за ним - за бедным журналистом Даннингом! Он пафосно рассказал о своём прощании на вокзале в апреле месяце, когда, отправляясь на войну, честно признался Корделии, что к ней более не вернётся и она должна отбросить все фантазии на эту тему.
Это было пафосно, многословно и наверное даже убедительно, но ровно до того момента, когда адвокат Найт приступил к перекрёсному допросу Даннинга. Адвокат попросил приобщить к делу вещественную улику - то самое письмо, что журналист отправил Корделии буквально за час до получения телеграммы о смерти жены от отравления [то есть в 17 часов 13 августа]. Выше рассказывалось, как эта необычная улика попала в руки защиты.
После формлаьного приобщения письма к делу, адвокат зачитал его вслух, после чего передал лист бумаги Даннингу и осведомился, он ли написал этот текст? Журналист заюлил, понёс совершеннейшую отсебятину и попытался доказать, что в действительности он разорвал все отношения с Боткин, но затем испугался её гнева и решил усыпить её страсть обещанием будущей встречи. В какой-то момент даннинг замолчал, очевидно, сообразив как малодушно и недостоверно звучат его слова.
А вдокат, довольный явным замешательством допрашиваемого, неожиданно спроил его совсем о другом. Он поинтересовался, как Даннинг мог опознать почерк Корделии Боткин в предъявленных ему детективом МакВеем письмах и записках, если написанное этой женщины даже отдалённо не напоминает тот почерк, каким исполнены анонимные послания? Даннинг начал возражать и заявил, что "сразу узхнал" почерк, но на самом деле в ту минуту был важен не его ответ, а сделанное адвоктаом утверждение.
Джон Даннинг, один из важнейших свидетелей обвинения. Выше уже приводилась фотография этого человека в молодые годы. К моменту явки в суд он заметно поправился, у него обозначились залысины и стали явственно заметны мешки под глазами. Напряженная светская жизнь, по-видимому, оказывала на его здоровье разрушающее воздействие.
Найт продолжил наступление на свидетеля и вновь задал неожиданный вопрос. Он поинтересовался, с каким числом любовниц Даннинг поддерживал отношения весной этого года? Тут Джон приосанился, выпятил грудь и с пафосом ответил, что будучи человеком чести, отказывается отвечать на такой вопрос. Мол-де, он радеет о женской чести и не может называть тех дам, с которыми вступал в интимные отношения без оформления брачного союза. Тем самым он дал понять, что не общался с проститутками, а крутил романы с приличными женщинами, в том числе и семейными.
Но вот уже встрепенулся судья Кэррол Кук. Статус свидетеля таков, что не ему решать на какие вопросы отвечать, у свидетеля в уголовном процессе нет права молчать, он приносит присягу говорить правду... Судья напомнил Даннингу о его клятве и потребовал, чтобы журналист ответил на вопрос адвоката. Даннинг вновь с пафосом заявил, что на "такой" вопрос отвечать не намерен!
Он явно гордился собой в ту минуту и наслаждался моментом. Зал замер в ожидании того, как отреагирует судья.
Кук после секундной паузы пригрозил Даннингу, что подвергнет его бессрочному аресту за неуважение к суду и препятствование правосудию, если только тот вздумает упорствовать в своём игнорировании обращенных к нему вопросов адвоката. Даннинг в третий раз заявил, что не станет отвечать на "недопустимые вопросы" защитника Боткин.
Кук не стал спорить, а повернувшись к судебному маршалу, распорядился немедленно отвести Даннинга в городскую тюрьму. В полном молчании Джон поднялся со своего места, он явно не мог поверить в то, что сейчас его повезут в тюремной карете... Судебный маршал приблизился к нему и приказал вынуть из карманов его одежды всё, что там находится. Даннинг принялся опорожнять карманы, а судья, наблюдавший эту сцену со своего места, не без желчи уточнил, что журналист будет находиться в тюрьме столько времени, сколько он намерен упорствовать. Если точнее, судья постановил держать свидетеля в тюрьме до тех пор "пока язык его не развяжется" ("he will remain until his tongue loosens").
Сказать, что присутствовавшие в зале оказались потясены значит ничего не сказать! Важнейший свидетель обвинения, ещё минуту назад вальяжно развалившийся в кресле и вальяжно рассуждавший о безнравственности подсудимой, оказался раздавлен на глазах многих сотен свидетелей.
"Когда же вы соизволите дать требуемые ответы, допрос возобновится с того места, на котором был прерван!" - выкрикнул Кук выходившему из зала Даннингу.
|
