Murders

Убийства детей.
Уральский Монстр. (•роника разоблачения самого таинственного серийного убийцы Советского Союза.)

4. Следствие окончено... Забудьте! (окончание главы)

Явно не понимая, в какую сторону идти и на чём строить обвинения в адрес Кузнецова и недавно арестованного Мерзлякова, прокурор 19 сентября снова вызвал на допрос Сергея Баранова.

И начался очередной виток блужданий в трёх соснах. "Вы подтверждаете, что Мерзляков вместе с Кузнецовым совершили убийство девочки?" - задает свой самый умный вопрос Подбело, и Баранов в ответ выдает очередную соловьиную трель: "Да, я подтверждаю, что они совершили убийство девочки Герды Грибановой, то есть Кузнецов и Мерзляков". Следователь наверняка считал себя очень находчивым и сметливым, а потому надумал подстроить Баранову ловушку, из тех, про которые "блатные" говорят "берёт на понт". В исполнении Подбело это выглядело следующим образом (стилистика оригинала сохранена): "Следствие располагает данными, что убийство Герды Грибановой совершили не Кузнецов и Мерзляков, а совершенно посторонние лица, зачем же вы на их показали не правду?" На самом деле никакими данными следствие не располагало, но прокурор напустил на себя таинственный вид в расчете смутить обвиняемого. Да вот только тот совсем не смутился и в ответ молотил своё: "Я показал правду с тех источников и доказательств, о которых я подробнее останавливался ниже". Баранов явно не понимал, где в тексте "выше", а где "ниже", но этого в равной степени не понимал и грамотей Подбело. Ему бы не убийства расследовать, а потратить хотя бы годик (а лучше два!) на изучение русского языка и литературы… Над этими протоколами можно было бы посмеяться, и если бы их взялись читать со сцены юмористы из "Comedy club", то вся страна хохотала бы в голос, пребывая в уверенности, что слышит оригинальную пародию, чью-то необыкновенную выдумку, да вот только перед нами вовсе не комедия, а самая настоящая драма! Читаешь эти документы и постоянно вспоминаешь Игоря Талькова: "Родина моя! Ты сошла с ума…"
     Все эти бредни произносились и записывались с абсолютной серьёзностью, и негодяй Баранов, повторяя свои выдумки, толкал своих друзей под пули палача. Впрочем, туда же их толкал и начальник 2-го отделения Отдела по спецделам Николай Подбело.
     И снова, в который уже раз начались расспросы Баранова о событиях вечера 12 июля, и тот поделился очередным вариантом своих воспоминаний. На этот раз Сергей вдруг стал очень точен в мелочах. Он припомнил, что пришел во двор дома Василия Кузнецова около 21 часа, никого из друзей там не застал и улегся спать под голубятней, то есть на первом этаже этой клетушки. Между 23 и 24 часами появились Кузнецов и Мерзляков, с собою они имели четверть литра белого вина и четверть красного, а также 200 граммов голландского сыра и полкило белого хлеба. Во двор вышел отец Кузнецова и присоединился к трём друзьям. Честно говоря, довольно сложно представить посиделки компании в составе четырех мужчин с таким смешным количеством спиртного - буквально по стакану белого и красного вина! - но из песни слов не выкинешь. Именно о такой "пьянке" рассказывал Сергей Баранов. Вчетвером они просидели некоторое время, после чего отец Кузнецова вернулся в дом, а Василий и Анатолий Мерзляков куда-то ушли.
     Далее начался детектив в худших традициях "Графа Монте-Кристо". Вот дословная цитата из показаний Баранова: "Они вернулись домой примерно в час ночи 13/VII-38… когда они стояли у голубятни, то Мерзляков и Кузнецов говорили, что о совершенном сегодня убийстве ребёнка говорить Баранову не нужно, потому что Баранов является ненадёжный и он может разболтать каждому". То, что товарищ Подбело не мог связать падежных окончаний и построить согласованную фразу, ему простить можно, в конце концов, косноязычные титаны мысли тех лет допускали и не такие описки. Но вот то, что работник прокуратуры позволил лгуну, уже оклеветавшему однажды своего товарища, начинать городить бредни с участием другого человека - это уже непростительно.
     Два месяца Баранов не мог вспомнить о том, что в ночь убийства где-то рядом находился некий Толик Мерзляков, и тут - на тебе! - вдруг чудесным образом ощутил улучшение памяти! Появление в воспоминаниях таких деталей всегда недостоверно и требует от допрашивающего максимально скептического восприятия, но Николай Подбело, судя по всему, подобных азов не знал.
     Вместо того чтобы самым тщательным образом разобраться с подозрительным феноменом улучшения памяти обвиняемого, работник прокуратуры клюнул на очередной вброс Баранова. И закрутилась следственная феерия. "Почему вы не заявили о том, что Кузнецов и Мерзляков совершили убийство?" - спрашивает под запись в протокол Подбело. "Потому, что они меня запугали," - отвечает Баранов, - "сказали: если только ты заявишь о том, что мы совершили убийство, то мы тебя убьём".
     Объективности ради надо признать, что прокурор Подбело в конце концов почувствовал вздорность утверждений Баранова и закончил допрос следующим примечательным резюме (грамматика и стилистика оригинала сохранена): "Вы, Баранов, говорите неправду следствию вы в троём совершали убийство, когда вы находились в заключении, то вас ни кто не угрожал нанесением побоев или другие действия, а всетаки вы признались, что убийство девочки Грибановой совершали вместе, поэтому вам необходимо дать показания, соответствующие действительности". Призыв сам по себе был неплох, но, как увидим из последующих событий, он скорее был адресован самому прокурору, нежели подследственному.
     На следующий день, 20 сентября, прокурор Подбело, видимо, уверенный в том, что теперь-то он полностью разобрался в событиях трагического вечера 12 июля, надумал дать решающий бой Анатолию Мерзлякову. Так сказать, устроить ему Ватерлоо и добиться признательных показаний.
     Решающий допрос начальник 2-го отделения повел в непримиримой и наступательной манере: "Вам зачитываются показания Баранова Сергея, который указывает, что Кузнецов и Вы вели разговор между собой о совершенном убийстве ребенка", на что Мерзляков спокойно отвечает: "Показания Баранова в этой части являются неверными". Прокурор Подбело вытащил из рукава свой "джокер", которым явно рассчитывал поразить обвиняемого, да только "джокер" этот оказался на поверку двойкой, притом даже и не козырной. "У Вас при обыске нашли два платочка, которые испачканы в крови, почему они так испачканы?" - грозно вопросил прокурор, на что Мерзляков лаконично ответил: "Испачкан один платочек потому, что я вытирал нос, а второй - не знаю". Вот и весь сказ… вот и вся атака. И далее наступательный допрос превратился в привычное бессодержательное нытье прокурора, которое непонятно почему вообще попало в протокол. "Почему Вы скрываете убийство девочки Грибановой, в то время когда Вам об этом известно?" - спрашивает Подбело, и иначе как риторическим вопрос этот назвать сложно. Что ответил Толик Мерзляков, думаю, догадается любой: "Об убийстве мне ничего не известно".
     Допрос, конечно, построен совершенно бестолково и в каком-то смысле бесцельно. И дело здесь даже не в низком профессионализме Николая Подбело, а в полном отсутствии того самого "тела доказательств", о котором уже упоминалось выше. Все-таки обстановка допроса, внешний вид и манера поведения допрашивающего должны не просто внушать уважение, но, что гораздо важнее, подкрепляться серьезными уликами или как минимум обоснованными предположениями, способными убедить подозреваемого в широкой информированности следователя. Нужны улики, требуется правильная последовательность ввода доказательств - от менее важных к более важным, от более достоверных предположений и выводов - к менее, наконец, необходимо грамотно переключать внимание допрашиваемого, все эмоциональные или оценочные суждения должны быть исключены по определению. Огромное значение имеет обратная связь с допрашиваемым, умение следователя понимать вербальные и невербальные сигналы, которые непрерывно посылает во время допроса нервная система последнего. Вы пытались уничтожить одежду, но мы нашли следы ее сжигания… вы пытались застирать следы крови, но мы их обнаружили, и экспертиза подтвердила, что кровь - человеческая… вы утверждаете, что имеете алиби, но проверкой установлено, что в указанное время вы не находились в указанном месте - так преступник уличается в совершении преступления. А что мы видим в исполнении Подбело? "Почему Вы скрываете убийство?". Ну, в самом деле, а почему преступник скрывает убийство? Да просто потому, что не хочет быть расстрелянным. Читаешь перлы товарища начальника 2-го отделения, и на ум невольно приходит фраза из детского фильма: "Дядя Петя, ты дурак?".
     Внимательный читатель, сумевший продраться сквозь дебри малоосмысленных прокурорских изысканий, наверняка озадачится тем, что Подбело не допросил о событиях 12 июля отца Василия Кузнецова. В самом деле, это, казалось бы, весьма логичный шаг, полностью оправданный всем ходом расследования (точнее, даже не ходом, а его пробуксовкой). В ночной трапезе у голубятни участвовали четыре человека, трое из них к 20 сентября оказались допрошены уже не по одному разу. Самое интересное заключается в том, что Подбело так и не вызвал на допрос Василия Кузнецова-старшего.
     Почему?
     Да потому что отец был единственным из всей этой далеко не мушкетерской четверки, кто без колебаний называл дату и детали этой, условно говоря, пьянки. Во время допроса в уголовном розыске в июле 1938 г. он сказал, что посиделки с вином и сыром произошли поздним вечером 18 июля, буквально перед самым арестом сына. То есть все эти события не имели ни малейшего отношения ко дню убийства Герды Грибановой. Понимая, что показания Кузнецова-отца будут работать против приоритетной версии, прокурор пренебрёг им как свидетелем.
     Такие вот маленькие подковёрные игры. Такая вот маленькая подтасовочка свидетельских показаний… После необычайной активности, развитой прокурором Подбело во второй половине сентября, в расследовании наступило необъяснимое затишье. Проходили недели, закончился сентябрь, арестанты в полном неведении продолжали оставаться в злосчастной камере №19, а следствие словно замерло на точке замерзания.
     Но 5 октября начальник 2-го отделения спецотдела областной прокуратуры Подбело, как будто спохватившись, направил начальнику Отдела уголовного розыска областного УНКВД Цыханскому секретное предписание за исходящим №246с довольно неожиданного содержания. Приведем сей красочный образчик эпистолярных потуг Николая Подбело полностью, с сохранением стилистики и орфографии оригинала: "При этом возвращается Вам уголовное дело на обвиняемых Кузнецова и Баранова, материалы настоящего дела достаточно проверены и обстоятельства, не участвовал ли в убийстве Мерзляков. ќти данные в отношении Мерзлякова не установлены, следовательно прошу Мерзлякова дополнительно допросить в качестве свидетеля по вопросу, находился ли Мерзляков на 12-13 июля вместе с обвиняемыми. Во всех случаях произведите очные ставки. Выполнить ст.128 и 206 УПК, составить обвинительное заключение и дело выслать нам для направления по подсудности. Приложение: дело".
     Таким образом, арестованные и все материалы на них вернулись в исходную точку - в уголовный розыск областного управления Рабоче-Крестьянской милиции.

     В тот же день это предписание получил Георгий Цыханский, на нём осталась его суровая резолюция: "Тов. Вершинин. Выполните указания прокуратуры поскорее и вышлите обратно для передачи в суд. Цыханский. 5/X". К сожалению, октябрьское "дорасследование" сохранено в весьма усеченном виде - в нём отсутствуют передопросы Василия Кузнецова и Анатолия Мерзлякова, также нет протоколов очных ставок, на проведении которых настаивал Подбело. ќти документы либо умышленно удалены из дела, либо - этого исключать тоже нельзя - вообще никогда и не существовали. Но именно в эти октябрьские дни 1938 г. из следственного изолятора был наконец-то выпущен Михаил Грибанов, дед убитой Герды, бесцельно томившийся в застенке с последней декады июля. Примерно в то же время вышел под подписку о невыезде Мерзляков, так ни в чем и не сознавшийся и не пожелавший оговорить своих товарищей. Однако, помимо освобождений вчерашних подозреваемых, сотрудники уголовного розыска сумели кое-чем дело и обогатить.
     31 октября 1938 г. новый начальник 1-го отделения ОУР[1] Лямин вызвал на допрос Ивана Гладких, молодого человека 18 лет, ученика киномеханика, осужденного ранее на три месяца принудительных работ за кражу. Этот человек уже упоминался однажды: Ваня Гладких, Коля Бунтов, Ваня Бахарев и Вася Кузнецов гуляли вместе тем самым вечером, когда Кузнецов украл часы у уснувшего на обочине дороги пьяного. Да-да, злосчастные карманные часы в никелированном корпусе опять всплыли в этом расследовании. Согласно рассказу Гладких в тот вечер они всей компанией направлялись по улице Мамина-Сибиряка в кинотеатр, но в какой-то момент Бунтов и Кузнецов приотстали. Потом они нагнали товарищей и рассказали, что Кузнецов украл часы, но толку от этого всё равно никакого не было, поскольку ворованные часы у него в тот же вечер отобрали милиционеры, забравшие Василия во второе отделение милиции.
     Вот и весь сказ. Лямин задал допрашиваемому вопрос о других преступлениях и преступных планах Кузнецова, но Гладких только руками развел: ничего, мол, не знаю, Василий хотел, вроде бы, голубей украсть, но получилось ли у него реализовать замысел - не в курсе.
     На следующий день - 1 ноября 1938 г. - в кабинете перед Ляминым оказался Иван Бахарев, последний из четверых товарищей, покуда еще не допрошенный уголовным розыском. Ваня был младшим из всей четверки, ему едва исполнилось 16 лет, и он, разумеется, был в курсе случившегося с Барановым и Кузнецовым. Так что явка на допрос, можно не сомневаться, вызвала у него дрожь в коленках, да и не только там. Должно быть, он испытал немалое облегчение, узнав, что сотрудникам уголовного розыска его собственные похождения неинтересны, им нужно узнать побольше о проделках Василия Кузнецова. Свидетель со своей стороны расстарался как мог. Бахарев в деталях восстановил события вечера, когда Кузнецовым был обворован пьяный мужчина, и даже сообщил, что ему известно о других правонарушениях Василия. Бахарев рассказал, что Кузнецов как-то совершил хищение вина из магазина на улице Шевченко. Конкретики по этому эпизоду он никакой не сообщил, поскольку пересказ делался с чужих слов, но желание угодить представлялось очевидным.
     1 ноября Лямин добрался до Сергея Баранова. Во время нового допроса последний в целом повторил то, что сообщал в начале осени Подбело, только уже не настаивал на том, будто знает имена убийц. Содержательная часть воспоминаний Баранова теперь обрывалась на том, что после совместного распития вина около полуночи 12 июля отец Кузнецова отправился спать в дом, а сам Кузнецов-младший вместе с Мерзляковым ушли со двора. Куда именно они ушли, Баранов не знал. Лямин зачитал обвиняемому выдержки из его показаний, данных уголовному розыску в июле и прокурору Подбело - в сентябре, Баранов в ответ заявил, что в обоих случаях лгал. В общем, он пошёл в полный отказ, и следует признать, что за всё время пребывания под следствием это был, пожалуй, его первый разумный шаг.
     Не дождавшись из уголовного розыска дополненных материалов расследования, новый начальник 2-го отделения спецотдела прокуратуры Мокроусов 22 ноября 1938 г. добился встречи с обвиняемыми. Допросы его оказались короткими, деловыми и по существу. Василию Кузнецову новый начальник 2-го отделения задал всего четыре вопроса: "Кто из вас троих совершил убийство девочки Грибановой?", "Как вы узнали о квартире Грибанова и её расположении?", "Что вас заставило давать показания, что убийство совершено вами?" и "Кто отводил на место убийства: вы прокурора или вас - прокурор?". Кузнецов к концу четвертого месяца пребывания в застенке, по-видимому, чувствовал себя очень плохо, и если раньше выражался хоть и косноязычно, но всё же понятно, то теперь бормотал что-то совсем невпопад. Так, на третий вопрос (о побудительной причине признаться в убийстве) он ответил крайне неудачно, дословно так: "Баранов сказал, что давай возьмем на себя, будет лучше, ну я и согласился".
     Тем не менее, несмотря на такую нелогичность, а может, и благодаря этому, новый прокурор прекрасно понял, кого именно видит перед собой, и потерял к Василию Кузнецову всякий интерес.
     В тот же самый день Мокроусов допросил двух других подозреваемых - Баранова и Мерзлякова - и проделал это очень быстро, задав буквально по два вопроса каждому, что называется, не размазывая кашу по тарелке. Видимо, в голове прокурора уже созрело определенное мнение об этом деле, и он желал лишь убедиться в его обоснованности.
     Мокроусов предложил милицейскому начальству прекратить дальнейшее расследование ввиду очевидной непричастности обвиняемых к убийству и неспособности уголовного розыска силами своего оперативного состава отыскать истинного виновника преступления. Это был очень неприятный для руководства РКМ выход, но в сложившейся к тому времени ситуации он являлся наиболее разумным. Драматизм ситуации заключался в том, что к тому времени и Свердловская прокуратура, и Управление НКВД вступили в очередную пору мрачных перемен, и, казалось, будущее никому из работников этих ведомств не сулило ничего хорошего. Одновременно сошлось несколько не связанных между собой, но крайне важных факторов.
     Во-первых, к концу ноября 1938 г. в стране вовсю развернулась кампания по разоблачению клеветников и лжедоносчиков, которые на волне борьбы со шпионажем, троцкистами и разного рода заговорщиками стали на путь оговора честных коммунистов и рядовых советских граждан. По официальной версии Вышинского, активно педалировавшего эту тему, недобросовестные граждане занимались компрометацией честных коммунистов, работников и передовиков производства из карьеристских и разного рода корыстных побуждений. Материалы о клеветниках и лжедоносчиках, сбивающих правоохранительные органы с толку и запутывающих следствие, публиковались в то время во множестве. Приведем короткий перечень наиболее заметных статей на эту тему, опубликованных в центральной прессе в период с января по конец ноября 1938 г. включительно: 06.04. - Ярцев И. "Клеветник" ("Правда", стр. 6), 07.04 - Ярцев И. "Виновники увольнения педагогов привлекаются к ответственности" ("Правда", стр. 5), 08.04 - Кузовкин Н. "Разоблачитель Гронский" ("Правда", стр. 6), 09.07 - "Перегибщик" ("Известия", стр. 4), 27.08 - Кузовкин Н. "Клеветники" ("Правда", стр. 6), 06.09 - Кузовкин Н. "Клеветники" ("Правда", стр. 5), 06.09 - "Клеветники" ("Известия", стр. 4), 24.11 - Кузовкин Н. "Клеветники остались "безнаказанные"" ("Правда", стр. 2), 28.11 - Лидов П. "Клеветники" ("Правда", стр. 6).
     Помимо разоблачений разного рода несознательных обывателей, активно публиковались материалы, критиковавшие недобросовестность работников прокуратуры, их халатность и равнодушие к судьбам простых советских людей. Вот навскидку материалы на эту тему из газеты "Правда" за первые 11 месяцев 1938 г.: 22.07 - Ярцев И. "Прокурор-самодур", 27.07 - Ярцев И. "Прокурор-самодур", 02.08 - Ярцев И. "Прокурор-перестраховщик", 21.09 - "Небольшевистская позиция рязанского прокурора", 21.10 - "Преступление прокурора". Игнорировать все эти публикации работники прокуратуры не могли, поскольку с чтения "Правды" и "Известий" тогда начинался рабочий день во всех без исключения советских учреждениях. ќти публикации являлись своеобразным камертоном, задававшим тон партсобраниям, они широко обсуждались в профессиональной среде.
     Сталинский режим, развернувший беспрецедентную волну террора, деятельно пытался усыпить общественное мнение как внутри страны, так и за ее пределами, имитируя активную борьбу по поддержанию соцзаконности. Поэтому трескотня о защите "завоеваний Октября" и "свободного мирного труда советского человека" не прекращалась ни на минуту. В этой обстановке работники свердловской прокуратуры не могли не "примерять" ситуацию с бездарным расследованием убийства Герды Грибановой, что называется, "на себя". Ну, в самом деле, сегодня "Правда" закатывает показную истерику в адрес рязанского прокурора, а завтра то же самое изобразит по поводу свердловского… Кому захочется оказаться на его месте?!
     Во-вторых, 3 октября 1938 г. из состава Свердловской области оказалась выделена Пермская область, а через неделю было создано соответствующее региональное управление НКВД. Это привело к фактическому разделению Свердловского управления Наркомата внутренних дел и неизбежной чехарде штатов. Аналогичное разделение переживала и Свердловская областная прокуратура.

     В-третьих, 17 ноября появилось в высшей степени неожиданное для работников низовых прокуратур и региональных управлений НВКД постановление Политбюро ЦК ВКП (б) за № П65/116 под говорящим названием "Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия", в котором метались громы и молнии в адрес работников, допускающих "безответственное отношение" и "грубые нарушения процессуальных правил". Опыт подсказывал, что такого рода документы предвещают серьезные пертурбации, очередную кампанейщину и разоблачительную горячку на всех этажах власти - от Кремля до самого периферийного райкома. И дальнейшие события подтвердили эти ожидания.
     25 ноября Николай Ежов был освобожден от должности Наркома внутренних дел якобы по собственному желанию, но все-то прекрасно понимали, что такого рода желания у кремлевских небожителей невозможны по определению. Отставка Ежова послужила четвертым по хронологии, но первым по значимости фактором, сформировавшим в те дни ощущения крайней неопределенности и тревоги у всех без исключения сотрудников силовых структур.
     Понятно, что в этой обстановке продолжать возню вокруг бесперспективного дела становилось совершенно бессмысленно. Никому из причастных это не сулило никаких бонусов, а вот проблемы - запросто. Поэтому предложение прокурора Мокроусова попало на благодатную почву. 10 декабря начальник ОУР Цыханский подписал постановления об изменении меры пресечения, благодаря которым из-под ареста освобождались Кузнецов и Баранов, оба оставались под подпиской о невыезде. Бывших друзей, а ныне смертельных врагов решено было привлечь к суду за нарушение законодательства о хранении холодного оружия без регистрации. Кроме того, Василия Кузнецова предполагалось судить за хищение часов - именно поэтому лейтенант милиции Вершинин так старательно собирал свидетельства этого то ли мнимого, то ли действительно имевшего место преступления. Советская милиция в этом отношении оказалась верна своим давним правилам - не умея расследовать действительно опасные и сложные преступления, она имитировала деятельность по "расследованию" тех правонарушений, которые не выглядели серьезными, опасными и запутанными. Такая демонстративная принципиальность в работе позволяла резко повысить отчетность по раскрываемости и маскировала позорные провалы.
     Документы об освобождении арестантов, подписанные Цыханским, оказались для него в числе последних. Ожидаемые после ухода Ежова с поста наркома перемены затронули Георгия Исаевича непосредственно. Михаил Викторов, начальник управления НКВД по Свердловской области, видевший в Цыханском выдвиженца Дмитриева-Плоткина, освободил его от занимаемой должности. И уже 20 декабря новый начальник уголовного розыска Евгений Валерианович Вершинин подписал документ, подготовленный начальником 1-го отделения Ляминым и направленный к нему для согласования. Документ этот положил формальный конец уже остановленному к тому времени расследованию. Его текст гласил: "Постановление. 1938 г., декабря 20 дня, город Свердловск. Начальник 1 отделения ОУР УРКМ УНКВД по Свердловской области лейтенант милиции Лямин рассмотрел следственный материал за №695-406 по убийству 12 июля с.г. 4-летней девочки Грибановой Герды, труп которой был обнаружен 16 июля с. г. во дворе дома №19 по улице Первомайская, в кустах. По данному делу были задержаны Кузнецов Василий Васильевич и Баранов Сергей Леонтьевич, но расследованием достаточных данных к изобличению их в данном убийстве не добыто, а потому, руководствуясь ст. 204 п. "б" УПК, постановил: материал расследования за №695-406 дальнейшим производством прекратить. Начальник 1 отделения ОУР РКМ УНКВД лейтенант милиции Лямин. "Согласен". Начальник Отдела уголовного розыска Управления РКМ ст. лейтенант милиции Вершинин."
     Итак, следствие закончено... Забудьте!

( на предыдущую страницу ) ( на следующую страницу )