| |
|
Убийства детей.
Мама ребятишек, Фаина Михайловна Гусинская, отправилась с ними на прогулку около 19 часов. Проживали они в доме № 109 по улице Луначарского - это был деревянный одноэтажный дом, разделенный на несколько коммунальных квартир, во всем похожий на те, в которых жили семьи грибановых-кузнецовых-барановых и прочих участников описанных выше событий. Вообще, весь район улиц Первомайская, Мамина-Сибиряка, Луначарского в те времена был застроен такого типа домами, с дворами, сараями, конюшнями и даже огородами. Хотя район был хорошо обжит и в этот час многолюден, гулять все же было не очень комфортно. Было не только холодно, но и темно: уличного освещения не существовало и источником света служили лишь освещенные окна да неполная луна. Фаина с детьми от своего дома далеко не отходила, прогуливаясь вдоль квартала. Натан катал санки, а Боря гулял с лопаткой в руках. Мамаша с детишками на прогулке - сцена милая, пасторальная, трудно даже вообразить нечто более мирное и спокойное. По оценке Фаины Михайловны, прогулка с детьми продолжалась около часа, хотя в этом вопросе субъективное восприятие ее сильно подвело, поскольку основные события стали разворачиваться примерно в 19:15 или чуть позже. К этому времени Фаина с детьми вернулась к дому и оставила сынишек прямо у крыльца, строго-настрого наказав никуда не отходить. Она зашла в дом буквально на минуту с единственной целью посмотреть время, так как наручных часов не имела. Отсутствовала она минуты две, вряд ли больше, не раздевалась и не снимала обуви. Стряхнула в сенях снег, прошла в коридор, открыла ключом комнату, включила свет, посмотрела на часы... потом, проделала то же самое в обратном порядке и вышла на улицу. Все эти простейшие действия не требовали более полутора-двух минут. У крыльца женщина увидела Натана, старшего сына. Младший отсутствовал. Не было и санок. На вопрос, где Боря, старший из братьев ответил неопределенно, дескать, тот кидается снегом, и он не хочет с ним гулять. Ответ можно было истолковать так, что Натан не следил за младшим братом, но это не объясняло, куда тот исчез. Фаина бросилась по улице Луначарского в сторону Шарташской, на бегу выкрикивая имя сына. Выбор направления движения был случаен, совершенно интуитивен, но это предопределило дальнейшее развитие событий. Если бы Фаина побежала в другую сторону, то и результат оказался бы совсем иным. Трудно сказать, как долго пришлось бы бежать женщине, но совершенно случайное событие подсказало ей, что следует делать далее. На пересечении улиц Луначарского и Шарташской поворачивала легковая автомашина, и во время маневра свет ее фар выхватил из темноты мужчину, бегущего с санками, в которых сидел ребенок. Мужчина двигался по проезжей части, и автомашина его едва не сбила, но это никак не повлияло на скорость его движения. Он лишь заскочил на тротуар и помчался далее. В эти самые мгновения Фаина услышала детский плач - теперь она не сомневалась, что в санках находится ее сын, а бегущий мужчина - это... это похититель! Неизвестный, достигнув пересечения с улицей Шарташской, свернул за угол и исчез из поля зрения Фаины. Но тут она заметила, что её беготня и крики привлекли внимание прохожих и молодой человек с хоккейной клюшкой в руках бросился в погоню за похитителем. Обладатель хоккейной клюшки был Фаине отчасти знаком - он проживал где-то неподалеку, и Фаина даже знала, что его мать работает врачом. Звали юношу Семен Иоэль, ему шел 17-й год, он учился в 9-м классе школы № 2 и действительно жил по соседству, в доме № 100 по улице Луначарского, хотя в тот момент Фаина всех этих деталей не знала. Услыхав крики женщины, молодой человек бросился, не раздумывая, в погоню, хотя на самом деле не видел, кого же именно преследует. Фаина вместе с Семеном, двигаясь за похитителем, повернули с улицы Луначарского на Шарташскую и, преодолев ее, оказались на площади Народной мести. Впереди и слева располагался Музей революции, справа - Дворец пионеров с огромным парком, носившим тогда название сад Уралпрофсовета. Уличное освещение отсутствовало, свет давала только убывающая луна, которая тогда находилась в третьей фазе и имела около 55 % освещенного диска. Преодолев буквально десяток метров, Фаина и Семен наткнулись на санки. Несмотря на скудное освещение, женщина сразу же их узнала - это были те самые саночки, с которыми она отправилась на прогулку. Сверху был брошен желтый шелковый шарф, разорванный надвое - этим шарфиком Фаина повязала шею сына. Мать сразу поняла, почему шарфик был разорван - похитителю не удалось его быстро развязать, и он применил грубую силу. Также в саночках лежала детская лопатка, которую маленький Боря держал в руках во время прогулки. Похититель, сообразив, что неуклюжие санки мешают ему бежать, бросил их, а своего пленника подхватил на руки. Незнакомец опережал гнавшихся за ним людей метров на 15-20, но Фаина уже не могла его преследовать. В ходе безостановочного бега женщина преодолела около 400 м - причем при движении по улице Шарташской и на площади ей пришлось подниматься в гору - и теперь вконец обессилела. Фаина опустилась в снег и, как она сама в последующем рассказывала работникам милиции, "стала причитать". С женщиной приключилась истерика, и это привлекло внимание прохожих. Стали останавливаться люди, вернулся убежавший вперед Семен Иоэль - он держал в руках детский валенок в галоше, который Фаина опознала как принадлежавший младшему сыну. Оставив валенок матери, Семен побежал в сторону Дворца пионеров, где, как он знал, всегда дежурят милиционеры. Через несколько минут он привел с собою двух постовых, к тому моменту вокруг Фаины уже собралась группа людей численностью человек 10 или даже более. Милиционеры взяли Фаину под руки и отвели ее в здание Дворца для оказания медицинской помощи, поскольку женщина была неадекватна и ничего не могла толком объяснить. До известной степени ситуацию разъяснил рассказ Семена Иоэля, да и вид пустых санок, разорванного шарфика и пустого валенка говорил сам за себя. Тем не менее следовало поговорить с матерью пропавшего ребенка хотя бы для того, чтобы узнать ее имя и фамилию. Фаине дали выпить валидол, она постепенно пришла в себя, назвала свою фамилию, место работы мужа, которому немедленно позвонили. Пока происходили все эти события, на площади Народной мести перед Дворцом пионеров разворачивалась другая интрига. В то самое время, когда у бившейся в истерике возле брошенных саночек Фаины собирались люди, одна из девочек, наблюдавшая происходившее со стороны, помчалась ко Дворцу пионеров. К сожалению, имя и фамилия этой девочки остались неизвестны, хотя она видела похитителя и в сложившейся ситуации действовала куда более хладнокровно и разумно, нежели мать ребенка и Семен Иоэль. Девочка, наблюдавшая за погоней по улице Шарташской, прибежала ко Дворцу пионеров и, встретив у входа в здание постового милиционера Щапина, сообщила ему о похищении ребенка и плачущей в полусотне метров матери. Щапин вызвал находившегося в фойе Дворца участкового инспектора Лоскутова, и они вдвоем отправились в указанную девочкой сторону. Именно этих милиционеров встретил Семен Иоэль и, строго говоря, это не он привел их к Фаине, а они его. Впоследствии таинственная девочка появилась во Дворце пионеров, когда там находилась Фаина Гусинская, и сообщила нескольким свидетелям, что видела беглеца с ребенком на руках. Однако никто не выказал интереса к этому свидетелю - возможно, самому ценному в этой истории - и девочка исчезла безвозвратно. Милиционеры, убедившись в реальности похищения ребенка, позвонили во второй отдел милиции, на территории которого находился Дворец пионеров, и попросили прислать максимально возможные силы для прочесывания местности. Вскоре стали прибывать поодиночке и группами сотрудники милиции, которые вместе с участковым Лоскутовым отправились в сторону улицы Карла Либкнехта. Туда, по словам женщины, убежал похититель с ее сыном на руках. Затем появился муж Фаины, отпросившийся с работы, и увел жену домой. Николай Щапин, чей пост находился на площади Народной мести, вышел из Дворца пионеров и стал обходить площадь по периметру, осматривая сугробы в поисках возможных улик. Его внимание привлек тихий стон, исходивший как будто от одного из глубоких сугробов у садовой ограды. Сугроб явно был потревожен. Повинуясь внутреннему чутью, постовой стал разгребать снег и услышал доносившийся из его толщи плач. Когда Щапин добрался до ребенка, то увидел, что тот уложен лицом вниз и бос. Рот малыша был забит снегом, Николай наскоро обтер его своим носовым платком и помчался в медпункт Дворца пионеров.
 Осмотр, проведенный врачом Евгением Берестецким, точнее, не врачом, а еще студентом мединститута, показал, что малыш не имеет обморожений, но плохо дышит и, по-видимому, подвергался душению. Евгений сделал ребенку искусственное дыхание, после того, как состояние мальчика стабилизировалось, осмотрел его обстоятельнее. Из телесных повреждений Берестецкий отметил синяк на лбу размером 6 см на 6 см, ссадины вокруг рта и носа, некоторые из них кровоточили, прикушенный язык, также кровоточивший. Мальчик выглядел напуганным, его била дрожь, но он молчал. Лишь при появлении матери, срочно вызванной милиционерами во Дворец пионеров для опознания ребенка, он заплакал и потянулся навстречу. Все было ясно, лучшего опознания просто не могло быть... Таким образом, история с похищением Бори Титова разрешилась совершенно неожиданно и притом наилучшим образом в ту самую минуту, когда, казалось, всякая надежда на благополучный исход была потеряна. Находчивость и внимание к мелочам постового Николая Щапина спасли жизнь малышу, ведь похититель явно намеревался убить его. Именно с этой целью он душил ребенка и сорвал с его шеи шарф, мешавший удушению. На попытку убийства указывала как снятая с ног ребенка обувь, так и маскировка тела, не просто брошенного в сугроб, а уложенного лицом вниз и заваленного сверху снегом.
 Происшедшее вечером 10 февраля никак нельзя было назвать рядовым происшествием. При объективной оценке поведения таинственного похитителя следовало бы признать, что его действия образовали составы нескольких серьезных преступлений, однозначно зафиксированных Уголовным кодексом РСФСР 1926 г. Злоумышленник должен был быть привлечен к ответственности за деяния, подпадавшие по меньшей мере под четыре статьи УК: ст. 149 (" Похищение, сокрытие или подмена чужого ребенка"), ст. 143 ("Умышленное легкое телесное повреждение, не причинившее расстройства здоровья..."), ст. 156 ("Заведомое оставление без помощи лица, находящегося в опасном для жизни состоянии, лишенного возможности принять меры самоохранения по малолетству..."), ну и, само собой, ст. 19 ("Покушение на какое-либо преступление, а равно и приготовительные к преступлению действия... преследуются так же, как совершенное преступление..."). Причем последняя из перечисленных статей самая серьезная и коварная. Дело в том, что УК 1926 г. не выделял покушение на убийство в отдельный состав преступления, покушение на убийство было "спрятано" в упомянутой 19 статье. Вся эта беготня по улицам вечернего Свердловска продолжалась от силы 5 минут, но, как видим, таинственный злоумышленник набегал за эти минуты на очень серьезный приговор. Если бы, конечно, нашелся кто-то, кто притащил негодяя в суд. Однако в этом месте начинаются всякие странности. По-видимому, Фаина Михайловна Гусинская подавала в территориальный отдел милиции заявление о попытке похищения сына. Более того, можно не сомневаться в том, что тогда же, зимой 1939 г., была установлена личность Семена Ефимовича Иоэля и он был допрошен, по крайней мере, один раз. Тогда же представили рапорты о происшедшем постовой Щапин и участковый Лоскутов. Сразу поясним, что в те годы в советском праве не существовало понятия о таком этапе расследования, как дознание, критерии такой формы досудебного следствия стали оформляться в годы Великой Отечественной войны и первоначально относились сугубо к сфере военной контрразведки. Во второй половине 1930-х гг. по факту имевшего место противоправного действия в течение суток возбуждалось уголовное дело либо... не возбуждалось. Так вот, по факту похищения Бори Титова возбуждения уголовного дела не последовало. Более того, из милицейской картотеки исчезли все материалы, собранные в феврале 1939 г. по горячим следам. Исчезло вообще все - даже рапорты Щапина и Лоскутова, хотя они должны были быть представлены по команде без всяких оговорок. Произошедшее было до такой степени неординарно, что милиционеры не могли не сообщить о случившемся руководству. Но - нет! - в милицейских архивах ничего не осталось. Скорее всего, похищение ребенка попало в суточную сводку происшествий по городу, так что о нем узнали все - и начальник Управления НКВД по Свердловской области, и начальник Управления Рабоче-Крестьянской милиции, и начальник уголовного розыска, но никто не распорядился провести расследование. Пройдет много длинных месяцев, произойдут трагические события, о которых нам еще предстоит рассказать, и в конце концов, прокуратура заинтересуется февральским инцидентом на улице Луначарского. И тогда-то выяснится, что никаких документов, связанных с ним, у свердловской милиции нет. Ну, то есть они были - да сплыли… Ситуация эта очень выразительно рисует нравы советской милиции. В советской стране правил план и отчетность по его выполнению. Данное обстоятельство влияло на все стороны жизни, в том числе и работу органов внутренних дел. Важно было своевременно отчитываться о разного рода "успехах" и "положительной динамике", и никого из руководителей не волновало, что многие из этих "успехов" существовали лишь на бумаге. Любая негативная информация позволяла перевести проблему в плоскость личных недостатков руководителя и превратить его в случае необходимости в объект нападок: если у вас происходит нечто плохое, то, стало быть, вы плохой руководитель и не справляетесь с ответственным поручением! Такая постановка дела побуждала начальников всех уровней скрывать любой негатив и всячески выпячивать заслуги и успехи, зачастую мнимые или сильно раздутые. К государственным праздникам, юбилеям и торжественным событиям, которых советские идеологи напридумывали огромное число, следовало рапортовать о новых победах и свершениях. И правоохранительные органы оказывались заложниками этой порочной системы. Одним из способов "улучшения статистики" являлся отказ в регистрации заявлений граждан, ведь если нет сообщения о криминальном деянии, то и самого криминального деяния как бы не существует. Соответственно, не нужно возиться с его расследованием, и оно не будет портить отчетность. Логика очень простая и совершенно непробиваемая: чем больше отклонить заявлений граждан, тем меньше будет беготни и тем лучше окажутся показатели. Главный талант сотрудников милиции заключался вовсе не в умении расследовать преступления, а уклоняться от лишней работы. О буднях советского уголовного розыска было снято множество душещипательных кино- и телефильмов, даже занятные сериалы вроде "Рожденная революцией" и "Место встречи изменить нельзя". Но когда отрешаешься от вымышленных сюжетов и персонажей и знакомишься с деталями реальных расследований, нет-нет, да и схватишься за голову - столь чудовищна пропасть между реальностью и картинкой (чтобы не уклоняться сильно в эту сторону, автор отошлет читателя к собственной книге, в которой обстоятельно рассмотрен данный феномен: Ракитин А. "Социализм не порождает преступности. Серийная преступность в СССР: историко-криминалистический анализ". М. - Екатеринбург: Кабинетный ученый, 2016. 504 с.) Главная беда милицейского равнодушия вовсе не в том, что подобное поведение цинично и болезненно для потерпевших - хотя и это само по себе очень нехорошо. Перед нами проблема другого рода: незафиксированное преступление оказывается как бы непроизошедшим, оно не попадает в милицейскую статистику, что исключает его последующий анализ при расследовании других схожих преступлений. Поэтому когда преступник совершает в схожей манере второе-третье-пятое преступление (а предыдущие милицией не зарегистрированы), то с точки зрения запоздало начатого следствия очередной по счету эпизод окажется лишь первым. Эта ошибка с определением первого эпизода будет чрезвычайно затруднять поиск преступника, поскольку именно в ходе первых попыток малоопытный еще злоумышленник совершает наиболее серьезные просчеты. Проще всего нарушителя закона ловить в начале его криминальной карьеры - эта аксиома справедлива для любых стран, эпох и преступлений. Если бы Евгений Валерианович Вершинин, ставший начальником свердловского уголовного розыска, проявил подлинный профессионализм и принципиальность и настоял-таки на необходимости расследования похищения Бори Титова, то в этом направлении его могли бы ожидать интересные открытия. Прежде всего, бросается в глаза географическая близость мест убийства Герды Грибановой в июле 1938 г. и похищения Бори Титова в феврале 1939 г. Между домами № 19 по улице Первомайской и № 109 по улице Луначарского по прямой всего-то 200 метров! С учетом огибания квартала - 250 метров, в условиях городской среды это совершеннейший пустяк.
 Следующий важный момент, который ни один вдумчивый следователь не оставил бы без внимания, заключен в очевидной схожести жертв обоих преступлений. Герда и Боря - это малолетние детишки, научившиеся говорить, но не умеющие читать и писать. Они беззащитны и несамостоятельны, но они не безнадзорны, это не бродяжки, выклянчивающие копеечку у прохожих. Это дети из благополучных в материальном отношении семей, они любимы родителями и опекаемы ими. Их виктимность, то есть риск стать жертвой случайного преступного посягательства, весьма и весьма низка. Тем не менее оба ребенка оказались жертвами.
 Трудно сказать, понимал ли лейтенант Вершинин, что похищение Герды Грибановой и Бори Титова совершил один и тот же человек. Сейчас бы мы назвали такого преступника серийным убийцей, но в те годы этого словосочетания не существовало. Тем не менее начальник уголовного розыска, если только он был настоящим профессионалом и честным работником, должен был встревожиться и заняться сбором максимально полной информации о случившемся. Надлежащее проведение в феврале 1939 г. необходимой работы привело бы к тому, что дальнейшие события скорее всего приобрели бы совершенно иное течение, нежели это произошло в действительности. Тщательный опрос позволил бы отыскать ценных свидетелей, которые обязательно должны были что-то видеть и слышать. Достаточно вспомнить девочку, которая прибежала ко Дворцу пионеров и позвала на помощь постового Щапина. Она явно хорошо ориентировалась в обстановке и либо жила где-то неподалеку, либо не раз бывала во Дворце пионеров. Во всяком случае, ее можно и нужно было отыскать! Она говорила, что видела похитителя, в отличие от матери похищенного мальчика и Семена Иоэля, которые не смогли описать преступника и прямо заявили, что не смогут его опознать. Кроме таинственной девочки могли быть и иные свидетели. Уголовный розыск уже в феврале мог получить описание злоумышленника, и это серьезно повлияло бы на будущие расследования. Помимо поиска свидетелей, своевременная и адекватная реакция уголовного розыска позволила бы обратить самое пристальное внимание на сбор данных о подозрительных инцидентах с детьми. Для такой работы ОУР обладал всеми необходимыми возможностями, в том числе и оперативными, то есть негласными. Эта работа, если бы только она была своевременно проведена, позволила бы уголовному розыску получить информацию еще об одном происшествии с малолетним ребенком, которое в феврале 1939 г. оставалось неизвестно правоохранительным органам. В июле или августе 1938 г., в то самое время, когда свердловские оперА крутили "на сознанку" бедолаг Баранова и Кузнецова, в доме № 12 по улице Анри Марти произошел странный инцидент. Днем - примерно в полдень или чуть позже - пропала гулявшая во дворе 4-летняя Ника Плещева. Мать быстро спохватилась и стала искать дочку. Когда женщина осматривала двор, ее внимание привлек странный звук, шедший как будто бы из-под земли. Клавдии Плещевой пришлось затратить некоторое время на то, чтобы понять, в каком же направлении искать его источник. Стоны раздавались из сарая, расположенного рядом с домом. Часть незапертого сарая занимала выгородка 3,5 на 2,5 метра под стойло для лошади, перед которой стоял деревянный ящик с рубленым сеном, предназначенным на корм. В этом-то ящике, закопанная глубоко в сено, и лежала в полубессознательном состоянии Ника. Сверху на ящик была уложена тяжелая лестница, из-под которой девочка при всем желании не смогла бы выбраться самостоятельно.
 Когда мать вытащила дочку из сена и попробовала поставить ее на ноги, та стала заваливаться. То есть самостоятельно стоять девочка не могла. На шее Ники отчетливо просматривались синяки и осаднения кожи, было похоже, что это следы сдавливания руками. На подоле платья оказался кровавый кал, что соответствовало картине удушения, доведенной до второй стадии асфиксии, при которой происходит рефлекторное опорожнение мочевого пузыря и дефекация. Позднее, при осмотре девочки мать и бабушка обратили внимание на раскрытую половую щель, чего ранее не наблюдалось. По настоянию бабушки Федор Шелканогов, родной брат матери и дядя Ники, отправился в ближайший магазин и из него позвонил в железнодорожную поликлинику. Будучи железнодорожным рабочим, он имел право получать медицинскую помощь не по месту прописки, а в ведомственном медучреждении. Сообщив о травмировании члена семьи, он попросил прислать врача. Врач Владимир Александрович Ратнер в скором времени действительно явился, но только для того, чтобы обругать родственников Ники. Даже не выслушав толком рассказ матери, он категорично заявил, что девочку укусила корова и из-за таких пустяков незачем беспокоить врача! То, что у Плещевых не было в хозяйстве коров, его ничуть не смутило. В общем, врач приехал и уехал, так и не оказав девочке никакой помощи. Ника была испугана и подавлена на протяжении трех дней, но постепенно стресс прошел и девочка разговорилась. Она рассказала о случившемся с нею следующее: во двор вошел мальчик, который спросил, может ли Ника показать, где находится уборная. Простодушное дитя вызвалось показать незнакомцу искомую дощатую кабину, которая находилась как раз подле сарая. Девочка повела "мальчика" к уборной, но тот вдруг поднял ее на руки и забежал в сарай, там бросил в короб с сеном и... далее воспоминания обрывались, Ника не помнила ни душения, ни каких-то особенных прикосновений "мальчишки". По всей видимости, потеря сознания и травматический шок привели к амнезии - это довольно распространенное явление, и в нем нет ничего необычного. В милицию никто из родных Ники обращаться не стал. Поведение врача было до такой степени красноречиво, что маленькие люди побоялись столкнуться с подобным отношением людей в фуражках с малиновым околышем. Но кроме этого имелась и другая причина их нежелания иметь дело с товарищами из милиции. Дело заключалось в том, что Федор Гаврилович Шелканогов, брат Клавдии, в 1935 г. был осужден за хулиганство на шесть месяцев принудительных работ. Другими словами, он имел опыт общения со стражами порядка и категорически отговаривал мать и сестру от намерения написать заявление в местный отдел милиции. Во-первых, никто из милицейских ничем реально не поможет, а во-вторых, вас же самих и затаскают... Это магическое слово "затаскают" выражало всю степень недоверия простого советского человека к представителям правоохранительных органов. И определенные основания для такого недоверия у советских людей имелись. Чтобы убедиться в этом, достаточно вспомнить, как искали убийцу Герды Грибановой, - под подозрением оказались и родственники девочки, и соседи по дому, в общем, на кого взгляд падал, того доблестные милиционеры и хватали... В связи с затронутой темой хочется процитировать фрагмент в высшей степени познавательных воспоминаний жителя довоенного Свердловска Юрия Богданова, оставившего весьма выразительную зарисовку нравов того времени: "Наша квартира №73 располагалась на втором этаже. В квартире был балкон, и вот в первое лето жизни в этой квартире (речь идёт о 1938 г. - прим. А.Ракитин) я вышел на балкон и гордо крикнул: "Ребята, а моя мама котиковую шубу купила!". Чёрная шуба из крашеного кролика была первой покупкой на папину профессорскую зарплату. Мама тут же втащила меня вкомнату и очень строгим голосом сказала, что никогда никому нельзя говорить о том, что есть в доме, и что купили, даже лучшим друзьям, потому что воры услышат или узнают от болтунов, а потом ограбят квартиру, украдут и шубу, и другие любимые вещи… И вообще, чтобы я на всю жизнь запомнил, что обо всём, о чём говорят вдоме, никому и никогда нельзя рассказывать, потому что милиционеры могут прийти и кого-нибудь арестовать или всех взрослых арестовать, и я останусь один… Это было сказано так серьёзно и повелительно, как умела говорить моя мама. И я сразу и крепко ей поверил." (цит. по Ю.Ф.Богданов, "Времена, события, судьбы. Семейная хроника ХХ века", стр.26-27). Нельзя не обратить внимание на то обстоятельство, что мама, разъясняя сыну необходимость вести себя скромно и скрытно, поставила милиционеров и квартирных воров на одну ступень. Т.е. в понимании интеллигентной женщины того времени - а мама автора была врачом, женой профессора медицины,- милиционеры по своим повадкам и степени потенциальной угрозы рядовому советскому обывателю недалеко ушли от явных уголовников. Деталь эта сама по себе до такой степени красноречива, что не требует никаких дополнений. Логика, конечно, была железобетонной, и к аргументации брата Клавдия Плещева прислушалась. В каком-то смысле органы внутренних дел оказались жертвой собственной репутации. Простые люди действительно избегали с ними связываться, и далее мы еще не раз увидим подобное недоверчиво-опасливое отношение обывателей к советской милиции. Указанное обстоятельство, разумеется, играло на руку злоумышленнику, но вряд ли можно винить людей за то, что собственные судьбы их беспокоили больше, нежели разоблачение неизвестного им негодяя. В общем, в органы внутренних дел Клавдия Плещева не обратилась и, наверное, правильно поступила, поскольку никакого интереса ее заявление там бы не вызвало. На примере похищения Бори Титова хорошо видно, как доблестная милиция спешила разобраться с преступным посягательством, точнее, никак вообще не спешила. И это очень печально, потому что при условии внимательного отношения к заявлениям граждан и должной работы с ними случившееся с 4-летней Никой могло бы подкинуть сотрудникам уголовного розыска весьма ценную информацию для размышлений и анализа. Прежде всего, один только взгляд на карту заставил бы задуматься о возможной связи этого инцидента с убийством Герды Грибановой. Потому что расстояние от дома № 12 по улице Анри Марти от места похищения Герды менее 1,5 км (если быть совсем точным, то 1 420 м). Сексуальные преступники совершают свои посягательства в комфортной для них области, география которой должна отвечать ряду критериев. Во-первых, злоумышленник должен знать этот район и неплохо в нем ориентироваться, а для этого он должен бывать там ранее. Скорее всего, он будет появляться в районе преступления и после совершения посягательства, а значит, существует какое-то благовидное объяснение этому, связанное с его работой, учебой, поездками к родным или друзьям и т. п. Место это должно быть удалено от его собственного дома на некое приемлемое для преступника расстояние. Как показывает следственная практика, время, затраченное сексуальным преступником на дорогу в одну сторону, не превышает обычно 40 минут. Понятно, что если человек перемещается на автомашине, то он успеет за это время преодолеть несколько десятков километров, но для пешехода или велосипедиста расстояние будет уже измеряться считанными километрами. Указанное правило нарушается очень редко и его нарушения обычно указывают на род занятий преступника - он проводит много времени в дороге, то есть работает экспедитором, водителем, часто катается по командировкам и пр. По мере того, как сексуальный преступник набирается опыта, он начинает действовать увереннее и смелее. Первоначальный размер зоны его активности увеличивается, преступник начинает совершать дальние вылазки, исследуя новые маршруты и территории. Он позволяет себе проводить больше времени в дороге, все более отдаляясь от дома. В результате увеличения "транспортного плеча" возможности определить район проживания преступника снижаются. Именно поэтому очень важно правильно определить ранние криминальные эпизоды, связанные с активностью одного и того же преступника. Как видим, в случае свердловских нападений 1938-1939 гг. три первых эпизода оказались локализованы на сравнительно небольшой территории. Все три адреса принадлежали зоне ответственности 2-го отдела милиции и располагались компактно, в непосредственной близости друг от друга. Данное обстоятельство с большой долей вероятности указывало на то, что преступник местный, проживающий где-то неподалеку. Если бы только случившееся с Никой Плещевой стало известно уголовному розыску, то этот эпизод мог бы обогатить следствие (по крайней мере, потенциально) еще одним интересным наблюдением. Девочка в своих рассказах о случившемся называла нападавшего "мальчиком", и это косвенно указывало на его юный возраст. Своего дядю Федора Шелканогова, которому в то время исполнилось 25 лет, Ника воспринимала именно как дядю, не в смысле родственных отношений, а именно возраста. Хотя девочка еще не умела проводить точных возрастных градаций, она все же сознавала заметную разницу между "дядей" и "мальчиком". К сожалению, ничего этого в свердловском уголовном розыске узнать так и не сумели ни в феврале, ни в марте, ни в апреле 1939 г. Собственно, никто из ответственных сотрудников и не ломал особенно голову из-за такого малозначительного пустяка, как появление в городе педофила. Евгений Валерианович Вершинин и его подчиненные жили все это время в страшном напряжении, и источником этого напряжения являлись события совсем иного рода.
| |
| . |
