| |
|
Убийства детей.
Отдел по спецделам являлся одним из важнейших структурных подразделений в составе любой областной прокуратуры того времени, он занимался расследованием резонансных, как мы сказали бы сейчас, преступлений, не подлежащих огласке. ќто могли быть самые разные расследования, связанные как с государственной изменой и подозрениями на диверсию, так и куда менее тяжкие, которые квалифицировались как направленные против порядка управления или пережитки родового строя. Под последними понимались выплата калыма, умыкание невесты, кровная месть… Расследование половых преступлений также относилось к компетенции прокуроров по специальным делам. Все материалы расследований, отнесенных к компетенции отделов, имели гриф "секретно" или "совершенно секретно", и для обычного советского человека этих преступлений как бы не существовало. Если по результатам таких расследований всё же публиковались газетные репортажи или устраивались открытые судебные процессы, то это всегда было политическим решением, принимавшимся на высшем уровне. Самого Отдела по спецделам, как и его таинственной деятельности, тоже как бы не существовало. Люди знали, что есть транспортный прокурор, есть военный, есть надзорные прокуроры, следящие за соблюдением на территории области трудового, природоохранного, гражданского законодательства, а вот о том, что в ранге заместителя областного прокурора работает некий прокурор по спецделам, никто и не догадывался. Год 1938-й оказался для Свердловской областной прокуратуры тяжелым, но объективности ради следует признать, что весьма непростым был весь предшествующий период. В начале 1934-го областная прокуратура, существовавшая к тому времени менее года, пережила весьма болезненный раздел штата на три примерно равные части. Связано это было с изменением административного деления региона и расчленением существовавшей на тот момент огромной Уральской области на три новых, меньших по размеру - Свердловскую, Обско-Иртышскую и Челябинскую. В Свердловске осталось немногим более трети первоначального состава организации - из 12 прокуроров, положенных по штату, таковых насчитывалось лишь 8 человек. На протяжении последующих двух лет штат был заполнен, однако уже в середине 1937 г. в условиях развернувшегося массового террора прокуратура пережила первую "зачистку", устроенную местным управлением госбезопасности под руководством товарища Дмитриева. Тогда был арестован первый областной прокурор Густав Лейман и на смену ему в сентябре 1937 г. пришел Павел Баранов. В августе 1937 г. Прокуратура СССР приказом за подписью прокурора Союза Андрея Вышинского разрешила органам внутренних дел проводить аресты без прокурорских санкций. ќто разрешение действовало вплоть до снятия Ежова с должности наркома внутренних дел в ноябре 1938 г., и жертвами его оказались в том числе и сами работники органов прокуратуры. Некомплект штатов прокуратур разных уровней по всей стране оказался к концу года столь велик, что Вышинский был вынужден просить санкцию Политбюро ЦК ВКП (б) на проведение партийно-комсомольской мобилизации для поддержания хотя бы минимальной работоспособности возглавляемой им структуры. К концу 1937 г. в органы прокуратуры были направлены более 2 тысяч новых работников, зачастую с минимальным профильным образованием либо даже вообще без оного. Все эти люди нуждались в продолжительной стажировке, и их появление ничуть не помогло преодолеть кадровый голод. В середине 1938 г. около 35% работников Свердловской областной прокуратуры имели стаж работы менее 1 года, то есть они фактически не могли вести самостоятельно и компетентно более-менее серьёзные дела. Кадровый голод Прокуратуры СССР весной 1938 г. принял чудовищные размеры. Например, из 36 районов Читинской области без районных прокуроров одновременно оказались 20. В то же самое время в 7 районах Грузинской ССР вообще не осталось ни одного прокурора - все находились либо в местах лишения свободы, либо под следствием. После первой волны ежовской "зачистки" во второй половине 1937 г., весной следующего года пришла пора второй. На этот раз застрельщиком борьбы за "чистоту рядов" выступил сам прокурор Союза Андрей Януарьевич Вышинский. 5 апреля он подписал приказ №346 "О решительной борьбе с клеветническими обвинениями честных людей", а 21-22 мая собрал в Москве Всесоюзное совещание работников республиканских, краевых и областных прокуратур, посвященное борьбе с этими самыми "клеветническими обвинениями". На этом совещании Вышинский устроил совершенно дикий и эпатажный спектакль с "разоблачением" прокурора Омской области Бусоргина, который согласно обвинениям Вышинского, подписывал обвинительные приговоры не читая. На самом деле, на месте бедолаги Бусоргина мог оказаться любой другой региональный прокурор, поскольку практика тех лет была для всех примерно одинакова. Но для расправы был выбран именно прокурор Омской области, круто повздоривший с проверяющей комиссией, и его Вышинский прилюдно наказал в присущей ему хамской манере. Андрей Януарьевич сообразно своему уму и вкусу устроил настоящую буффонаду - сначала прямо в зале заседаний провел допрос провинившегося, во время которого Бусоргин был вынужден отвечать с места, из-за чего половина его реплик была не слышна присутствующим, а затем с позором выгнал его за дверь. Как несложно догадаться, прокурор оказался в скором времени арестован и осужден. Всё как обычно… Действия Вышинского не имели ничего общего с борьбой за восстановление законности и правопорядка - это было чистой воды лицемерие и попытка успокоить население, перепуганное масштабами развязанного Ежовым "Большого террора". Произвол органов внутренних дел и госбезопасности в 1938 г. только нарастал. Его зримым выражением явилось принятие 14 сентября 1938 г. закона, запрещавшего обжалование приговоров по делам о "вредительстве" и "саботаже". Понятно, что в этой обстановке были в значительной степени дезориентированы сами работники прокуратур, оказавшиеся между молотом и наковальней. С одной стороны, они никак не могли влиять на противозаконные действия работников органов внутренних дел и госбезопасности, а с другой, их обвиняли в том, что доносы и оговоры, поступающие в систему НКВД, приводят к компрометации честных граждан. Работники прокуратуры на местах, лишившиеся всякой, даже символической поддержки собственного руководства, оказались предоставлены сами себе - выживай, как хочешь. Органам НКВД в явной форме нельзя было мешать - это грозило физическим уничтожением в кратчайшие сроки. С другой стороны, соглашательство с явно преступной практикой НКВД-шников также грозило работникам прокуратуры уничтожением как профессиональным, так и физическим. Нельзя не признать того, что интеллектуальный уровень прокурорских работников в своём большинстве был на голову выше их коллег из НКВД. Поэтому первые, в отличие от вторых, прекрасно понимали трагизм ситуации. В этой обстановке каждый из них пытался спастись как мог. Например, Михаил Панкратьев, секретарь парткома Прокуратуры СССР и будущий прокурор Союза, уничтожал все анонимные письма, не читая. Ему их доставляли мешками, и он их даже не касался, секретари были свидетелями того, что он анонимки не брал в руки принципиально. Так Панкратьев подстраховывался на случай обвинений в потворстве клевете и оговорам. Другие прокуроры действовали иначе, более тонко. Во многих прокуратурах получила распространение негласная практика умышленного затягивания принятия процессуальных решений. Поскольку любое решение можно было поставить в вину принявшему его, имело смысл демонстрировать как можно меньше активности. Тут, видимо, работала логика такого рода: пока ты не принял решения, ты не допустил ошибки. Разного рода обращения, жалобы, дела, требовавшие прокурорского решения, дожидались рассмотрения месяцами и даже годами. Мало кто знает, что Роман Руденко, будущий Генеральный прокурор СССР, с позором изгонялся из прокуратуры в 1940 г. как раз за такого рода умышленную волынку. Об этом фрагменте его жизни, кстати, ничего не написано в русскоязычной "Википедии", интернет-ресурсе весьма информативном, аккумулирующем в себе большое количество источников, но в этом вопросе явно неполном. Затягивание с принятием процессуальных решений прокуроры могли объяснять перегруженностью работой и кадровым дефицитом, упомянутым выше, но совершенно очевидно, что проблема была куда серьёзнее. Со стороны значительной части такого рода "волынщиков" имело место умышленное уклонение от исполнения обязанностей. ќто очень неприятная страница нашей общей истории, но знать о ней совершенно необходимо. Поскольку кадровая проблема прокуратур всех уровней в 1938 г. не только не была решена, но ввиду продолжавшегося террора лишь усугублялась, Андрей Вышинский нашёл, как ему казалось, оптимальный выход. Для работы в прокуратурах стали массово привлекаться… передовые рабочие. ќто дикое и даже абсурдное с точки зрения современных представлений движение получило несколько бредовое название "социалистическое совместительство". На протяжении всего 1938 г. эту тему раскручивали, так сказать, на общественных началах, но в следующем году "совместительство" стали насаждать директивно. Забегая немного вперед, сообщим, что 4 апреля 1939 г. Вышинский провёл в Прокуратуре СССР совещание "соцсовместителей", а по результатам оного 16 апреля издал приказ под витиеватым названием "О мероприятиях по усилению работы органов прокуратуры с активом". Из приказа следовало, что каждая районная прокуратура должна ввести в штат одного - двух "соцсовместителей", каждая областная - не менее 10-15 таких работников, а Прокуратура СССР - не менее 60-100. Комментировать этот приказ затруднительно. Сначала расстреливать профессиональных юристов, а потом удивляться провалам в работе и привлекать для исправления ситуации "передовых рабочих" - такое безумие было возможно только в сталинском СССР. Именно в такой непростой ситуации Николай Подбело принял к производству поступившее из уголовного розыска дело об убийстве Герды Грибановой. У Подбело не было подчиненных, которым он мог бы поручить это расследование, поэтому он занимался им лично. Его работу курировал прокурор по спецделам Миролюбов, являвшийся заместителем областного прокурора Павла Баранова. Компетентность всех этих людей оставляла желать много лучшего. Может, с точки зрения советской юстиции они и были хорошими следователями, но сексуальные преступления они расследовать не могли и не умели. Областная прокуратура получила на руки из уголовного розыска совершенно нелепое, без единой улики, без внятного мотива, без всякой логики, построенное на самооговорах и явно шитое белыми нитками дело и… застряла с ним всерьёз и надолго. Началось всё с так называемых передопросов, то есть повторных допросов подозреваемых, которые прокурор Подбело стал проводить во второй декаде сентября. И тут последовали чудесные открытия. Во время допроса 15 сентября Сергей Баранов вдруг заявил, что вечером 12 июля на голубятне у Кузнецова произошла пьянка с участием самого Василия, его отца, Толика Мерзлякова и его, Баранова. Анатолий Мерзляков был хорошим знакомым обоих арестантов, родился он в 1918 г., на момент описываемых событий работал слесарем в тресте "Уралэнерго", судимостей не имел, один раз задерживался милицией за шум в общественном месте - в общем, с точки зрения правоохранительных органов, биографию он имел совершенно заурядную и ничем особенным внимания к себе не привлекал. Появление обновленной версии воспоминаний Баранова чрезвычайно вдохновило прокурора Подбело. В тот же самый день, 15 сентября 1938 г., он потребовал доставить в спецотдел Анатолия Мерзлякова и Василия Кузнецова, между которыми устроил очную ставку. Во время неё молодые люди признали факт знакомства и хорошие отношения друг с другом, после чего в один голос заявили, что вечер 12 июля провели порознь. ќто утверждение, как легко заметить, противоречило утверждению Баранова, из которого следовало, будто друзья уходили куда-то после распития спиртного и вернулись после полуночи. Почти двухмесячное пребывание в застенке, может, и не добавило ума Василию, но научило важному правилу, которого он придерживался в дальнейшем: поскольку любая фраза и слово могут быть обращены следователем против говорящего, лишнего болтать не следует нигде и ни с кем, особенно на допросе. Понятно, что перекрестный допрос никак не мог устроить Подбело, поэтому отправив до поры Мерзлякова домой, он устроил допрос Кузнецову. Его он начал с напоминания Василию о показаниях, данных в уголовном розыске. ќтот фрагмент очень красноречив, его имеет смысл воспроизвести в оригинальном виде: "Вопрос: Вы помните, как показывали в милиции, когда я Вас допрашивал? Ответ: Помню. Баранов на меня показывает, а на самом деле я этого не делал, в этот день я с Барановым не был. Вопрос: Вы помните разговор наш с Вами? Ответ: Помню. Вопрос: Помните, как Вы подробно говорили то, что убивали, взяли на себя это убийство, вы ведь не оправдываете себя, а обвиняете. Ответ: Я рассказывал всё, чтобы оправдаться. Вопрос: Вы рассказывали мне подробно, как убивали девочку. Ответ: А зачем Вершинин говорил, что если расскажете подробно, Вас отпустят, я что знал - я всё рассказал, знал я, что рассказывали ребята, которые видели труп". Вот такое лыко-мочало, причём ясно, что протокол передает в весьма сжатой форме лишь самую суть общения следователя с обвиняемым и за текстом остается очень много из сказанного. Можно не сомневаться, что сцена в кабинете начальника 2-го отделения была достойна пера классиков социальной драмы уровня Фёдора Достоевского или Всеволода Крестовского. При этом нужно понимать и ту неловкую ситуацию, в которую из-за отказа Кузнецова от признательных показаний попадал начальник Николая Подбело, заместитель облпрокурора Миролюбов. Ведь ещё 26 июля тот приезжал в здание УНКВД и в присутствии начальника областного уголовного розыска лично допрашивал подозреваемого. Как не раз отмечалось выше, убийство Герды Грибановой было до того специфичным, что опытный следователь в ходе допроса довольно быстро мог определить осведомленность подозреваемого в деталях преступления. Одна из важнейших задач любого допроса заключается именно в определении истинности ответов допрашиваемого и выявлении возможных оговоров и самооговоров. К сожалению, уровень профессиональной компетентности прокурора по спецделам Миролюбова был столь низок, что проведенный им допрос Василия Кузнецова оказался совершенно беспомощным и потому бессмысленным. Но ведь Подбело не мог сказать непосредственному начальнику, что тот некомпетентен и занимает чужое кресло! Строго говоря, тот же самый упрек с полным основанием можно было адресовать и самому Подбело.
| |
| . |
