Интрига на этом не закончилась. Мальчишки вышли с ножом во двор и принялись его ломать.

     Итак, следствие могло двигаться во всех направлениях - экспертиза не снимала подозрений с арестованных. Поэтому в следственном изоляторе остался как Михаил Грибанов, дед убитой девочки, так и молодые любители голубей Василий Кузнецов и Сергей Баранов.
     4 августа 1938 г., в четверг, помощник начальника уголовного розыска Евгений Вершинин устроил Сергею Баранову и Василию Кузнецову очную ставку. Формальная причина назначения очной ставки заключается в устранении противоречий в показаниях, но в конце 1930-х гг. на данное процессуальное действие смотрели несколько шире. Для следственной практики того времени очная ставка - это венец расследования, во время которого изобличенные преступники подтверждают в присутствии друг друга свою виновность. Если можно так выразиться - это символическая капитуляция, полное разоружение перед следователем. Для того же, кто в преступлении не сознается, очная ставка - это всегда тяжелое психологическое испытание, сильнейший удар по выбранной линии защиты, поскольку подозреваемый получает подтверждение тому, что разоблачать его будут явно, открыто и беззастенчиво, что называется, "глаза в глаза". Для правосудия, которое основывается не на уликах, а на признаниях и оговорах, очная ставка является эффективным инструментом психологического подавления не признающего свою вину подозреваемого. В том же случае, когда обвинение опирается на вещественные улики, польза от очной ставки в значительной степени нивелируется. При очевидной виновности признание подозреваемого своей вины в большей степени повлияет на тяжесть приговора, нежели на сам факт того, что обвинительный приговор окажется неизбежен при любой линии защиты. Баранов в своих первоначальных показаниях утверждал, будто убийство Герды Грибановой Василий Кузнецов совершал в одиночку и не в том месте, где находился он сам, то есть Баранов. Кузнецов же рассказывал об этом иначе, он даже уточнял, что ногу девочке отрезал именно Сергей, поскольку сам он этого не делал. Кроме того, Василий категорически отрицал совершение полового акта с трупом и его раздевание. Очевидно, что все эти противоречия и детали требовали уточнения, так что по логике расследования очная ставка между подельниками была необходима.
     Во время очной ставки Вершинин задал Баранову 5 вопросов, а Кузнецову - 6. Оба признали свое участие в убийстве, Кузнецов заявил, что раздевал девочку без участия своего дружка, а также, что убийство совершено тем ножом, что ему принес Баранов 11 июля. Баранов подтвердил, что этот нож был изъят у него милиционерами при задержании 20 июля. Это всё! Никаких вопросов о половом акте с трупом, о расчленении тела жертвы, о наличии второго ножа (не забываем, что до этого Кузнецов утверждал, будто у Баранова имелся второй нож, и даже описывал его. Кстати, описание этого ножа никак не соответствовало тому кинжалу с гардой, который якобы сначала хранился в сундуке Баранова, был там обнаружен Молчановым-младшим и Петрушей Царевым, сломан, выброшен и не найден). Заметьте, не были заданы вопросы о распределении ролей между подельниками, а ведь такие вопросы относятся к важнейшим для следователя по своей значимости!
     Почему же лейтенант Вершинин не задал те вопросы, ответы на которые его должны были интересовать в первую очередь? Ответ может быть только один - он прекрасно знал, что не получит тех ответов, в которых нуждался, поскольку Баранов, хотя уже и был морально раздавлен, всё же оставался ещё не готов "признаваться" в расчленении трупа и половом акте с мертвой девочкой. Осведомленность Вершинина основывалась на сообщениях внутрикамерной агентуры, проводившей с обоими обвиняемыми соответствующую работу, но не добившейся пока что желаемого результата в полной мере. Поэтому помощник начальника уголовного розыска самые острые вопросы обошел молчанием, справедливо рассудив, что вернётся к ним позже, когда Кузнецов и Баранов "дозреют" до согласованных ответов. В конце концов, Вершинин здесь хозяин-барин, он крутит следствием, как хочет, и ему решать, кому, когда и какие вопросы задавать. Точка!
     Прошло несколько дней, и 8 августа 1938 г. на допросе у Вершинина внезапно оказался Василий Кузнецов, причем допрос был проведен в присутствии старшего помощника областного прокурора Мокроусова. Повод для допроса появился у помощника начальника угро весьма серьезный. Внутрикамерная агентура сообщила, что Сергей Баранов после проведения очной ставки вдруг принялся уговаривать своего дружка согласованно отказаться от признательных показаний. Трудно удержаться от того, чтобы не назвать поведение Баранова аморальным: пока он был уверен, что ему лично не грозит обвинение в убийстве, он бодро оговаривал своего друга, не испытывая никаких душевных страданий, но как только убедился в том, что в планах Вершинина ему отводится роль подельника, моментально перепугался и бросился к Кузнецову с призывом вместе искать выход из ситуации. Впрочем, глагол "бросился" в данном контексте всего лишь метафора, бросаться Сергею Баранову было некуда и незачем, поскольку последние две недели он содержался в одной камере с оклеветанным им же Кузнецовым. Переговоры дружков, их брань и драки проходили под неусыпным контролем осведомителей уголовного розыска, которых в переполненной камере явно было несколько.
     В ходе допроса Василия спросили о причине, побудившей Баранова изменить показания, и Кузнецов без затей ответил следующее: "Потому что я на очной ставке ему в глаза сказал о его участии в деле убийства девочки… что он также наносил удары ножом…". Баранов на собственной шкуре узнал, сколь порочен и опасен путь клеветы, ведь ставшего на него всегда можно оклеветать в ответ.
     Допрос этот, как думается, преследовал две цели. С одной стороны, Вершинин явно дал понять арестанту, что тот находится под плотной опекой осведомителей и ни один его чих в камере не пройдет незамеченным, а потому в его положении со следователем лучше не играть. Это было неявное запугивание Кузнецова, а может быть, и вполне явное, ведь понятно же, что в протокол попало далеко не всё, сказанное следователем. Вместе с тем, Вершинин устроил это маленькое шоу в расчете на глаза и уши присутствовавшего в кабинете работника прокуратуры. Тот должен был уяснить, что обвиняемые колеблются, склонны к отказу от признательных показаний и от них можно ожидать разных фокусов. Прокуратуре предстояло в скором времени принять их от уголовного розыска и повести дальнейшее следствие, поэтому было бы очень хорошо, если бы прокурорские работники заблаговременно узнали про выходки подследственных.
     Обе задачи лейтенант Вершинин блестяще, как ему казалось, выполнил, после чего получил возможность заняться другими важными делами. Ему следовало подстраховаться на тот случай, если Баранов и Кузнецов всё же решатся официально отказаться от признательных показаний.
     После проведенного допроса Кузнецов в сопровождении замначальника угро Вершинина и прокурора по спецделам Мокроусова был доставлен к дому №19 по улице Первомайской, где показал место убийства Герды Грибановой (В составе областных прокуратур вплоть до 1961 г. существовали т. н. Отделы по специальным делам, руководители которых обычно совмещал эту должность с должностью заместителя облпрокурора. Отдел по спецделам занимался расследованием тех преступлений, суды по которым проходили в закрытом режиме. Прежде всего, речь идёт о преступлениях, расследование которых было отнесено к компетенции органов госбезопасности, но и не только - в категорию "специальных дел" попадали также преступления против порядка управления, пережитки родового строя, а также т.н. половые преступления, выражаясь в современных терминах - преступления против половой неприкосновенности). [2] "Тело доказательств" - анг. "body of evidence", существует даже весьма неплохой художественный фильм с участием Мадонны, выпущенный в 1993 г., название которого обыгрывает это понятие.) Такого рода действия, связанные с посещением мест совершения преступлений, в последующие годы получили название "следственного эксперимента", но в конце 1930-х гг. они назывались "выездом на местность", или просто "выводка". В ходе "выводки" обвиняемый должен был продемонстрировать знание значимых деталей инкриминируемого преступления, то есть опознать само место, показать свой маршрут подхода и отхода, а также рассказать в подробностях о своих действиях и действиях потерпевшего во время совершения преступного посягательства. Представители следственных органов должны были убедиться в том, что обвиняемый ориентируется в деталях инкриминируемого ему преступления и осведомлен о таких его обстоятельствах, которые составляют тайну следствия и не могут быть известны никому, кроме сотрудников правоохранительных органов и самого преступника. Результаты "выводки" оформлялись специальным актом. Хотя акт "выводки" Василия Кузнецова на место убийства Герды Грибановой из дела исчез, мы точно знаем, что данное следственное действие проводилось. Участвовал ли в аналогичной "выводке" Сергей Баранов, неизвестно, нигде в материалах следствия нет никакой информации на сей счёт.
     В тот же самый день 8 августа помощник начальника уголовного розыска допросил Аркадия Молчанова, молодого человека из компании Василия Кузнецова. Аркаша держал во дворе дома, в котором проживал, голубятню, и согласно имевшимся в деле показаниям именно эту голубятню Кузнецов попытался обворовать вечером 12 июля. То, что Василий пытался похитить имущество друга, весьма выразительно характеризует нравы этой молодежной компании, но этические вопросы волновали Вершинина менее всего. Он понимал, что попытка хищения молчановских голубей до некоторой степени создаёт Кузнецову алиби, о котором он может рано или поздно вспомнить. Поэтому Вершинину было важно заблаговременно дезавуировать возможные в будущем ссылки арестантов на этот эпизод. Молчанов дал совершенно правильные с точки зрения следствия показания, он заявил, что помнит совершенно точно дату неудачного хищения - это случилось в ночь с 13 на 14 июля, то есть на следующую ночь после убийства Герды Грибановой. И присовокупил для пущей убедительности, что его слова может подтвердить мать.
     Отпустив на все четыре стороны Аркашу, который, должно быть, не раз перекрестился, выйдя из кабинета помощника начальника угро, лейтенант Вершинин затребовал к себе другого ценного свидетеля. Таковым оказался Виктор Одношевич, 17-летний молодой человек, проживавший в доме №112 по улице Луначарского, ближайший сосед Василия Кузнецова и Сергея Баранова. Он знал их уже на протяжении 9 лет, но близкой дружбы не водил и членом их компании не являлся.
     Согласно заявлению Кузнецова, сделанному после обыска его жилья и голубятни, марлю, спрятанную в потолочном перекрытии, он получил от Одношевича. Поскольку по результатам криминалистической экспертизы стало ясно, что на марле присутствует человеческая кровь, то вопрос о происхождении этой тряпицы стал для следствия весьма актуальным. Поэтому Вершинин и решил поинтересоваться у Одношевича, на самом ли деле тот передавал марлю Кузнецову? Если бы Виктор подтвердил происхождение этой тряпицы, то следующий вопрос наверняка бы касался того, была ли марля запачкана кровью в момент передачи, но до второго вопроса дело не дошло. Одношевич категорически заявил, что никогда не передавал какую-либо марлю Кузнецову, и для убедительности добавил, что в его собственном доме никакой марли нет. Это был правильный с точки зрения лейтенанта Вершинина, ответ, поскольку Одношевич опровергал сказанное Кузнецовым и тем самым уличал его во лжи.
     11 августа Вершинин, наконец-таки, надумал допросить Василия Молчанова, того самого мальца, что устроил в квартире Баранова фокус с поиском и последующим уничтожением некоего ножа-кинжала с отломанным кончиком. То, что помощник начальника уголовного розыска тянул с этим допросом почти две недели, явственно свидетельствует о его полной осведомленности об истинной подоплеке случившегося и спокойствии относительно результатов произошедшего. Можно не сомневаться, что если бы Васька Молчанов действительно отыскал и уничтожил некую важную улику, то Вершинин в считанные часы вытряхнул бы из него и его родителей душу. Флегматичность товарища лейтенанта лучше любых умозрительных аргументов доказывает то, что в исчезновении ножа он не усматривал для следствия ни малейших проблем.
     Однако 14 августа, в воскресенье, Вершинин запаниковал. В этот день было принято решение о прекращении предварительного расследования по линии уголовного розыска и передаче Василия Кузнецова и Сергея Баранова прокуратуре для формального завершения следствия, подготовки обвинительного заключения и направления дела в суд. Соответственно, надо было "подчистить хвосты" и подготовить для передачи все собранные вещественные доказательства. В англо-американском праве совокупность улик часто называют "телом доказательств",[2] так вот, если задуматься над тем, что представляло собой "тело доказательств", собранное Вершининым при расследовании убийства Герды Грибановой, то следовало признать, что "тело" это выглядело весьма убого. Вся сумма материалов, уличающих обвиняемых, сводилась к куску марли со следами человеческой крови, найденному в потолке голубятни, и признательным показаниям, которые Кузнецов и Баранов дали друг на друга и на самих себя. И это все! Ни орудий убийства, ни внятного мотива… словом, полная чепуха! На одежде подозреваемых крови нет, на ноже, которым якобы расчленяли девочку, - тоже, да что же это за такое?!
     Понимая, что месячная работа следствия выглядит совершенно провально, Вершинин 14 августа настрочил судмедэксперту Сизовой обращение, которое сильно смахивало на панический вопль. Процитируем самую существенную его часть (стилистика и орфография подлинника сохранены): "В частной беседе с Вами Вы высказали то предположение, что в связи с наличием большого налета на кинжале ржавчины присутствие крови могло быть и не обнаружено… могла ли при тех исследованиях, которые Вы производили, оказаться необнаруженной кровь на вещ. доказательстве - кинжале, в связи с наличием на нем налета ржавчины? В связи с окончанием дела ответ прошу дать сегодня же".
     Кстати, этот документ подписан уже не "помощником начальника ОУР" Вершининым, а "заместителем начальника", из чего можно сделать вывод, что лейтенант вырос в должности (еще 11 августа он собственноручно указывал, что занимает должность помощника).
     Судмедэксперт Сизова вошла в положение засуетившегося заместителя и дала требуемый ответ, правда, не в тот же день, а на следующий: "На ваш запрос от 14/VIII-38 г. за №24-46 сообщаю, что при производимых нами исследованиях с целью обнаружения крови на металлических предметах при наличии ржавчины кровь может быть и не обнаруженной даже при наличии таковой". Это был хороший ответ. Конечно, он не превращал изъятый у Баранова нож в улику, но до известной степени объяснял неудачу следствия, мол, это не мы плохо поработали, а нож очень ржавый попался. В остальном, дескать, мы - молодцы!
     Несмотря на своевременно полученный из лаборатории ответ, следственные материалы 15 августа в прокуратуру не ушли. Лишь 16 августа свежеиспеченный заместитель начальника уголовного розыска Свердловской области Евгений Вершинин подписал постановление о направлении собранных материалов и улик прокурору по спецделам областной прокуратуры Миролюбову для рассмотрения. В своем постановлении лейтенант Вершинин не обошёлся без маленькой фальсификации, указав, будто отец убитой девочки заявил органам милиции о её исчезновении только 15 июля. На самом деле, как мы знаем, Пётр Грибанов неоднократно обращался в различные подразделения милиции (территориальные и транспортную, на вокзале) начиная с ночи на 13 июля, но его обращения игнорировались дежурными сотрудниками. Лейтенант Вершинин переложил вину с больной головы на здоровую и предпочел бросить тень подозрений на отца жертвы, но не поступиться корпоративной солидарностью. Что ж, подобное выгораживание коллег по цеху являет собою яркий пример профессиональной деформации и довольно типично даже для наших дней…
     Но еще до того, как оформленные заместителем начальника уголовного розыска бумаги покинули стены подразделения, следственные материалы обогатились ещё одним любопытным документом. Сразу скажем, что этот документ никак не повлиял на движение дела, но он заслуживает небольшого о себе рассказа. Скажем так, ремарки на полях...

     Коля Бунтов - а если официально, то Николай Яковлевич Бунтов - родился в 1921 г. и закончил обучение в школе после 6-го класса, в возрасте 14 лет. В 1935 г. он подался на шарикоподшипниковый завод учеником токаря и очень быстро понял истинный смысл главного лозунга социализма "От каждого - по способностям, каждому - по труду!". На практике это означало, что работать надо было много, а получать приходилось шиш в кармане. Молодой человек решил, что работать на заводе он не будет, и в феврале 1937 г. устроился в столовую №1 Трансторгпита, обслуживавшую точки общественного питания на железнодорожном транспорте. Коля подружился с карманниками, неким Вовкой из "Столовой №3" и Тонким, имени и фамилии которого не знал. Обоих дружков в конечном счете уголовный розыск изловил и отправил на нары, о чем Бунтов упомянул во время допроса не без сарказма: "Тонкому давали три года, но он недели через две после суда снова был в Свердловске…". Согласно его собственному признанию Коля стал промышлять карманными кражами с весны 1938 г. Скорее всего, в этом вопросе он врал, но сие не представляется сейчас важным. Весной его дважды задерживала милиция - сначала при хищении у женщины 15 рублей из кошелька, а потом при попытке украсть у мужчины 27 рублей из нагрудного кармана пиджака. Николашу оба раза дактилоскопировали, но далее этого дело не шло, видимо, загруженным работой сотрудникам милиции было не до подобной шелупони.
     В середине августа 1938 г. Бунтов угодил в милицию в третий раз. Это по милицейским понятиям, видимо, был перебор, и на карманника возбудили уголовное дело. В рамках этого расследования Колю допросил упоминавшийся выше оперуполномоченный уголовного розыска Чемоданов. Последний в ходе общения с Бунтовым поинтересовался, знаком ли тот с Василием Кузнецовым. Коля проживал в доме №72 по улице Луначарского, что называется, в шаговой доступности от домов Баранова и Кузнецова, так что вопрос казался резонным. Выяснилось, что Бунтов не только хорошо знаком с Кузнецовым, но даже был с ним во время воровства часов у неизвестного пьяного гражданина в мае.
     Вот так поворот! Чемоданов, разумеется, знал о попытках уголовного розыска отыскать владельца часов и интересе Вершинина к обстоятельствам этого происшествия, так что расспросил Бунтова о деталях. Согласно рассказу последнего в тот вечер он гулял по району в компании Василия Кузнецова, Ивана Бахарева и Ивана Гладких. Часы Кузнецов забрал у спавшего пьяного мужчины, то есть это было не ограбление, а именно хищение. Ценным приобретением, однако, Василий насладиться не успел - его в скором времени забрал наряд милиции и доставил во 2-ое отделение, где при обыске часы были найдены милиционерами и… отобраны. Без протокола, разумеется, просто отобраны.
     Чемоданов снял копию с протокола допроса Бунтова и 16 августа направил ее лейтенанту Вершинину. Мы не знаем, как отнёсся к полученному документу заместитель начальника уголовного розыска, ведь рассказ Бунтова вступал в прямое противоречие с показаниями, полученными ранее от Евгения Попова, согласно которым тот ворованные часы за №58619 у Кузнецова выменял. Теперь же получалось, что упомянутые часы исчезли в бездонных карманах неких безвестных милиционеров! Вполне возможно, что Вершинин нелестно помянул услужливого дурака, который опаснее врага, а возможно, промолчал и только подумал… Как бы там ни было, заместитель начальника ОУР подшил копию допроса Бунтова к следственным материалам и вместе с паспортами Кузнецова и Баранова, а также уликами - отломанным кончиком ножа, окровавленной марлей и карманными часами за №58619 - отправил спецкурьером пакет с грифом "совершенно секретно" в областную прокуратуру, в новое здание по адресу улица Малышева, дом №2-а. Спустя три недели - 8 сентября 1938 г. оперативный дежурный по Отделу уголовного розыска вернул паспорта Николаю Ляйцеву и Ивану Леонтьеву (брюки, изъятые для проведения судебно-медицинской экспертизы, последний получил много позже - только 10 ноября 1938 г.). Таким образом, они перестали считаться подозреваемыми и "версия №1" окончательно ушла в небытие.