Murders

Убийства детей.
Уральский Монстр. (•роника разоблачения самого таинственного серийного убийцы Советского Союза.)

3. Раз, два, три, четыре, пять! Иду тебя искать...

Итак, в начале последней декады июля 1938 г. расследование убийства Герды Грибановой имело в своем распоряжении целых три как казалось тогда перспективных версии случившегося. Руководство уголовного розыска могло выбирать, какое же направление считать приоритетным, и решило, что двигаться надо во всех направлениях сразу.

     22 июля в восьмом часу вечера представительная делегация сотрудников свердловского уголовного розыска явилась в дом №19 по улице Первомайской с целью проведения обыска как в комнатах, занимаемых семьей Грибановых, так и в чердачном помещении над ними. Обыском руководил помощник начальника Отдела уголовного розыска лейтенант милиции Евгений Вершинин, а в состав группы помимо него входили также начальники 1-го и 5-го отделений ОУР Кузнецов и Крысин с подчиненными. От такого числа милицейских начальников и рядовых милиционеров у жильцов дома, должно быть, разбежались глаза. Пётр Грибанов, заявивший несколькими днями ранее о своих подозрениях в адрес Леонтьева и Ляйцева, наверное, немало удивился тому, что сам оказался в роли подозреваемого. Вот уж воистину говорится, не рой яму другому…
     Результаты обыска оказались интригующими. В чулане Грибановых, под ворохом вещей, была найдена белая тряпка с большим количеством кровавых пятен. В нижней части голубой шторы, повешенной на окне в комнате, также оказались пятна, похожие на кровавые, а на вешалке в кухне был найден пиджак, принадлежавший Петру Грибанову, отцу убитой девочки, с пятном красного цвета на правом рукаве. Особое внимание сотрудников уголовного розыска привлекла старая клеенка с розовыми разводами, похожими на замытые следы крови, которую они извлекли из-под ванной. Казалось, что клеенку умышленно спрятали подальше от глаз. Немалое подозрение вызвали свежестиранные и еще не полностью высохшие вещи, среди которых - двое мужских брюк и бязевая наволочка. Хотя они не имели видимых следов крови или подозрительных пятен, сотрудники милиции на всякий случай изъяли их для проведения экспертизы с целью обнаружения человеческой крови. В число вещей, вызвавших подозрение, попали также детский матрасик из мешковины с коричневыми пятнами непонятной природы и тумбочка, на внутренней стороне которой был обнаружен буро-красный след, как будто оставленный пальцем.
     После этого обыск переместился на чердак. Там свердловские пинкертоны обнаружили две детские кроватки, одна из которых принадлежала убитой Герде. На этой кровати оказались бурые мазки, оставленные как будто бы запачканными в крови пальцами. Разумеется, у сыщиков сразу же родился вопрос: когда детские кроватки вынесли из жилых комнат? Оказалось, что произошло это 17 июля, на следующий день после обнаружения тела убитой девочки, что казалось подозрительным. Заинтересовали сотрудников уголовного розыска и иные предметы, найденные на чердаке: фанерная коробка размером 59 на 35 см с пятнами "темно-бурого цвета" на дне, два столика под цветы, на одном из которых бросались в глаза красно-бурые пятна, старое стеганое одеяло с замытыми как будто бы пятнами крови, стиранное и еще мокрое, а также кусок холста с пятном, напоминавшим кровавое. Все эти предметы также были изъяты для проведения экспертизы происхождения подозрительных пятен.
     По окончании обыска последовал новый допрос Петра Грибанова. Допрос проводил лейтенант милиции Вершинин, помощник начальника уголовного розыска, и по тому, что за это дело взялся лично Евгений Валерианович, можно догадаться о том значении, которое придавалось допросу. Вершинин считался одним из лучших "кольщиков" свердловского угро, то есть мастером развязывать языки упорно запирающимся преступникам. Ещё до того, как попасть в милицию, он попробовал себя в разных промыслах и занятиях - работал на почте, закончил курсы телеграфистов и устроился приемщиком телеграмм, "морзистом", как говорили тогда. После пошёл служить в армию - это, кстати, считалось в 1920-е гг. достаточно престижным, поскольку всеобщей воинской обязанности не существовало, и для того, чтобы попасть на службу, требовалось выдержать конкурс. Отдав долг Родине, Евгений Валерианович подался в торговлю, благо кооперация во времена НЭПа процветала, и стал секретарём торговой артели. Вообще, милицейские оперработники той поры, как правило, успевали пройти определенную школу жизни до того, как судьба заносила их в сплоченные ряды наркомвнудельцев - такая практика позволяла отбирать людей тёртых и понимающих что в этой жизни почём. Летом 1936 г. Вершинин уже числился инспектором свердловского ОУР на правах начальника отделения в звании младшего лейтенанта (это специальное звание соответствовало старшему лейтенанту Красной армии). ќто означало, что хотя для него в штатном расписании не имелось должности, он считался ценным сотрудником и рассматривался как приоритетный кандидат на повышение. Через два года - во время описываемых событий - Евгений Валерианович уже вёл важнейшие расследования и фактически являлся правой рукой Цыханского, которого в скором времени и заменил на посту начальника Отдела уголовного розыска.
     Судя по всему, Вершинин с помощниками предполагали быстро опровергнуть алиби допрашиваемого и получить от него признание в участии либо соучастии в убийстве. Грибанов, явно понимая, к чему клонится дело, повторял свой прежний рассказ о событиях 12 июля без изменений. Настаивая на собственном алиби, он уточнил, в какой театр ходил (имени товарища Луначарского), что именно смотрел (постановку "Петра I" по роману Алексея Толстого), и назвал встреченных в театре знакомых - трёх работников административно-хозяйственного отдела управления НКВД. Далее последовали вопросы по результатам обыска, явно призванные своей неожиданностью дезориентировать Грибанова и сбить с толку. Вершинин поинтересовался, когда Грибанов перенёс кровать убитой дочери на чердак, на что допрашиваемый ответил, что кровать выносили в его отсутствие 17 июля. После этого помощник начальника угро поинтересовался, кто и для чего стирал вещи Герды? Грибанов пояснил, что этим занялась его жена после похорон дочери, а цель стирки очевидна - "чтобы убрать". Трудно сказать, какой именно ответ намеревался услышать Вершинин, но далее стало интереснее. Лейтенант спросил, кому принадлежит фанерная коробка, найденная на чердаке, та самая, дно которой оказалось сильно запачкано темно-бурым веществом. Грибанов ответил, что коробка не его, а чья - он не знает. Прямо скажем, ответ оказался неудачным, жители советских коммунальных квартир и домов тщательно считали свои и чужие квадратные дециметры, и поставить без разрешения хозяина на чужую площадь коробку, тумбочку или даже пару обуви значило получить на собственную голову серьезный скандал. Причём неважно, о посягательстве на какую площадь могла идти речь - в коридоре, кухне, на чердаке, где-нибудь под лестницей или в подвале - логика советского обывателя, закаленного теснотой и убогостью быта, демонстрировала несокрушимую прямолинейность, выражавшуюся незатейливой формулой: своё барахло заноси к себе, а на чужую или общую площадь не залезай! Вершинин, разумеется, почувствовал странность ответа Грибанова и тут же уточнил, когда тот поднимался на чердак в последний раз? Отец девочки заявил, что был на чердаке в последний раз 13 июля, когда осматривал его в поисках Герды, и тогда подозрительной фанерной коробки там не было. Вот это уже по-настоящему казалось интересным… Неужели Грибанов подобным утверждением намекал на то, что коробку с подозрительными пятнами ему подбросили? Кому и для чего это делать? Быть может, он знает, что в коробке человеческая кровь, и заблаговременно пытается создать видимость, будто не имеет к этому ни малейшего отношения?
     Вершинин продолжал наседать на Грибанова, добиваясь ответов о происхождении подозрительных следов на различных предметах. Появление похожих на кровь пятен на кровати Герды отец объяснил тем, что "это может быть только краска и попала она туда в мастерской". Объяснение также было из разряда неудачных, поскольку кроватка была белой, - неужели рабочие, собиравшие ее, не заметили оставленных пятен? А происхождение красного пятна на пиджаке, найденном в кухне, Грибанов связал с привычкой носить цветные карандаши в карманах, дескать, грифель намок и дал такое вот пятно. При этом Петр Михайлович уточнил, что не надевал указанный пиджак полтора года, что тоже звучало, мягко говоря, недостоверно. Трудно было представить, чтобы редко используемую вещь на многие месяцы оставили висеть на кухне, не позаботившись убрать в шкаф. Не по-хозяйски это как-то, не по-советски…
     В целом же, показания отца убитой девочки звучали не очень убедительно, и можно сказать, что версия об умышленном убийстве Герды Грибановой её дедом при соучастии родителей - или, по крайней мере, отца - оставалась актуальной. Теперь решающее слово должна была сказать криминалистическая экспертиза подозрительных пятен, найденных на одежде и деталях мебели в доме на Первомайской. ќти вещи были отправлены в лабораторию судебной медицины, а уже 23 июля оттуда в Отдел уголовного розыска пришло заключение по исследованию первой партии вещей, связанных с расследованием. Речь идет о матерчатом пояске Михаила Андреевича Грибанова, его рубашке и брюках, кинжале и ножнах, найденных в сенях квартиры Баранова, а также вещах, обнаруженных на трупе Герды Грибановой. (Любопытна деталь, позволяющая составить представление об уровне канцелярской культуры работников уголовного розыска: из милицейских документов невозможно понять, что представлял собою пресловутый нож, найденный у Баранова, поскольку его никто толком не описывал. Опера произвольно называли его то "кинжалом", то просто "ножом большого размера". Лишь благодаря акту судмедэкспертизы мы можем понять, о каком же именно предмете идет речь - это был "кинжал с чёрной деревянной ручкой, металлическая часть кинжала 17,5*3 см, с обеих сторон лезвия имеются буро-красные пятна.").
     Экспертное заключение гласило, что на предметах одежды, обнаруженных на трупе девочки (пальто, безрукавка, платье, чулки), человеческая кровь присутствует, что, в общем-то, было вполне ожидаемо. Странным было бы противоположное заключение. На вещах же, изъятых у деда Герды Грибановой: пояске, брюках и рубашке - крови не обнаружено. Вообще никакой - ни человеческой, ни животного. Кроме того, крови не оказалось на трусиках Герды - эта деталь позволяла предполагать, что раздевание жертвы являлось прижизненным, до нанесения ножевых ударов.
     Заключение судмедэксперта Сизовой было принято к сведению, но никаких видимых последствий за собой не повлекло - Михаил Андреевич Грибанов остался под стражей и вышел на свободу много позднее.
     В те же самые июльские дни сотрудники уголовного розыска деятельно отрабатывали версию о причастности к убийству девочки группы молодых людей в составе Баранова, Кузнецова и, возможно, кого-то еще.
     25 июля опера угро явились с обыском в дом №111 по ул. Луначарского, где проживал до ареста Василий Кузнецов. Честно говоря, не совсем понятно, чем объяснялась такая задержка с обыском, ведь подозреваемый находился в тюрьме с 21 числа. Во время обыска были изъяты детали одежды Василия, на которых оказались пятна, напоминавшие кровавые: серая рубашка, серые брюки и ботинки с брезентовым верхом. Неожиданное разнообразие в довольно рутинную процедуру внесло в высшей степени интригующее заявление соседа Кузнецовых, некоего Александра Васильевича Шулякова, поведавшего о находке ножа в палисаднике перед домом. Согласно рассказу неожиданно появившегося свидетеля его жена Анфиса Георгиевна несколькими днями ранее обнаружила в кустах складной перочинный нож, по-видимому, кем-то заброшенный в палисад. Принадлежность находки Шуляков определить не смог, соответственно, не смог и вернуть нож хозяину, а потому оставил его себе. ќтим ножом он перемешивал чернила в своей чернильнице, а после того, как сотрудники угро заинтересовались находкой, передал его им для последующей экспертизы.
     История с таинственным ножиком, найденным непонятно кем, где и когда, могла бы показаться анекдотичной, поскольку совершенно непонятно, кого и в чем подобная улика могла изобличать, но сотрудники уголовного розыска отнеслись к ней со всей серьёзностью. Впоследствии этот нож наряду с вещами Василия Кузнецова был передан на экспертизу с целью обнаружения следов крови, по-видимому, свердловские следопыты всерьез считали, что убийца Герды Грибановой избавится от орудия убийства просто выбросив его из собственного окна под окно соседу. Допущение, конечно, в высшей степени наивное, но… таков был уровень мышления доблестных борцов с криминальным беспределом.
     В тот же самый день - 25 июля - сотрудники уголовного розыска провели обыск голубятни, в которой Василий Кузнецов содержал своих птиц. ќто была унылая клетушка, построенная молодым человеком во дворе дома, на первом этаже которой были устроены примитивные полати, способные служить спальным местом для двух или даже трех человек, а на втором - место для птиц. Никакой связи между этими помещениями не существовало, на второй этаж можно было попасть только по приставной лестнице. Внимательный осмотр голубятни позволил сотрудникам уголовного розыска обнаружить в потолочном перекрытии первого этажа потайную полость, в которой находилась марлевая тряпица размером с носовой платок, испачканная чем-то, напоминавшим по внешнему виду кровь. Находку приобщили к вещам, изъятым из комнаты Василия Кузнецова, и перочинному ножу, найденному Анфисой Шуляковой в палисаднике. Вечером того же самого 25 июля, после окончания обыска, был проведён допрос находившегося под арестом Кузнецова. Допрос проводил заместитель начальника свердловского ОУР старший лейтенант Вершинин, упоминавшийся выше. Он курировал расследование и, по-видимому, не считал возможным передоверить важный допрос рядовому сотруднику.
     Евгения Валериановича, прежде всего, интересовал вопрос о наличии или отсутствии у Кузнецова алиби на время убийства Герды Грибановой. Василий утверждал, что весь день 12 июля провел на голубятне, где вместе с друзьями Барановым и Гребеньщиковым гонял голубей до 22 часов. После этого Сергей Баранов покинул дружную компанию минут на 30, сходил домой поужинать и вернулся обратно. На вопросы о происхождении пятен на одежде и спрятанном в тайнике куске марли Василий ответил однозначно и лаконично: пятна на одежде - это следы краски, а марля, найденная в потолочном перекрытии голубятни, использовалась для протирания миски, в которую насыпали корм для птиц, что там могут быть за пятна, он не знает. И более про пятна молчок, что на его месте выглядит логично: похоже, что на четвертые сутки ареста молодой человек уже смекнул, что "раскручивают" его на какое-то серьезное дело. Спросили Василия и о ножах, которыми тот владел. Подумав немного, Кузнецов заявил, что имел два перочинных ножа, один из которых был с отломанным кончиком. Самое забавное заключалось в том, что сотрудники уголовного розыска ножей этих не нашли, так что разговор велся, в общем-то, ни о чем.
     В тот же день помощник начальника ОУР Вершинин допросил лично еще одного весьма интересного с точки зрения проводившегося расследования свидетеля - Александру Кузнецову, младшую сестру арестованного Василия. Девушке шёл 15-й год, и она явно была сознательной ученицей, пытавшейся изо всех сил помочь следствию. ќто её желание ничего хорошего старшему брату не сулило. Саша хорошо запомнила день 12 июля, и вовсе не потому, что тогда пропала маленькая Герда, а потому, что ходила в кинотеатр на вечерний сеанс и смотрела немецкую комедию "Маленькая мама". Так что привязка к дате оказалась у сестры Василия железной. Вспоминая о событиях того вечера, девушка припомнила, правда, ссылаясь на слова отца, будто старший брат уходил из дома в начале двенадцатого часа ночи, а когда вернулся, ни она, ни отец не заметили. ќто было очень плохое для Василия сообщение, ведь он настаивал на том, будто не уходил со двора вечером, по его словам, уходил только Баранов, чтобы поужинать дома… Теперь же следствие получило информацию, из которой можно было заключить, что Василий Кузнецов лжёт на допросах, и из этого вытекал вполне резонный вопрос: зачем он это делает и что скрывает? То, что свои показания Александра давала спустя две недели после интересующих следствие событий и при этом ссылалась не на личные наблюдения, а на рассказ отца, сейчас никого не интересовало, главное заключалось в том, что подозреваемый Кузнецов пойман на лжи.
     По-видимому, поздно вечером 25 июля или уже 26 июля в расследовании убийства Герды Грибановой произошло важнейшее событие, предопределившее последующие шаги следствия и его конечный результат. Сергей Баранов собственноручно написал заявление, в котором сообщил о том, что убийство маленькой девочки совершено Василием Кузнецовым. Под заявлением поставлена дата - 25 июля. Понятно, что после такого заявления должен был немедленно последовать допрос написавшего, поскольку по всем понятиям следственной практики тянуть с ним было никак нельзя, ведь сознавшийся может переменить свое решение либо даже покончить с собою. Однако допрос Баранова датирован следующим днем - 26 июля. Несовпадение дат выглядит странно и требует какого-то объяснения, поскольку заявление Баранова и всё, что с ними связано, очень важно для понимания произошедшего в дальнейшем.
     Можно предположить, что события развивались так. Находящийся в камере следственного изолятора Баранов попросился на допрос незадолго до полуночи, сообщив, что желает сделать важное заявление. Следственные действия в ночное время были запрещены, но в 1938 г. процессуальные нормы игнорировались НКВД повсеместно, так что конвой имел инструкции насчет того, как действовать в случае такого рода обращений содержащихся под стражей лиц. Баранов был доставлен в кабинет здесь же, в здании изолятора, где и написал на неровно оборванной половинке листа своё заявление. Происходило это до полуночи, и потому дату Баранов проставил ту, которая была по факту, то есть 25 июля. Старший конвойной смены, ознакомившись с содержанием написанного, понял, что арестант "пошёл на сознанку", и немедленно связался с уголовным розыском. Начальства на месте уже не было, поэтому сообщение принял дежурный по Отделу самый что ни на есть рядовой опер Чемоданов, тот, который ездил в Черемхово производить обыск и арест Михаила Грибанова. Чемоданов, разумеется, потребовал немедленно доставить арестованного для допроса, что и было сделано. Произошло это уже после полуночи, то есть в ночные часы 26 июля. Именно поэтому важнейший для последующего расследования допрос проводил Чемоданов, а не Вершинин, и именно поэтому протокол датирован 26 числом и написан другими чернилами, нежели заявление Баранова.

     Итак, что же написал Серёжа после недельного пребывания в свердловском застенке? ќто эпическое сказание заслуживает того, чтобы воспроизвести его дословно, благо оно предельно коротко. Текст его гласил (орфография оригинала сохранена): "Когда я принес ножик к Кузнецову он лежал у него в дровяннике. Он спал потом он стал меня уговаривать что обокрадем квартиру. Если кто помешает то укокошим. Когда попала девочка то он мне сказал она мешает принеси конфект я ее уманю а ты посмотриш что-бы никто не видел. То я стоял и смотрел на жухаре когда он ее порезал вышел и сказал пойдем после этого я ушол домой. Конфекты были у него. 25/VII-38 г. Баранов".
     Автор явно не дружил со знаками препинания и испытывал серьезные затруднения с изложением даже предельно простых мыслей. Но не это самое примечательное в тексте, вышедшем из-под пера Сережи Баранова. В качестве причины преступления он выдвигает совершенно нелепый мотив - намерение ограбить квартиру и очевидно оговаривает своего друга Кузнецова. Именно желание автора "сочинения" оболгать товарища придает его эпистолярным потугам вид непримиримо отталкивающий.
     Сотрудники уголовного розыска, знакомые с деталями совершенного убийства и результатами судебно-медицинской экспертизы тела Герды Грибановой, должны были почувствовать бьющую в глаза нелепость и лживость написанного Барановым. Как же был проведен его допрос?
     А никак. Сержант милиции Чемоданов тупо записал ересь из уст Баранова, не задав ни одного вопроса по содержанию его монолога. Вот самая существенная часть пресловутого допроса: "У ворот я стоял потому, чтобы сказать Кузнецову в случае, (если) кто-то пойдет по двору дома, а это нужно было, чтобы нас никто не заметил. Уведенную девочку Кузнецов в саду изрезал, после чего вышел из сада обратно ко мне во двор дома и сказал, что давай пойдем домой. Мы с ним вернулись обратно и разошлись по домам, кражу не совершили, но почему, я и сам не знаю". Баранов в его собственном рассказе ведёт себя как идиот, он стоит у ворот, где его видят все входящие и выходящие, и делает это для того, чтобы злоумышленников никто не заметил. Он стоит, по его собственным словам, на "жухаре", но при этом убийство совершается совсем в другом месте, в тёмном саду. О чем он должен предупреждать Кузнецова, а главное - как, если расстояние от места убийства до жилого дома, согласно протоколу осмотра места обнаружения трупа, не менее 80 метров, а может, и более. Странное впечатление производит цель преступников. Ну, в самом деле, имея намерение обворовать квартиру вечером выходного дня (sic! когда все жильцы дома), они для чего-то решаются на убийство, которое не планировали, но при этом саму кражу даже не пытаются совершить.
     Ладно, с Барановым все довольно ясно, молодой человек не сильно умен и плохо образован, ждать от него здравого и логичного рассказа не следовало, но сержант Чемоданов для чего протирал свои галифе на рабочем месте?! Все-таки перед нами не тупой валенок из райотдела - какой-никакой, а опер областного угро! Раз он попал в такое подразделение, значит, как-то проявил себя в деле… Трудно поверить в то, что Чемоданов не почувствовал завиральность услышанного рассказа, очевидно, он самоустранился от каких-либо суждений и вопросов, полностью предоставив инициативу Вершинину. Вот явится начальник поутру - начальник и рассудит…
     Что же произошло далее?
     А далее странности только нарастают. Ранним утром 26 июля на рабочем месте появился лейтенант Вершинин, явно вызванный полночным телефонным звонком сержанта Чемоданова. Помощник начальника уголовного розыска ознакомился с ночными откровениями Баранова и вызвал на допрос Василия Кузнецова. И первый же вопрос вкатил ему, что называется в лоб: "Признаёте себя виновным в убийстве 4-летней девочки Герды Грибановой вечером 12 июля в саду дома №19 по Первомайской улице?" - "Да, признаю", - отвечает Кузнецов.
     Вот так поворот, правда?
     Ещё 21 июля в день ареста Василий убедительно рассказывал о собственном алиби, а по прошествии пяти дней, вдруг - бац! - следует такое признание. Причем в материалах дела не видно никаких серьезных подвижек за этот период. Не только улик новых не появилось, но даже вещи, изъятые при обысках по месту жительства Кузнецова и Грибанова, еще не были отправлены на экспертизу в лабораторию судебной медицины! Тут самое время задуматься, а что, собственно, побуждало сознаваться в убийстве Баранова и Кузнецова? Что это за голос проснувшейся совести? Что это за такое дивное духовное преображение претерпели подозреваемые в мрачной камере №19 следственного изолятора? Православие считает, что все души человеческие открыты перед Богом и в душе даже самого закоренелого грешника может проснуться потребность покаяния. Но ведь коммунисты и комсомольцы в Бога не верили и христианские представления о мире и душе отвергали категорически. Так что же торкнуло двух незадачливых любителей голубей вдруг покаяться в ночь на 26 июля в содеянном преступлении?
     Подсказка есть, точнее намек. Баранов и Кузнецов содержались в одной камере изолятора. Согласно чекистским заветам товарища Дмитриева-Плоткина. Правда, к тому моменту сам товарищ Дмитриев уже с месяц как был не "товарищ", а "гражданин подследственный" и бодро, без пауз рассказывал о своей вредительской деятельности компетентным товарищам из следственной части по особо важным делам Главного управления госбезопасности, но сей маленький штришок ни на что не влиял. Школа тюремной провокации, детально продуманная и отработанная на практике как самим Дмитриевым, так и его подчиненными, пережила надолго своих создателей. Строго говоря, жива она и поныне.
     В отличие от той странной и даже абсурдной истории, что рассказал прежде Баранов, исповедь Кузнецова обросла деталями и нюансами. Так, Василий сообщил, что задумал обворовать жильцов дома №19 дней за пять до убийства - Баранов об этой детали почему-то сообщить забыл. Кроме того, Кузнецов рассказал о том, что перед совершением преступления крепко выпил с Барановым. Чтобы было ясно, о какой величине алкоголя идет речь, следует уточнить - подельники выпили пол-литра водки и четверть литра вишневой наливки. Удивительно, но и об этой детали Баранов запамятовал. Время совершения убийства допрашиваемый отнес к 22:30 и даже позже (напомним, что дедушка пропавшей девочки стал ее искать уже в 21:20).
     Поскольку убийство Герды Грибановой являлось по своей сути половым преступлением, лейтенант милиции Вершинин не мог обойти стороной его специфические детали. Кузнецов отвечал невразумительно: "Я девочку подвёл к кустам черемухи, в это время подошел и Баранов. Я в это время зажал ей рот и нанес ранение ножом в область, кажется, горла, точно не помню, потом я ещё нанёс ей несколько ударов в голову и стал раздевать". О цели раздевания жертвы ответил так: "На это не могу ответить. Будучи пьяным, я просто не отдавал себе отчета". О возможности полового акта с маленькой девочкой Кузнецов высказался следующим образом: "У меня такой цели не было, может быть, её имел Баранов?". Так и хочется уточнить, кто же кого в этом кабинете допрашивал? Ссылки на то, что в момент совершения преступления Кузнецов был сильно пьян, во время допроса звучали неоднократно. Трудно отделаться от ощущения, что вся история с распитием водки и вишневой настойки введена в криминальный сюжет с единственной целью - оправдать выпивкой все нестыковки, несуразности и очевидные глупости в ответах подследственного. Как только ему задавали необычный вопрос, ответ на который явно выходил за рамки понимания Кузнецова, сразу следовала отговорка: не могу сказать, был пьян… Причём сильное опьянение не помешало Василию запомнить принципиально важные для следствия моменты, связанные с расчленением тела девочки; он точно запомнил, что отрезал руку, а вот ногу отрезал Баранов.
     Момент этот неслучаен - сотрудникам уголовного розыска важно было зафиксировать персональную вину каждого из подозреваемых, поскольку при вынесении приговора суд будет учитывать индивидуальную ответственность подсудимого за причинение тех или иных телесных повреждений. Суд будет делать на этом особые акценты, а потому на этапе следствия желательно однозначно определиться, дабы не устраивать ералаш в ходе процесса. Именно поэтому в вопросе о расчленении тела Кузнецов никак не мог сослаться на плохую память и сильное опьянение - такой ответ суд никак не устроил бы. В общем, бедолага наговорил то, что от него требовалось услышать Вершинину, а помначальника угро живенько оформил сказанное протоколом. Ибо написанное пером, как известно, не вырубишь топором…
     В конце допроса последовал очень интересный вопрос Вершинина о том, рассказывал ли Кузнецов кому-либо о совершенном убийстве? И допрашиваемый сообщил, что во время пребывания в камере при 4-м отделе милиции 23 и 24 июля он рассказывал о преступлении неким Викторову и Гизатуллину. Момент этот кажется странным и даже лишним, однако смысл как в самом этом вопросе, так и в зафиксированном ответе кроется немалый. Вершинин явно готовил подкрепление обвинению Кузнецова и Баранова, и ему требовался формальный повод для допроса упомянутых выше сокамерников Василия. Интуитивно кажется, что упомянутые Викторов и Гизатуллин отнюдь не рядовые сидельцы, а внутрикамерная агентура, призванная "подсказать" запутавшимся арестантам "правильную" линию поведения, а потом подтвердить факт сознания при формальном допросе. Это та самая массовка, что призвана добавить убедительности признательным показаниям. Скорее всего, Викторов и Гизатуллин были допрошены Вершининым в ближайшие часы после окончания допроса Кузнецова, но в силу причин, которые станут ясны чуть позже, протоколы этих допросов не были сохранены в деле. Итак, в 06:20 26 июля помощник начальника городского уголовного розыска прекратил допрос Василия Кузнецова и занялся иными важными делами.
     В тот же день лейтенант Вершинин направил в лабораторию судебно-медицинской экспертизы вещи, изъятые при обыске голубятни Василия Кузнецова и места его проживания (числом 6 единиц), а также вещи с подозрительными пятнами и потеками, обнаруженные при обыске квартиры Грибановых и чердака над нею (числом 13 единиц). Кроме этих вещей на экспертизу отправились 2 предмета, принадлежность которых оставалась органам следствия неизвестной: фанерный короб с бурыми потеками на дне и кусочек "кости с тонкими стенками", подобранный на чердаке. Перед экспертом были поставлены следующие вопросы (стилистика документа сохранена): "1. Содержат ли в себе имеющиеся на вещах и одежде пятна наличие крови или другое какое-либо красящее вещество. 2. Если кровь, то кому принадлежит; человеку или животным или птице. 3. Если кровь человека, то из какого органа". На то, что в конце вопросов не поставлены вопросительные знаки, внимания можно не обращать. Для того времени подобная грамматика в документах НКВД - это, скорее, норма, нежели ошибка. Милиционеры той эпохи не могли разобраться, как правильно написать имя "Герда": в документах можно прочесть и "Гера", и "Герда", и "Герта", и даже "Гердта", в общем, работникам сильно невидимого фронта писательство давалось немалым напряжением умственных сил. Нельзя не отметить и того, что разного рода повторы, слова-паразиты и отсутствие знаков препинания превращают чтение рукописных документов той эпохи в своего рода разгадывание головоломок без всякой уверенности в том, что полученный ответ действительно окажется правильным.
     Начальник Отдела уголовного розыска Георгий Цыханский, получив сообщение своего помощника Вершинина о появлении признательных показаний Кузнецова и Баранова, поспешил сообщить в областную прокуратуру об успешном завершении расследования. Эту поспешность можно истолковать двояко: с одной стороны, она ясно указывает на полное доверие подчиненному со стороны начальника, который не стал лично встречаться с арестантами, дабы удостовериться в правдивости сделанных ими заявлений, а с другой, свидетельствует о полном удовлетворении полученным результатом всех тех сотрудников уголовного розыска, кто непосредственно вел расследование, то есть Вершинина, Кузнецова, Крысина, Чемоданова и др. Никто из сыскарей ни в чём не сомневался - арестанты сознались, дело закончено, забудьте!
     Из областной прокуратуры в "Городок чекистов" во второй половине дня 26 июля примчались заместитель облпрокурора по спецделам Миролюбов и старший помощник облпрокурора Мокроусов. В кабинете начальника ОУР они допросили Василия Кузнецова в присутствии Цыханского, который, кстати, лично вёл протокол этого допроса.
     Допрашиваемый сразу же признался в совершении убийства и пожелал дать показания о возникновении умысла совершить это преступление. В ходе последующего рассказа Василий обстоятельно воспроизвёл события 12 июля, наполнив их многими деталями, о которых не упоминал прежде. Он странным образом изменил количество выпитого с Барановым в тот день спиртного, теперь по его словам они "купили в гастрономе вина: 3/4 литра водки, из них 1/2 литра вишневой настойки". И точно назвал уплаченную за выпивку сумму - 9 рублей 75 копеек. Похвальное улучшение памяти!
     Кузнецов заявил, что решил обокрасть квартиру, так как считал её богатой. Правда, на вопрос о том, какая мебель находится в комнатах Грибановых, ответить не смог, признался, что не знает этого. Но уточнил, что жильцы квартиры хорошо одевались, поэтому, мол-де, и квартира должна была быть богатой. Что-то в его рассказе, по-видимому, вызвало настороженность прокурорских работников, поскольку в некоторых местах официального документа ощущается ироничный подтекст. Например, Кузнецову задали вопрос о том, откуда он узнал, что девочка живет в квартире, которую он планировал обворовать? На что Василий без затей ответил: "Видел несколько раз в окне". Тут же последовал логичный вопрос про мебель: "Как же вы, видя девочку, не видели мебель?" Хороший вопрос из тех, что не в бровь, а в глаз…
     Несуразные ответы следовали и далее: "Какие волосы у девочки?" - "Не заметил"; "В чем была одета девочка?" - "В день убийства не заметил, так как был пьяный". И такой ответ даёт человек, утверждающий, что он раздевал жертву донага!
     Смысл некоторых пассажей уловить невозможно, поскольку они противоречат друг другу. Вот дословное воспроизведение рассказа Кузнецова о ножах, которые убийцы носили с собою: "У Баранова были два ножа, один его, другой мой, и он их носил часто с собою… один охотничий, другой вроде финки. Оба ножа принадлежали Баранову". Понимай как хочешь. Спросить бы у товарища Цыхановский, задумывался ли он сам над тем, что заносит в протокол?
     Очень интересный вопрос был задан арестованному относительно того, кто снимал обувь с Герды Грибановой. Как отмечалось выше, убийца устроил из тела и вещей жертвы нечто такое, что мы сейчас назвали бы подобием художественной инсталляции, то есть он разместил тело и мелкие предметы неким упорядоченным образом. Ботиночки, снятые с ног убитой девочки, он поставил рядом друг с другом слева от трупа. И вот Василия Кузнецова начинают об этом расспрашивать: "Вопрос: Кто раздевал девочку?
     Ответ: Я раздевал. Раздевал для того, чтобы лучше было резать.
     Вопрос: А кто снимал ботинки с ребенка?
     Ответ: Я лично не снимал, а снимал ли Баранов, не помню".
     Строго говоря, на этом месте допрос можно было прекращать, поскольку невиновность Кузнецова стала просто-таки неприлично очевидной. Обратите внимание, что ещё во время утреннего допроса Василий не мог объяснить цель раздевания жертвы, ибо понятно, что с точки зрения обычного убийцы это занятие совершенно бессмысленное, поскольку одежда не мешает колоть и резать человека. Но минули полсуток и Кузнецов к этому вопросу подготовился и объяснил цель раздевания, даже не дожидаясь наводящего вопроса, мол, чтобы резать было лучше (почему лучше? чем именно лучше?). Но вот из уст прокурора последовал новый вопрос, который не был задан на утреннем допросе - про обувь жертвы и… что же? А ничего, вопрос вызвал у допрашиваемого растерянность и непонимание скрытого подтекста, он почувствовал в вопросе подвох и, не зная правильного ответа, уклонился от разъяснений, дать которые в ту минуту попросту не мог.

     Тем не менее работников прокуратуры результаты допроса в целом устроили. Теперь Кузнецова и Баранова можно было передавать из Управления НКВД в облпрокуратуру для подготовки обвинительного заключения и последующего суда.
     На следующий день, 27 июля 1938 г., помощник начальника уголовного розыска Вершинин вызвал на допрос 15-летнего Виктора Гребеньщикова, молодого человека из компании обвиняемых. Витя проживал в коммуналке в доме №51 по улице Луначарского, школу оставил после 4 класса, на момент допроса получал почетную профессию сапожника в мастерской "Красный обувщик". Отца Витя не знал, рос с матерью в крайней нужде, в общем, был таким же оторвой, что и томившиеся на нарах дружки. Но поскольку он был младше своих товарищей, то Вершинину имело смысл с ним поговорить, поскольку Витя с перепугу мог брякнуть нечто такое, что пригодилось бы в последующем для доказательства их вины.
     Гребеньщиков совершенно бесхитростно пересказал последовательность событий 12 июля, поведал о походе на Шарташский рынок в компании Кузнецова, Баранова, Мерзлякова и Молчанова, покупке там Кузнецовым 5 голубей за 10 рублей и возвращении обратно на голубятню. Виктор, по его словам, отправился домой лишь в 21 час или даже в 21:30, к тому моменту Василий Кузнецов и Сергей Баранов остались возле голубятни вдвоём. Рассказ будущего сапожника до известной степени противоречил признаниям обвиняемых, и поначалу даже трудно понять, с какой целью Вершинин вызвал на допрос этого свидетеля.
     Однако затем Гребеньщиков стал рассказывать о краже, которую он совершил вместе с Василием Кузнецовым и их другом Александром Шаньгиным минувшей зимой, и это сразу же добавило повествованию динамики. Правда, кража была так себе, пустяковая, воры утащили из голубятни, расположенной во дворе дома, в котором жил их друг Молчанов, 5 пар голубей, но, как говорится, лиха беда начало. Лейтенант Вершинин предложил Гребеньщикову припомнить ещё что-нибудь. И допрашиваемый припомнил!
     Виктор рассказал об известном ему случае ограбления, совершенного Василием Кузнецовым совместно с неким Николаем - фамилии его допрашиваемый не знал, но адрес проживания указать мог. Жертвой явился неизвестный пьяный мужчина, у которого Василий и Николай отняли "карманные блестящие часы". Впоследствии Кузнецов обменял их на 5 голубей своему товарищу Евгению Попову.
     История эта чрезвычайно заинтересовала Вершинина, и впоследствии она получила продолжение, о чём в своём месте ещё будет сказано.
     Пока же самое время упомянуть о весьма необычном сюжетном зигзаге, которому сложно дать однозначное объяснение. Василий Молчанов, тот самый мелкий пакостник, что в компании с другими мальчишками в июне 1938 г. приставал к 5-летним девочкам и в итоге попал под милицейский "колпак", в последней декаде июля несколько раз вызывался в областное управление милиции. Строго говоря, вызывался не он один, в милицию ходили с объяснениями все участники малолетней компании вместе с родителями, но в данном случае нам интересен только Молчанов. Во время одного из визитов в безрадостное здание на проспекте Ленина Василий столкнулся в коридоре… с Сергеем Барановым. Хотя последнему шёл двадцатый год, а Молчанову ещё не исполнилось и тринадцати, они были хорошо знакомы через старшего брата Васьки. Собственно, как было написано выше, именно через братьев Молчановых уголовный розыск и вышел на компанию Баранова и Кузнецова буквально на второй день с начала расследования убийства.
     Старые знакомые не только столкнулись в коридоре, но даже получили возможность немного поговорить. Баранов попросил Ваську сходить к его матери и передать просьбу со следующей "дачкой" послать ему побольше хлеба. Просьба для тюремного сидельца вполне понятная, но… кроме этого Баранов попросил отыскать и выбросить некий нож, который якобы лежал в его сундуке. Напомним, что Сергея Баранова задержали с большим ножом с черной ручкой, который, как следовало из его признания, использовался при убийстве Герды Грибановой. Стало быть, при встрече с Василием Молчановым он просил уничтожить какой-то другой нож.
     Продолжение истории ещё занимательнее. Васька отправился к дому №98 по улице Луначарского, где проживал с матерью Баранов, и по пути встретил своего дружка Петра Царёва, который был старше Василия на год. И вот двое мальчишек - 12-и и 13-и лет - явились к Екатерине Барановой, вдове в возрасте 56 лет, и рассказали ей о просьбе сына. Мол, хлеба больше надо в передачку вложить и ножик отыскать в сундуке. Женщина показала сундук сына, мальчишки принялись в нем копаться и вскоре извлекли на свет Божий кинжал с гардой, кончик лезвия которого... оказался отломан! Неожиданно, правда? Или наоборот, очень даже ожидаемо - это смотря как оценивать.

( на предыдущую страницу ) ( на следующую страницу )