О психиатрической экспертизе в своем месте было сказано достаточно подробно, поэтому вновь останавливаться на ней вряд ли нужно.

     Впрочем, тут мы несколько забегаем вперед, а потому остановимся и процитируем еще немного заявление Елизаветы Винничевской на имя Сталина. "Первое время, когда мы с мужем узнали о проделках своего сына, пришли в такой ужас, что не выразить словами и написали отречение: сами просили применить к нему высшую меру - расстрел",- писала далее в своем обращении мать убийцы. - "Но когда мне дали свидание с сыном и [я] увидела, как он плачет, поняла, что мы [с мужем] были неправы и пришли к такому заключению, [что] или он больной, или был научен кем-либо... Но если он был кем-нибудь научен, им было бы на руку [казнить его]".
     Колеса судебных жерновов вращались медленно, но неостановимо. 27 марта 1940 г. Владимир Винничевский, по-прежнему находившийся в свердловской тюрьме Управления госбезопасности, получил на руки определение судебной коллегии по уголовным делам Верховного суда РСФСР. Из него он мог узнать, что расстрел отменяется и впереди его ждет поездка в Москву, в институт Сербского. Мучения последних месяцев приобретали смысл, и его расчет, казалось, должен был оправдаться. Для тюремного сидельца поездка из Свердловска в Москву на экспертизу - это целое событие, это развлечение, сравнимое по яркости впечатлений с тем, что современные жители России испытывают при путешествии куда-нибудь на Бали или остров Пасхи.
     "Жизнь прекрасна!" - мог воскликнуть Володя Винничевский и, скорее всего, воскликнул. И можно не сомневаться, что в те мартовские дни он опять запел в тюремной камере.
     Старший следователь отдела по надзору за РКМ свердловской областной прокуратуры Губин 7 апреля оформил постановление, согласно которому заключенный Винничевский В. Г. подлежал этапированию в Москву в НИИ судебной психиатрии им. Сербского для проведения психиатрической экспертизы в условиях стационара, причем надлежало "на разрешение судебно-психиатрической экспертизы поставить следующие вопросы: 1. Являлся ли вменяемым обвиняемый Винничевский в момент совершения... преступлений. 2. Является ли Винничевский вменяемым в данный момент".
     20 апреля Владимир Винничевский в мрачном "столыпинском" вагоне отбыл из Свердловска в Москву. В институт имени Сербского поступил 24 апреля. Наблюдение за спецпациентом продолжалось почти два месяца, акт № 651 судебно-психиатрической экспертизы, приобщенный к материалам дела, датирован 16 июня 1940 г. Присмотримся к этому документу повнимательнее - это, безусловно, материал намного более объективный и заслуживающий доверия, нежели написанная "на коленке", всего после двух личных встреч, экспертиза профессора Малкина.
     Итак, несколько цитат из акта № 651: "...родился в состоянии временного удушья /асфиксия/. Рос физически слабым, болезненным, перенес в детстве ряд инфекционных заболеваний, был дважды оперирован - по поводу аппендицита... и в связи с аденоидами. Раннее его развитие протекало без задержек... Со стороны школы жалоб на его поведение не было - считался дисциплинированным... Испытуемый по своему физическому развитию соответствует своему возрасту, телосложение правильное". А вот при оценке состояния нервной системы члены экспертной комиссии отметили любопытные нюансы: "Ахилловы и коленные рефлексы неравномерно повышены /выше слева/. Отмечается неравномерность глазных щелей, асимметрия лицевой иннервации, некоторое уклонение языка влево. Реакция Вассермана в крови и в спинномозговой жидкости дала отрицательный результат. В спинномозговой жидкости имеется измененная кривая Ланге". Очень интересные наблюдения! Неравномерность рефлексов, так называемая анизорефлексия, объективно свидетельствует о повреждении центрального или периферического отдела рефлекторной дуги. Кривая Ланге показывает избыточное содержание глобулинов в белке спинномозговой жидкости, и ее отклонения от нормы могут свидетельствовать о наличии у пациента нейросифилиса или рассеянного склероза. Но нейросифилисом Винничевской не болел - на это указывает отрицательный результат реакции Вассермана. Так что, убийца, судя по всему, страдал рассеянным склерозом и, жалуясь родителям на плохую память, ничего особенно не придумывал. Нельзя не отметить и того, что анизорефлексия в каком-то смысле являлась указанием на левшизм Винничевского. Явления эти не обусловлены взаимно, то есть одно не следует из другого в обязательном порядке, но часто сопровождают друг друга и наблюдаются вместе. Здесь самое время припомнить, что в некоторых криминальных эпизодах преступник демонстрировал поведение, присущее левшам. Вместе с тем явный левшизм у Винничевского не зафиксирован, можно не сомневаться, что если бы таковой имел место, то две психиатрические экспертизы его обязательно бы выявили. В общем, полной ясности в этом вопросе нет, в том числе и потому, что никто из следственных и судебных работников вопросов такого рода перед экспертами не ставил, возможный левшиз преступника ими остался попросту незамечен. Но почитаем текст экспертного заключения далее: "Со стороны психики: испытуемый в ясном сознании, правильно ориентирован в окружающей обстановке. Доступен, но насторожен, неискренен, неправдив. О своем прошлом дает формальные, односложные сведения, видимо, обдумывает содержание ответов, многое скрывает". Как видим, психиатры поняли, что Винничевский многое скрывает, в этой связи интересен лишь один вопрос: вести себя подобным образом он начал только во время экспертизы или еще во время следствия?
     Специалисты, разумеется, задавали преступнику вопросы о его деяниях. Вот как описаны его реакции на это: "На вопросы о правонарушении отвечает неохотно, все же в основном подтверждает показания, данные им на предварительном следствии. Свои действия объясняет тем, что при истязании детей испытывал половое удовлетворение. Испытытуемый очень озабочен своей судьбой, при упоминании об ответственности краснеет, на глазах навертываются слезы, дает обещание "больше этого не делать", так как за это расстреливают".
     Весьма выразительна характеристика поведения Винничевского во время пребывания в институте: "В первые дни пребывания в отделении был заторможен, тосклив, малоподвижен. В дальнейшем эти явления сгладились, чувствуя себя вне сферы непосредственного наблюдения персонала, он был общителен, подвижен, оживленно беседовал с другими испытуемыми, играл с ними в настольные игры, при приближении же к нему кого-либо из персонала, в особенности врачей, настораживался, становился вялым, малоподвижным. За последний период пребывания в Институте испытуемый пытается произвести впечатление слабоумного человека, жалуется на "отсутствие соображения", дает нарочито неправильные ответы при проверке его школьных знаний. Однако путем ряда дополнительных исследований установлено, что запас его школьных сведений соответствует полученной им образовательной подготовке. Интеллект в переделах нормы. Работоспособность не нарушена". Как видим, Владимир Винничевский во время экспертизы попытался "играть тупого", причем не с самого момента прибытия "в Серпы", а спустя некоторое время, то есть после первичной адаптации. Его наверняка подучили заключенные постарше, разъяснив, что от выводов экспертизы напрямую зависит его жизнь. Вот Винничевский и начал "тупить", делая это, разумеется, очень непрофессионально и явно для специалистов. Никого эти игры обмануть не могли... Там, в Москве, в Кропоткинском переулке, Владимир Винничевский встретил свое 17-летие. Окружавшая его обстановка сильно отличалась от той, в которой он отметил предыдущий день рождения. Конечно, не о такой жизни мечтал юноша, но именно в те июньские дни он, скорее всего, имел основания смотреть в будущее с оптимизмом. В самом деле, один раз его уже хотели расстрелять, но не получилось, глядишь, и второй раз не получится! Но надежда эта затрещала как гнилое тряпье уже буквально через неделю после дня рождения преступника.
     Вывод экспертизы логично следовал из ее содержания: "Винничевский В. Г. душевным заболеванием не страдает, но обнаруживает остаточные явления после перенесенного им в детстве мозгового заболевания, сопровождающиеся изменениями характера и склонностью к сексуальным извращениям. Однако степень указанных изменений психики не такова, чтобы можно было его считать неответственным. Как не душевнобольной Винничевский В. Г. в отношении инкриминируемых ему деяний, совершенных им вне какого-либо болезненного расстройства душевной деятельности, должен считаться вменяемым".
     Другими словами, Винничевский был подсуден и должен был предстать перед судом вторично. Далее произошел не до конца понятный из материалов дела момент - подсудимый, видимо, застрял в одной из пересыльных тюрем, поскольку в Свердловск к концу июня не вернулся. 2 июля из НИИ им. Сербского в облпрокуратуру пришел оригинал экспертного заключения, и надзорный прокурор Губин стал искать заключенного. Однако выяснилось, что в Свердловской тюрьме его нет, в деле имеется справка за подписью начальника тюрьмы, датированная 10 июля 1940 г., из которой следует, что Владимир Винничевский выбыл 20 апреля. Мы не знаем, где отыскали преступника, но уже через неделю он находился в Свердловске, в знакомой ему тюрьме Управления госбезопасности, где подписал "Протокол объявления об окончании следствия и предъявлении следственного производства обвиняемому". В протоколе старшим следователем Губиным от руки сделана такая запись: "Лично Винничевским прочитано заключение судебно-психиатрической экспертизы в течение 15 минут". Владимир, прочтя этот документ, должен был понять, что попытка его играть с психиатрами окончилась полным провалом. Можно не сомневаться, ему стало в те минуты очень и очень горько, возможно, он даже заплакал от искренней и всеохватной жалости к самому себе.
     История с судом грозила повториться.
     Областной прокурор Сидоркин 20 июля утвердил обвинительное заключение, которое надлежало представить на повторном слушании дела. Оно практически один в один повторяло первый вариант, с которым прокуратура выходила в суд в январе 1940 г. Через два дня - 22 июля - документы были направлены председателю Свердловского областного суда. И уже 24 числа того же месяца состоялось подготовительное судебное заседание, во всем повторившее результаты аналогичного заседания в январе: слушание проводить в закрытом режиме, квалификацию преступлений по статье 59/3 признать верной, в суд вызвать четырех свидетелей, тех же самых, что и на первом суде (Плещева, Горский, Аксенова, Гусинская).
     Судебный процесс под председательством судьи Обухова и народных заседателей Брагиной и Носовой при участии обвинителя Небельсена и адвоката Браславского открылся 31 июля, однако не продлился долго. На первых же минутах заседания выяснилось, что Винничевский не получил для ознакомления копию обвинительного заключения, из-за чего слушание дела было перенесено на 5 августа. Это, разумеется, была чистой воды формальность. Сталинское правосудие совершенно спокойно смотрело на грубейшие нарушения в квалификации деяний, благодаря чему убийца детей превращался в бандита, обвиняло по эпизодам, по которым не имелось никаких улик и даже отсутствовали потерпевшие, допускало иные грубейшие попрания фундаментальных основ права, но при этом показно демонстрировало соблюдение ничтожных формальностей и ни на что не влияющих процессуальных норм.
     Обвиняемый получил на руки злополучную копию обвинительного заключения 1 августа, и через 4 дня суд собрался опять. Правда, на этот раз состав суда полностью оказался заменен, с чем это было связано - непонятно. Председательствовал судья Каплан, народными заседателями явились Лучинкин и Портнов. Произошли и замена обвинителя, вместо Небельсена на суд явился Красс, защитник остался тот же. Судебное заседание открылось в 11 часов утра 5 августа 1940 г. Выяснилось, что свидетели Горский и Гусинская не явились по причине выезда из Свердловска к новому постоянному месту жительства, также не явился профессор Малкин, находившийся на курорте. Защита заявила о необходимости присутствия профессора Малкина. Адвокат хотел услышать мнение психиатра относительно излечимости Винничевского, такое ощущение, что Браславский либо не читал заключения психиатрических экспертиз либо ничего в прочитанном не понял, поскольку никто подсудимого больным не считал и, соотвественно, излечивать было нечего... Прокурор на это не без сарказма заявил, что "вопрос ставится не об излечении Винничевского, а о преступлении, которое он совершил". Суд принял решение слушать дело в отсутствие профессора Малкина и свидетелей.
     Винничевский во время судебного следствия повторил в общих чертах свои прежние показания. Правда, в отличие от показаний на предварительном следствии и первом процессе в них закралась масса шероховатостей. Например, теперь Винничевский не говорил уже о выкапывании могилы для Герды Грибановой, а вернулся к первоначальной формулировке о забрасывании тела землей. Оказались в рассказе Винничевского и иные ляпы: так, он заявил, что дал Вове Петрову рубль, хотя на самом деле все было прямо наоборот - преступник у мальчика рубль забрал. Чулочки Петрова, согласно новой версии событий, Винничевский не отдавал незнакомым ребятишкам, а повесил на сучок неподалеку от места убийства.
     Впрочем, все эти нюансы никого не интересовали, да никто о них ничего и не знал. Любопытно, что обвиняемый в своем свободном рассказе ни единым словом не помянул Карпушина, что резко контрастировало с текстом кассации, в котором Карпушин упоминался уже буквально во втором предложении. Сейчас же Винничевский вспомнил о своем старшем друге лишь после вопроса адвоката, причем сделал это мимоходом, явно не желая делать лишний акцент на этой фамилии. Выразился он буквально так: "От Карпушина я слышал, что со взрослыми девушками не надо иметь близких отношений" - и все, молчок! Перед нами явно осмысленная линия поведения, от которой обвиняемый не захотел отступать даже перед угрозой расстрела.
     Далее последовали допросы свидетелей. Никаких сюрпризов они не принесли.
     Прения сторон оказались чистой формальностью и уложились буквально в несколько предложений. Прокурор Красс заявил, что "для таких людей, как Винничевский, не может быть иной меры наказания, кроме расстрела". Адвокат Браславский невнятно заметил, что "не отрицает правильности квалификации преступления, но считает возможным не применять расстрел, учитывая, что подсудимый [как] во время совершения преступлений [так и сейчас] является несовершеннолетним...". Если бы адвокат действительно намеревался защищать обвиняемого, то первое, против чего ему надлежало выступать - это квалификация деяний Винничевского, которые никоим боком не подпадали под статью о бандитизме. Но понятно, что мы имеем дело вовсе не со свободным правосудием, а с игрой по определенным правилам, и адвокат в этих условиях являлся таким же игроком, что и все остальные участники процесса.
     Процитируем последнее слово Винничевского: "Я полностью сознаю свое преступление, которое я совершал в течение полутора лет. Я об этом никому не мог сказать, боясь ареста. Если суд не вынесет мне высшей меры наказания, я сумею искупить свою вину, насколько бы она не была велика".
     Суд решил не предоставлять Винничевскому возможность искупить вину и приговорил его к расстрелу. Приговор буквально слово в слово повторил вынесенный в январе 1940 г., одежду осужденного надлежало вернуть родителям, злосчастный перочинный нож - в УРКМ. Копию приговора Винничевский получил на руки 6 августа и живо накатал жалобу, которая в отличие от кассации, растянувшейся почти на два листа, уложилась в один абзац. Винничевский здраво рассудил, что надо быть лаконичнее, ибо чрезмерная словоохотливость в судебных инстанциях зачастую только вредит. "Я осознал свою вину",- написал он, в частности, в жалобе, - "Будучи под стражей, много пережил, в будущем подобных совершать преступлений не буду. Я еще молод и если не буду подвергнут высшей мере наказания, то смогу честно искупить свою вину. Прошу оставить мне жизнь".
     В тот же день адвокат Браславский подал жалобу в Верховный суд РСФСР. Содержание жалобы сводилось к двум моментам - во-первых, несовершеннолетие Винничевского являлось смугчающим вину обстоятельством, поскольку преступления совершались им в "переходный возраст, когда человеческий организм морально и физически еще не окреп", а во-вторых, несмотря на принятый 7 апреля 1935 г. закон о применении всех мер наказания к несовершеннолетним, статья 22 Уголовного кодекса РСФСР, накладывающая ограничение на применение расстрела в отношении несовершеннолетних, "до настоящего времени не исключена из УК и не изменена".
     Елизавета Винничевская, узнав о новом приговоре сыну, написала и послала почтой заявление на имя Калинина, Председателя Президиума Верховного Совета СССР. Это была та инстанция, которая принимала решения о помиловании приговоренных к смертной казни. Елизавета Ивановна напомнила о своей поездке в Москву в начале года: "Я ездила в Москву с жалобой, ходила к Вам в приемную, в то время Вы не принимали, меня направили в кабинет к одной гражданке, которая ничего существенного не могла сказать или что-либо посоветовать по этому поводу". Далее она изложила общий порядок движения дела, вынесение двух смертных приговоров, проведение экспертиз. В этом, правда, мать преступника солгала, она заявила, что по результату первой психиатрической экспертизы сын "был признан больным - глубоко психический шизоид" (так в оригинальном тексте). На самом деле, как мы знаем, та экспертиза ничего подобного не признавала, поэтому-то Винничевский и оказался в январе 1940 г. приговорен первый раз к смертной казни. Елизавета Ивановна в своем августовском заявлении на имя Калинина изложила всю сумму подозрительных деталей, которые, по ее мнению, свидетельствовали о наличии у ее сына подельника. В своем месте этот фрагмент заявления уже цитировался. Вкратце напомним доводы матери преступника: в его тетрадях она обнаружила упоминания о людях, имена и фамилии которых ей ничего не говорили, с указанием неизвестных ей номеров телефонов, имелась некая записка "про Пелагею Нестеровну и Липочку", тетрадь с непонятными рисунками и надписью "урок № 8", а также некие записи, сделанные чужой рукой.

     Судебная коллегия по уголовным делам Верховного суда РСФСР рассмотрела жалобу Винничевского и его адвоката на заседании 26 августа 1940 г. Коллегия в составе трех судей - Громова, Горбунова и Круглова - заслушав доклад последнего, объяснения по делу адвоката Флятса и заключение прокурора Хромова, предложившего оставить приговор в силе, вынесла следующее постановление: "Учитывая характер преступления, совершенного Винничевским, тяжесть последствий и социальную опасность его действий, действия Винничевского квалифицированы по статьям 16 и 59/3 УК РСФСР и мера наказания определены судом правильно. В силу изложенного и руководствуясь ст. 436 УПК, коллегия Верхсуда РСФСР определяет: приговор Свердловского облсуда от 5 августа 1940 г. оставить в силе, а касжалобу Винничевского Владимира Георгиевича без удовлетворения".
     В течение суток или двух этот результат стал известен приговоренному, и уже 28 августа 1940 г. Винничевский подал в Президиум Верховного суда РСФСР новую жалобу, правда, в сопроводительном письме Управления Наркомата юстиции РСФСР по Свердловской области она именуется "заявлением о помиловании" (что с точки зрения Закона правильно). Это немного странно, поскольку вопросы о помиловании смертников решал исключительно Президиум Верховного Совета СССР, а Винничевский 28 августа обратился в Верховный суд РСФСР. Тем не менее "заявление о помиловании", описав немалый зигзаг по административным этажам, угодило-таки именно в Президиум Верховного Совета СССР. Сразу подчеркнем, что ничего принципиально нового по сравнению с жалобой от 5 августа в этом заявлении нет - там все то же самое, только в других выражениях и более многословно. Единственный нюанс - это сетования по поводу того, что "я боялся сказать кому-либо об этих преступлениях, а поэтому меня некому было остановить и мне трудно было прекратить свои действия".