| ||
|
Пытки и казни.
Что же содержали в себе упомянутые записки ? Первая, насколько можно судить по тексту копии из "дела", приведенному в октябрьском 1878 г. номере "Русской старины", представляла собой довольно сумбурную политическую декларацию. Своей расплывчатой формой она весьма напоминала те агитки, которые кандидаты в нынешнюю "политичекую элиту" бросают накануне выборов в почтовые ящики современному "электорату". Вызывает улыбку уже первая фраза этой записки : "всеусилить и всеумножить счастие...". А далее полковник в отставке Грузинов давал рецепты подобного "всеумножения счастья". Рецепты, надо сказать, весьма радикального свойства : "выгнать из Стамбула турков, а также шпионов (...)", "утвердить там свою столицу", "учредить сенат", "покоря ( турок ), принести великую жертву", "премудростно сочинить закон" и т. п. А в качестве инструмента достижения подобной гармонии Евграф Осипович весьма разумно указывал на "ратмену ( т. е. армию ) не менее 200 тысяч, против коея всех". Другими словами, Грузинов считал необходимым создание воинской силы, способной действовать против любого противника. Вторая записка, являлась по своему смыслу развитием первой, но по содержанию - гораздо примитивнее, а по размеру - много меньше. В ней Евграф Осипович формулировал идею некоего космополитического города, населенного людьми разных народностей и вероисповеданий ( казаками, татарами, греками, грузинами, израильтянами, черкесами и пр. ), которые, живя в мире и согласии, достигают всеобщего равноправия, примирения и счастья. Этакая ипостась космополитического Нью-Йорка на земле Войска Донского. В самом конце полковник формулировал довольно наивную мысль о собственной роли в этом процессе: "внушить (...), чтобы они возвели меня себе в начальники (...)". Куда уж красноречивей ! Т. е. всеобщее благо - это дело, конечно, хорошее, но и о самом себе забывать никак нельзя ! Уже в тот самый злосчастный для Евграфа Осиповича день 13 августа 1800 г. он был вызван на первый официальный допрос в военно-судную коммисию. Прежде всего, арестованному полковнику задали общий вопрос по первому пункту, т. е. о "непочтительных отзывах о Государе Императоре". Понятно, что подобная неконкретная формулировка давала возможность лавировать обеим сторонам - и обвинителям, и обвиняемому. Тем удивительнее, что Грузинов не счел нужным запираться по этому пункту и дал по нему весьма конкретное объяснение. Он рассказал, что как-то раз в присутствии двух свидетелей - неких Попова и Касмынина - "сругал скверно-матерно самого Государя (...)". Он объяснил собственное раздражение тем, что Попов и Касмынин требовали от него денег, данных в долг, и при этом грозили жалобой Императору. По тому, как спокойно и безо всяких затей Евграф Осипович признал этот пункт обвинения, можно предположить, что подобное сквернословие действительно имело место и, скорее всего, случившееся произошло примерно так, как рассказал об этом Грузинов. Сам он большого греха за собой не чувствовал; виноват, дескать, погорячился, ну, накажите меня ! Но когда речь на допросе зашла о содержании отобранных при обыске записок, обвиняемый замолчал, точно воды в рот набрал. По тексту записок коммисией были сформулированы около 30 вопросов, в которых детально разбиралось их содержание. Евграф Осипович Грузинов не пожелал ответить ни на один из этих вопросов и даже не пожелал объяснить причину такого странного упорства. Коммисия была чрезвычайно озадачена таким поведением, тем более странным, что свою брань в адрес Императора Грузинов перед тем признал безо всякого трепета. Дабы образумить обвиняемого, коммисия решила пригласить для его увещевания и направления на путь истинный священника. Протоиерей черкасской Воскресенской церкви Петр Федорович Волошеневский явился в коммисию и, запершись с Грузиновым в отдельном кабинете, около часа убеждал его облегчить душу чистосердечными признаниями. Побеседовав со священником, обвиняемый опять предстал перед членами военно-судной коммисии, которые принялись снова зачитывать ему вопросы по содержанию записок. Какое-то время Евграф Осипович молчал, но затем, видимо, терпение его лопнуло и он, как явствует из протокола, "пренебрег судом и начал говорить решительно и дерзко". Содержание его монолога, пространного и горячего, можно выразить всего одной фразой, им же самим и произнесенной : "не могу быть судим воинскими и гражданскими судами". Фраза эта, видимо, поставила коммисию в тупик ; ее члены не были уверены в том, что они действительно имеют право судить действия лица, приближенного к Императору ( пусть и в прошлом ). Монолог Грузинова положил конец допросу; обвиняемого отправили под караулом на гауптвахту, а члены коммисии разошлись по домам. Было бы логично ожидать, что на следующий день отдохнувшие и посвежевшие господа офицеры с удвоенной энергией примутся за допросы и многомудрые рассуждения по существу дела. Фронт работ был очерчен: помимо старшего брата имело бы смысл допросить младшего Грузинова, вызвать в коммисию упомянутых накануне Попова и Касмынина и провести очные ставки с их участием. Но ничего этого сделано не было. Если смотреть материалы дела, можно решить, что 14 августа военно-судная коммисия в полном своем составе пребывала в спячке и работой не занималась. Но такое заключение будет едва ли справедливым : на самом деле члены комисии пытались определить границы своих полномочий и получить руководящие указания относительного дальнейшего ведения расследования. Для этого они снеслись как с генералом Орловым, учредившим коммисию, так и со столичными генералами, чье негласное руководство, видимо, беспокоило казаков. Войсковой атаман Орлов дал следователям своего рода карт-бланш и полную свободу рук ; генералы Кожин и Репин потребовали скорейшего расследования "дела Грузинова". Членам коммисии стало ясно, что по-тихому свернуть следствие не получится; если у Грузинова и были в столице высокие покровители, то их пока что в расчет принимать не следовало. Укрепленные в своей решимости сломить упорство Евграфа Осиповича Грузинова следователи вызвали его на следующий допрос 15 августа. Протоиерей Волошеневский опять встретился с Грузиновым один на один. Он снова и попытался уговорить обвиняемого не чинить препятствия правосудию. Собственно допрос последовал уже после священнического увещевания. Само по себе подобное увещевание духовного лица содержало в себе элемент устрашения. Обычно оно предшествовало вынесению постановления о применении пытки. Причем никакой строгой регламентации продолжительности и содержания "пастырского увещевания" не существовало. Как было упомянуто выше известная помещица Дарья Салтыкова ( "Салтычиха" ) по прямому приказанию Императрицы Екатерины Второй подвергалась увещеванию на протяжении целого месяца. Легко понять, что при подобной интенсивности эта процедура превращалась в мощный инструмент психологического воздействия на подозреваемого. Неоднократное увещевание Грузинова-старшего протоиреем Волошеневским являлось таким же психоэмоциональным прессингом, что и прямое запугивание. Евграф Осипович, правда, слабости не выказал. Напротив, после допроса 13 августа он как будто бы почувствовал уверенность в своих силах. Во всяком случае, при повторном допросе он уже не отмалчивался, а сразу же перешел в атаку на военно-судную коммисию. Протокол допроса так формулировал речь Грузинова : ( отвечал ) "дерзко, что ни на что никакого ответа не даст ни по какому принуждению (...), сказывая, что воля духа требует того, что никто не может ( ему ) постановить границ". Далее последовал весьма примечательный пассаж : ( обвиняемый ) "произносил с грубостию, чтобы растолковали ему, почему он российского Императора подданный ?" И военно-судная коммисия принялась обсуждать вопрос, как сказали бы сейчас, о примате общегосударственного права над территориально-автономным, и в конце-концов сошлась на том, что обвиняемый является подсудным законам Российской Империи "как здешний уроженец, природный русский подданный". Далее Евграф Осипович Грузинов заявил, что не станет разговаривать с членами коммисии до тех пор, пока они не отдадут приказ снять кандалы с него самого и младшего брата и не отпустят их домой. Он соглашался отвечать на вопросы следователей только как свободный человек. Надо сказать, что материалы следствия до этого момента не содержали никаких указаний на то, что младший из братьев также был закован в кандалы. Более того, коммисия генерал-майора Родионова как будто бы вообще не интересовалась Петром Осиповичем. Следует подчеркнуть, что наложение оков расценивалось как наказание болезненное и унизительное и обыкновенно фиксировалось протоколом. В "деле Грузиновых" подобных записей сделано не было, что указывает либо на явное нарушение коммиссией юридических процедур, либо на неполноту сданных в архив документов. Видимо, арест младшего брата состоялся 14 августа 1800 г., поскольку еще днем ранее Петр Осипович оставался на свободе. После ареста млашего брата заковали в кандалы точно также, как и старшего. Наложение оков преследовало цель унизить арестованных. Никакой другой мотивацией эту меру объяснить невозможно. Допрос зашел в тупик. Кандалов с Грузинова-старшего, разумеется, никто не снял, а он, в свою очередь, не стал отвечать на вопросы членов коммисии. На этом этапе, очевидно, следствие зашло в непроходимый тупик : не имело смысла проводить дальнейшие допросы лица, отказывавшегося по доброй воле отвечать на все задаваемые вопросы. Переходить же к классическому "допросу c пристрастием" не хватало ни оснований, ни полномочий. Еще при своем восшествии на престол Император Павел подтвердил указ своего отца - Императора Петра Третьего - об отмене допросов под пыткой. Конечно, над Грузиновыми неявно висела угроза пытки, возможно даже им прямо грозили, не занося этих слов в протоколы, но чтобы перейти от слов к делу требовалась санкция самого Императора. Никакие генералы Его Свиты - ни Кожин, ни Репин - своим приказом отменить монаршее постановление не могли. Потому военно-судная коммисия генерал-майора Родионова ( Первого ) впала в ступор. Стал явно ощутим дефицит продуктивных идей. Коммисия в полном своем составе отправилась на совещание к войсковому атаману Орлову, на квартире у которого находились столичные генералы. То, что надумали великие военные умы настолько не укладывается в рамки юридических норм и здравого смысла, что исторических аналогий даже и отыскать-то непросто. Орлов замыслил масштабную психическую атаку, призванную по его мнению подавить волю Грузинова-старшего к сопротивлению.
| ||
| . |
