Смерть его как будто бы охладила порыв генерала Клейнмихеля. Во всяком случае, он на время оставил в покое узников-дворян и обратил свое внимание на дворню. Первое судебное решение уже состоялось - стало быть, пришла пора казнить !

    Первое отделение Пятого департамента Правительствующего Сената затребовало для изучения все материалы, связанные с "делом Шумской". Особым постановлением от 1 апреля 1826 г. Сенат предписал новгородскому губернскому правлению остановить исполнение вынесенных уголовной Палатой приговоров, если они еще не исполнены. Это требование подразумевало, в частности, задержку этапирования в ссылку и каторгу осужденных ; если же этапирование началось, то осужденного надлежало остановить в дороге. Уже 5 апреля предписание Сената было доставлено в Новгород, но губернские власти его проигнорировали : 10 апреля один из второй группы осужденных - дворецкий Иван Малыш - был направлен по этапу в Сибирь. Губернское правление сделало вид, что не заметило сенатского приказа. Более того, губернское правление вознамерилось отправить в Сибирь и прочих осужденных, в частности, Семена Алексеева и Илью Протопопова. Поскольку новое нарушение сенатского предписания выглядело совсем бы уж демонстративным, губернатор подписал специальный рапорт в Сенат, в котором ссылался на некие особые полномочия Аракчеева, дарованные ему Императорским рескриптом и на этом основании предлагал Сенату не задерживать исполнение приговоров Уголовной Палаты. В этом рапорте концы не сходились с концами, из факта особых полномочий Аракчеева ( который утверждался совершенно голословно, ксати ) отнюдь не следовала необходимость отмены сенатского распоряжения, но... примечательно то, что сам Жеребцов даже не понял бессмысленности подписанного документа. Глупость сыграла с Губернатором прежестокую шутку !
    Господа сенаторы, получив из Новгорода этот в высшей степени странный документ, вскипели. Жеребцов, понадеявшийся на влияние Аракчеева, явно хватил лишку. Фактически, новгородский Губернатор предлагал сенаторам отозвать собственное предписание ; какой же чиновник пойдет на подобное ! Жеребцов явно переоценивал авторитет Аракчеева в глазах нового Императора, кроме того, Губернатор, видимо, не совсем хорошо ориентировлся в нюансах столичной политики того времени. Во всяком случае своим глупым рапортом Жеребцов навредил прежде всего самому себе. Уже 17 апреля 1826 г. в Первом отделении Пятого Департамента был составлен список злоупотреблений, которые, по мнению сенаторов, надлежало вменить в вину лично Жеребцову. Всего таких обвинений было семь и все они представлялись довольно серьезными. Главными из этих семи обвинений были : 1) составление новой следственной коммиссии для передопроса заключенных ( по приезду Клейнмихеля в Новгород ) и 2) разделение следственного производства на части. В Первом отделении пятого Департамента работали 5 сенаторов и четверо из них подписались под указанным списком обвинений. Пятый сенатор - П. А. Мансуров - высказал особое мнение, которое, однако, ненамного смягчало строгость обвинительных формулировок. Сенаторы считали вину Жеребцова не только очевидной, но и весьма серьезной. Подводя итог своим обвинениям, сенаторы Мартенс, Уваров, Баратынский и граф Толстой предлагали Императору не много ни мало, как : "лиша Жеребцова всех чинов, дворянства и орденов, сослать в Сибирь на поселение, передавая, впрочем, мнение сие высокомонаршему Его Императорскому Величества благосоизволению".
    Новгородский прокурор, узнав, что в Сенате возобладало мнение резко враждебное Жеребцову, поспешил донести в столицу, что предписание от 1 апреля, оказывается, откровенно нарушено Губернатором и осужденный Иван Малыш уже почти две недели шагает по этапу в Тобольск.
    Сообщение об этом подействовало на сенаторов как красная тряпка на быка. Своим отношением от 29 апреля 1826 г. Правительствующий Сенат в категорической форме потребовал объяснений от новгородского губернского правления и лично от гражданского Губернатора. Кроме этого, отношение содержало требование немедленной остановки Ивана Малыша на этапе и недопущения отправки в Сибирь прочих осужденных по "делу Анастасии Шумской". В резких и категорических формулировках Сенат указал губернскому правлению на то, что никаких оснований для отмены "первоапрелького предписания" не существовало : если Сенат потребовал задержать отправку осужденных, а Император прямо не отменил это требование, то не могло быть никаких оснований для его невыполения !
    Между тем, министр юстиции во время доклада Императору сообщил о нарушениях закона, допущенных при проведении расследования по "делу Анастасии Шумской". Кроме того, Император уже знал о формулировках сенатского следствия и предложении отстранить Жеребцова от управления губернией. Поскольку и сенаторы, и министр юстиции, и губернский прокурор в один голос утверждали, что Жеребцов своеволием попирает закон, последовало распоряжение Николая Первого о назначении следствия в целях установления личной вины всех должностных лиц новгородского губернского правления, способствовавших этому. Монарх повелел Губернатору Жеребцову покинуть Новгород и на все время следствия выехать в Тихвин. Уже 18 мая 1826 г. Дмитрий Сергеевич Жеребцов сдал все дела Председателю гражданской Палаты Строеву и выехал из Новгорода. Так один из самых ретивых сторонников Аракчеева, всемерно ратовавший за жестокие сыск и суд над безвинно страдавшими крепостными людьми, совершенно неожиданно для себя оказался под взыскательным сыском.
    Большую коммиссию, выехавшую из столицы в Новгород для проверки делопроизводства и бухгалтерской отчетности губернской администрации, возглавил сенатор Баранов.
    Работа его коммиссии продолжалась более года - вплоть до осени 1827 г. Следует отдать должное проверяющим - работали они много и добросовестно, глаза на произвол и мздоимство провинциальных властей не закрывали. Выводы, оглашенные сенатором в секретном докладе на Имя Императора, оказались весьма мрачными. Хотя прямо к теме нашего повествования это не относится, имеет смысл рассказать о результатах ревизии сенатора Баранова чуть подробнее
    Дмитрий Сергеевич Жеребцов сделался новгородским губернатором в августе 1818 г. Он прекрасно понял, что настоящую власть в губернии воплощал в себе граф Аракчеев, возглавлявший все военно-поселенные войска Российской Империи. Губернатор постарался вести себя таким образом, чтобы во всем угождать всесильному императорскому фавориту. Аракчеев, вообще не любивший самостоятельных людей, быстро оценил раболепие Жеребцова. Благодаря благоволению Аракчеева и похвальным отзывам последнего Губернатор не раз был отмечен в столице : в 1822 г. ему было пожаловано звание действительного статского советника, в 1823 г. он был удостоен ордена Св. Владимира 2-й степени, а на следующий год - ордена Св. Анны 1-й степени. Впрочем, коммиссия Баранова быстро рассеяла все иллюзии относительно умелого управления губернией Жеребцовым. Уже первоначальное ознакомление с текущими делами губернского правления и канцелярии губернатора показало, что по состоянию на май 1826 г. более 2700 документов, требовавших немедленного разбора, оставались нерассмотрены. Более 1000 дел хранились в губернской управе от прежнего губернатора - т. е. за 8 лет своей работы Жеребцов не нашел времени, чтобы принять по ним решения ! Да и как можно было это время найти, если за 10 последних месяцев своего губернаторства Жеребцов появлялся на своем рабочем месте в Правлении... всего 1 (! ) раз. Причем, в журнале губернского Правления делались отметки о его, якобы, регулярном присутствии на работе.

    Ревизия вскрыла и многочисленные финансовые махинации как самого гражданского Губернатора, так и лиц из его административного аппарата. Создавая разного рода ухищрениями ( в основном за счет повышения размера земских повинностей ) избыток денежных средств, Жеребцов показывал эти деньги как "экономию" и направлял их на разного рода строительные работы. Последние давали замечательную возможность списывать и разворовывать эти средства. Любой ревизор знает, что излишек денег в кассе свидетельствует о хищениях даже более наглядно, чем их недостача. На момент ревизии денежный излишек в казначействе составлял 223 тыс. рублей и не подлежало сомнению, что все эти деньги были бы разворованы. Чтобы недопустить этого сенатор Баранов попросил направить все средства не на стройки, а в приказ общественного призрения, в ведении которого находились больницы. Сенатор не без горечи доносил министру юстиции : "... видно, что дела в течение 8-летнего управления Жеребцова губерниею доведены были им до крайнего расстройства".
    Результаты кропотливой работы коммиссии Баранова, а также заключения по проверке в Правительствующем Сенате многочисленных нарушений, допущенных новгородской Уголовной Палатой ( не только в "деле Анастасии Шумской" ), привели к большим слушаниям в Государственном Совете, высшем органе государственной власти. Государственный Совет постановил считать виновными в многочисленных нарушениях большую группу новгородских чиновников. Примечательно то, что в список нарушителей закона почти поголовно попала и коммиссия, занимавшаяся расследованием убийства Анастасии Шумской. Всем виновным грозило уголовное преследование, но Император Николай Первый 23 октября 1827 г. на решение Государственного Совета наложил следующую резолюцию : "Губернатора Жеребцова, как виновного во всех противозаконных действиях подчиненных ему присутственных мест, предать суду ; прочих же, яко подходящих под манифест ( от 22 августа 1826 г. ), от суда освободить". Император милостиво амнистировал преступников, но не захотел помиловать Жеребцова.
    Впрочем, Дмитрий Сергеевич Жеребцов в 1827 г. так и не отправился в Сибирь. На протяжении ряда лет против него возбуждались все новые расследования, связанные с различными конкретными фактами нарушений закона. Так, например, через четыре года Жеребцову пришлось отвечать за противозаконное осуждение крестьянина Семена Подгорного, который был обвинен в убийстве 3 октября 1825 г. своего друга Ивана Боярского. Дело это было довольно банальным и в контексте настоящего повествования малоинтересно. Но можно упомянуть, что Подгорный принес в Сенат жалобу на противозаконные действия новгородской Уголовной Палаты и Жеребцову пришлось ответить и за неправомерно назначенную порку осужденного ( получившего 50 ударов плетью ) и за взыскание денег с сельской общины, к которой принадлежал Подгорный. Бывший новгородский губернатор был вынужден заплатить безвинно выпоротому крестьянину 5 рублей за каждый удар плетью ; Подгорный т. о. получил 250 рублей.
    Важно отметить, что ни Аракчеев, ни Клейнмихель, которым так стремился угодить новгородский губернатор, в сенатском расследовании следов практически не оставили. Хитрый и трусливый немец Петр Андреевич Клейнмихель хотя и кричал больше всех, требуя строго розыска, никаких письменных документов о своем участии в организации расследования убийства Шумской не оставил нигде. Вообще, благодаря сенатской проверке выяснилось, что Клейнмихель действовал в Новогороде как лицо полуофициальное. До момента смерти Императора Александра Первого он в своих действиях мог ссылаться на письменное указание Монарха ( которое содержалось, кстати, в письме Александара Первого Аракчееву и не было оформлено в виде особого документа ), но после смерти Государя Клейнмихель автоматически превратился в лицо без официального статуса. Напомним, что его особые полномочия д. б. подтвердить в обязательном порядке новый Монарх, а он этого так никогда и не сделал. В принципе, вторая группа осужденных ( в отношении которой приговор последовал 8 декабря 1825 г. ) осуждена была совершенно несправедливо. И никогда бы подобный приговор не смог бы состояться, если б Клейнмихель не вмешивался на каждом шагу в работу следствия и суда.
    Так что карьеры Аракчеева и Клейнмихеля от разоблачения противозаконных методов расследования убийства Шумской ничуть не пострадали. Первый продолжал руководить военными поселениями по всей России, второй - продолжил подъем по администартивной лестнице, сделался в конце-концов главноуправляющим путей сообщения Российской Империи и получил титул графа. Все дворовые люди, не попавшие в число 12 осужденных уголовной Палатой, вернулись к своему хозяину. Аракчеев относился ко всем освобожденным с мрачным недображелательством. Когда один из оправданных - кучер Иван Яковлев - был смертельно ранен в результате несчастного случая, Аракчеев написал о происшедшем в своем письме : "Иван Яковлев замешан в смертоубийстве покойногомилого друга Н. Ф., вот Бог его и наказал. Туда плулу и дорога." Примечательно, что некогда всесильный временщик побоялся в открытую разделаться со своей старой дворней ; никто из подследственных не был запорот домашними палачами Аракчеева. Видимо, то, как пострадал за пренебрежение законом Жеребцов, произвело на Аракчеева немалое впечатление и граф понял : что запросто сходило с рук прежде при новом Императоре уже не сойдет.
    Звезда временщика неотвратимо закатывалась. Император Николай Первый вовсе не питал к Аракчееву тех теплых чувств, которые демонстрировали его отец и старший брат. Сильно попортили репутацию Аракчеева бунты военных поселян в 1831 г. Сам граф просто по счастливому стечению обстоятельств не сделался тогда жертвой взбунтовавшихся солдат.
    В последние годы жизни Аракчеева роль его погибшей домоправительницы отчасти приняла на себя ее племянница - Татьяна Борисовна Минкина. По воспоминаниям некоторых лиц это была девица кроткого нрава и очень добрая к крепостным людям. Она всегда заступалась за тех, кто навлекал на себя аракчеевский гнев, и пользовалась потому самой доброй славой. Впрочем, Аракчеев, впадавший время от времени в состояние совершенно маниакальной подозрительности, и ее саму немало тиранил. Он запрещал Татьяне Борисовне выходить замуж и она смогла обрести семейное счастье лишь после смерти графа, выйдя замуж за молодого поручика Владимира Андреева. В своем завещании Аракчеев отказал Татьяне Борисовне Минкиной 10 тыс. рублей золотом.
    На роль домоправительницы Аракчеев пытался приискать женщин европейского воспитания. Известно, что в Грузино после 1825 г. приезжали немки, шведки, остзейские немки, но ни одна из женщин так и не смогла ужиться с мрачным и желчным генералом. Все соискательницы почетного места домоправительницы и звания фаворитки Аракчеева в самом скором времени покидали его штаб-квартиру в Грузино.
    Глубоко безрадостными были отношения Аракчеева и со своим условным сыном. Дурная кровь мамаши проявилась в сыне очень явственно, наделив его характер и темперамент чертами пугающе-отвратительными. Миша Шумский получил, вроде бы, прекрасное образование : он отучился в лучших столичных пансионах Коллинса и Греча, попал в Пажеский корпус, в среду знатнейшего дворянства России, в 1820 г. сделался камер-пажом государыни Императрицы. Перед ним открывалась блестящая карьера ! Из Пажеского корпуса он вышел в гвардию, под командование собственного папаши, в 1824 г. Михаила Шумского пристроили флигель-адъютантом в Свиту Императора. И тут выяснилось, что 20-летний офицер так и не вырос из пакостливого лживого мальчишки в настоящего мужчину. Ряд скандалов, связанных с пьянством, невозвратом денег и оговором товарищей, буквально за полгода сгубил репутацию Шумского. Несмотря на благоволение Императора генералу Аракчееву предложили убрать сынка из Свиты. Какое-то время Миша околочивал груши в штабе военных поселений, но его лень и невоздержанность на язык надоели в конце-концов и самому папаше. Аракчеев отправил явственно спивавшегося сынка за границу. Мысль эта оказалась очень плохой - там Михаил Шумской потерял вообще всяческие тормоза. Со скандалом он был возвращен назад. Папа, оказавшийся никуда не годным педагогом, в конце-концов махнул на разгильдяя рукой и Миша Шумский был сослан во Владикавказ, воевать с горцами. Но запойное пьянство и полная неспособность к военной службе привели Мишу к изгнанию из армии. В 1831 г. бывший офицер объявился в Грузино. Папашке он был совсем не нужен и сыночек тут же оказался направлен в Юрьев монастырь, под опеку архимандрита Фотия, большого друга графа Аракчеева. Чтобы архимандрит не отказался от воспитания полудурка, Аракчеев ассигновал на содержание сына в монастыре 1200 рублей в год.
    Услуга оказалась медвежьей. Лишенный возможности напиваться, Миша стал впадать в буйство. Однажды, в один из приступов ярости, он сделал попытку утопиться в пруду. Перепуганный архимандрит, несмотря на все свое расположение, попросил Аракчеева немедленно забрать сынка из монастыря.
    После смерти Алексея Андреевича Аракчеева его т. н. сын совершенно опустился и умер в кабаке. Фальшивое дворянство не придало цыганенку ни благородства, ни чести, ни мужества. Вряд ли этот человек заслужил в свой адрес хотя бы одно доброе слово, если умудрился за свою короткую жизнь оттолкнуть от себя всех...
    Нельзя не упомянуть о весьма любопытной командировке Клейнмихеля в Грузино, имевшей место после смерти Аракчеева в 1834 г. Генерал прибыл в резиденцию Аракчеева по прямому указанию Императора. Миссия его была довольно специфична : Клейнмихелю надлежало... уничтожить следы особых отношений Аракчеева и Анастасии Шумской. Клейнмихель лично разобрал документы из архива Аракчеева и отобрал переписку графа с домоправительницей. Также императорский порученец изъял портреты Шумской. Тело домоправительницы извлечено из-под алтаря храма и перезахоронено на улице, рядом с отцом. Исчезла и мемориальная доска над склепом, установленная лично Аракчеевым.
    Вне всяких сомнений, Император Николай Первый весьма тяготился той безнравственностью, что была проявлена Аракчеевым в отношениях с Настькой Минкиной. Император знал об истинном происхождении Минкиной-Шумской и приобретении для нее подложного дворянства. То, что гадкий цыганенок, внук конокрада, попал в Свиту Александра Первого, доверявшего Аракчееву, было очень неприятно Императору Николаю Первому. Возможно, именно этим и следует объяснить его всегдашнюю сдержанность в оценке заслуг Аракчеева. Когда же граф скончался Император поспешил уничтожить все следы некрасивой истории, порочившей честь русского дворянства в целом. Символично, что для выполнения этой малоприятной миссии Николай Первый избрал именно генерала Клейнмихеля, в свое время столь ретиво разоблачавшего несуществовавший "заговор против Аракчеева".
    И, конечно же, нельзя не сказать несколько добрых слов о простых крепостных русских людях, настоящих героях этой истории. Есть какая-то правда жизни в том, что Настасья Минкина-Шумская окончила свою жизнь не в теплой кровати, а под мясницким ножом. Василий Антонов, решившийся на убийство для того, чтобы защитить от унижений родную сестру, своим поступком сказал многое. Он показал всем, что в груди обычного крестьянина бьется горячее сердце честного человека. Рожденный крепостным, он не сделался холуем, но напротив, своим поступком доказал, что понятия о чести и человеческом достоинстве присущи людям отнюдь не в силу их принадлежности к "благородному сословию". В нем - простом крепостном человеке, едва только начинавшем жизнь - чести и достоинства оказалось не в пример больше, чем у самых благородных дворян и самых достойных генералов !