И вот ведь что любопытно - Анна Савельева ничего не говорила о скандале в очереди во время допросов в угро в августе. А почему? Да потому, что не возникало необходимости подтверждать алиби. Ей поверили с самого начала безоговорочно...

     И пришлось посрамленной Блинниковой-Каширской называть новые фамилии знакомых. Можно было бы понять, если б она отказалась давать показания против конкретных людей и отговорилась общими словами, дескать, слышала в очереди, говоривших не знаю и т. п. Так нет же, женщина назвала новые фамилии...
     Любопытна концовка допроса. Елена Федоровна смиренно заявила, что "в убийстве Ники я подозрений ни на кого не имею". Надо же, как поумнела женщина, а ведь всего лишь шестью днями ранее буквально слюной брызгала в сторону Масленниковой и ее сына.
     Однако после этого последовала еще более любопытная приписка. Уже после формального окончания допроса, ниже подписи Артура Брагилевского, сделана весьма пространная дописка, появившаяся, очевидно, уже после того, как Елена Федоровна прочла протокол. В ней Блинникова-Каширская разъяснила, что "Сергей к Анне относится хорошо" (то есть Сергей Каширский к Анне Савельевой), а кроме того, "я не согласна с формулировкой, где говорится, что Гери разрешала себе вольности по отношению к Сергею". В принципе, все эти детали для нашего повествования не очень-то и важны, но трудно удержаться от комментария: гражданка оказалась из породы тех людей, которые умудряются говорить и думать взаимоисключающими тезисами.
     Но все эти словесные эскапады уже не имели для Брагилевского особого значения: старший оперуполномоченный понял, что нужно всерьез взяться за Анну Савельеву.
     Отпустив Блинникову-Каширскую домой, он вызвал к себе в кабинет Александру Елисееву и Анну Савельеву. Елисеева - это та самая женщина, с которой последняя ранним утром 20 августа ходила занимать очередь к магазину в Пионерском поселке. Женщины, вчерашние подруги, были приглашены для очной ставки. Это была, должно быть, очень тяжелая для обеих сцена, и дабы читатель смог получить представление о накале страстей в кабинете Брагилевского, процитируем некоторые примечательные выдержки из протокола. Вот утверждение Елисеевой: "Заявляю сидящей против меня Савельевой Анне Васильевне, что 20 августа 1939 г. она была вместе со мною в очереди у магазина в Пионерском поселке. Из очереди Савельева ушла около 8 часов утра, заявив мне, что она пойдет за деньгами домой... После своего ухода Савельева вернулась к магазину часа через два. Я очень хорошо помню, что тут же, через несколько минут после прихода Савельевой к магазину, из магазина выехал возчик и поехал за мануфактурой. Отчетливо помню и безошибочно заявляю, что к моменту возвращения Савельевой магазин был открыт, его открыли за полчаса до прихода Савельевой".
     А вот что на это возражала Савельева: "Опровергаю показания Елисеевой Александры Ивановны... Я ушла за деньгами не в 8 часов утра, как показывает Елисеева, а без пятнадцати минут шесть... К магазину я вернулась максимум через один час. Категорически заявляю, что когда я вернулась в очередь, магазин был еще закрыт. Прошло более двух часов после моего возвращения, и только тогда из магазина выехал возчик и поехал за мануфактурой".
     За сухими казенными формулировками ощущается такое темпераментное клокотание, такой натянутый нерв! Так и видишь перед собой двух разъяренных дамочек, одна из которых чувствует, что вокруг ее шеи постепенно затягивается петля, а другая, искренне напуганная перспективой оказаться замешанной в грязной истории, эту петлю фактически затягивает. Не руками, конечно, но словом. Закончив очную ставку и отпустив гражданку Елисееву, старший оперуполномоченный союзного угро Брагилевский перешел к допросу Анны Савельевой. Теперь, после очной ставки, имело смысл поговорить с нею начистоту, поскольку пережитое ею потрясение могло сподвигнуть дамочку к самым неожиданным заявлениям и признаниям.
     Еще не остывшая от пережитой полемики, Анна Васильевна взяла с места в карьер: "Категорически и безошибочно заявляю, что 20 августа в 3 часа ночи я была у магазина в Пионерском поселке". Вот так - категорично и безошибочно - начала Савельева изливать душу следователю, явно упустив из виду, что на предыдущих допросах утверждала, будто в 4 часа утра только проснулась... Точно так же, категорично и безошибочно. Впрочем, ладно, дело тут крылось, разумеется, не в том, во сколько именно она проснулась, а в том, куда именно и как долго ходила в течение дня. Анна буквально поминутно восстановила свои перемещения в течение 20 августа и Брагилевский стоически все эти детали записал. Интересно, конечно, задавал ли наводящие вопросы? После чтения протокола остается такое ощущение, что Савельеву просто несло, она была на грани истерики. Очная ставка явно выбила ее из колеи. Что ж, это хороший жизненный опыт, дорогой и болезненный. После этого она, наверное, отлично уяснила и на всю жизнь запомнила, каково это сидеть в кабинете следователя и доказывать, что на тебя возвели напраслину, что на самом деле ты человек хороший и люди просто ошибаются на твой счет...
     В самом конце допроса Савельева рассказала, как стояла перед магазином, разговаривала с какой-то женщиной из местного актива, так называемой "лавочной комиссии", следившей за соблюдением правил торговли в местных магазинчиках. Фамилию этой женщины Савельева не знала, сказала лишь, что зовут Надеждой. Содержание этого разговора Анна Васильевна передала так: "С этой женщиной я говорила о взаимоотношениях Санникова (директор магазина - А. Р.) с Масленниковой". В этом месте Брагилевский, наверное, улыбнулся - Савельева была прямо-таки одержима Масленниковой.
     В последующие дни старший оперуполномоченный допросил Леонида Масленникова, 10-летнего сына Евдокии, и его 13-летнего друга Юру Бельцова. Именно эти мальчики сидели на лавке вместе с Никой Савельевым в то самое утро, когда тот пропал.
     Ничего особенно интересного мальчики не сообщили, повторили свой рассказ про поход в магазин "Динамо" за рыболовными принадлежностями - и только.
     В то самое время, пока Брагилевский бился над распутыванием описанных выше женских подозрений и домыслов, прокурор по важнейшим делам Краснов тянул свою ниточку. Вернее, сразу несколько. По всем эпизодам, которые, по его мнению, относились к одной серии преступлений, он вызывал и лично допрашивал свидетелей и потерпевших (статус потерпевших при нападениях на детей, независимо от их исхода, присваивался не только выжившим детям, но и их законным представителям, обычно родителям). Так, Краснов допросил Тибадулу Рахматуллина, отца Раи, раненной 1 мая, и от него узнал о наличии у девочки 6 ран в волосистой части головы. Напомним, что эти раны не заметила судебно-медицинская экспертиза, проведенная в мае, о чем упоминалось в своем месте. Встретился Краснов и с женою Тибадулы - Асией Рахматуллиной - допросил и ее.
     Очень обстоятельно Краснов допросил Галю Голикову, ту самую 12-летнюю девочку, что бежала следом за похитителем Лиды Сурниной 27 июля. Допрос оказался очень интересным прежде всего потому, что Галя сообщила детали, не попавшие в протокол, составленный сотрудниками уголовного розыска в конце июля. Причем девочка детали эти вовсе не скрывала, просто они показались в тот момент неинтересными и их проигнорировали. Между тем сообщала Голикова о нюансах весьма любопытных. Так, Галя рассказала, что увидела злоумышленника еще до похищения Лиды, когда возвращалась домой из магазина. Произошло это примерно в 16 часов. Неизвестный поначалу шел позади Гали, затем перегнал ее, но задержался возле дома, перед которым сидела на лавочке Лида Сурнина, так что Галя прошла вперед (и в конце концов вернулась домой). Благодаря этим маневрам злоумышленника девочка получила возможность хорошо его рассмотреть. Вот как она описала поведение злоумышленника после того, как он заметил жертву: "Дойдя до Лиды, молодой человек остановился и стал прохаживаться между окон дома, в котором жила Лида, но не лидиных окон, а их соседей. Когда я поравнялась с этим же домом, Лида сидела в канавке против дома, играла в песке, а гражданин этот, не обращая на Лиду внимания, прохаживался между окон. Я обратила внимание на этого гражданина потому, что там в доме, где жила Лида... гражданин не проживает". Из этого описания можно понять, как именно злоумышленник выбирал потенциальную жертву: заметив ребенка, он притормаживал подле него, оценивал ситуацию, очевидно, заглядывал в окна, чтобы удостовериться в том, что ребенка не контролируют родственники. При этом молодой человек демонстративно не обращал внимания на намеченную жертву, словно он задержался в этом месте потому, что кого-то поджидает. При этом он пропускал мимо себя тех, кто шел по улице позади него - предосторожность на его месте вполне разумная. Тем самым он избегал риска быть замеченным непосредственно в момент похищения. В данном случае злоумышленник дождался, пока Галя Голикова удалится (она свернула за угол), и выждал некоторое время. Галя успела вернуться домой и уже после этого увидела в окно, как молодой человек ведет Лиду Сурнину за руку, шагая так широко, что девочка за ним явно не поспевала. По чистой случайности преступник с похищенной жертвой прошел прямо под окнами дома, в котором жили Голиковы, поэтому-то его и увидели сестры и мать. Если бы он выбрал другую дорогу, то факт похищения мог бы открыться еще очень нескоро.
     Краснов дотошно расспросил Галину о приметах преступника, и девочка в деталях его описала. Вообще же, ее показания очень ценны, нельзя не удивляться тому, сколь толково и здраво совсем еще юная девочка отвечала на задаваемые вопросы. Процитируем описание внешности, сообщенное Галей Голиковой во время допроса 8 сентября - это очень важное свидетельство и нам придется к нему еще не раз обратиться: "Парень этот молодой, ему лет 16. У него длинные лохматые волосы, зачесанные назад, черные. Лицо у него особенное тем, что книзу и кверху оно значительно уже, чем в средине. Лицо смуглое, брови темные, не особенно густые. Ноги у него длиннее туловища, рост средний. Одет он был в серые брюки и в рубашку серого цвета с каким-то синеватым оттенком. Обут в полуботинки, цвета не помню. В общем, нужно сказать, что он был не неряшливым. Рубашка была заправлена в пояс брюк. Ранее я этого парня не видела, не встречала я его и после. Узнаю ли его при встрече, я сказать затрудняюсь".
     И разумеется, во время этого допроса следователь по важнейшим делам коснулся опознания Маруфа Гаянова, которое, напомним, следователь областной прокуратуры Южный проводил 11 августа по фотографии последнего. Тогда Маруфа опознали Галя Голикова и Антонина Шевелева. Ну как "опознали"… Это Южный написал в "протоколе предъявления", что опознали, а Краснов, хорошо зная все ужимки и специфические приемчики своих коллег по прокурорскому цеху, обоснованно усомнился в этом опознании. Поэтому и завел разговор об этом с Галей и услышал от девочки такие слова: "Я считаю, что гражданин этот несколько похож на гражданина, похитившего Лиду, но это не он. Сходство между ними очень незначительное".
     Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Вот вам, дорогие сыщики, и Маруф Гаянов в роли основного подозреваемого... Было отчего Краснову крепко задуматься.
     9 сентября Краснов добрался до Грамолина, точнее, до документов, вышедших из-под его пера. Следователь по важнейшим делам не мог не обратить внимание на совершенно беспомощный в профессиональном отношении акт судебно-медицинского исследования тела Риты Ханьжиной, представленный Грамолиным органам следствия 5 июля 1939 г. Надо понимать, что судебно-медицинский эксперт производит вскрытие умершего человека не из простого любопытства и желания посмотреть, что там внутри, а с целью выявить и сообщить следственным органам ориентирующую для проводимого расследования информацию.
     В Советском Союзе в 1929 г. были приняты "Правила судебно-медицинского исследования трупов", которые формализовали процедуру вскрытия и предписали перечень действий судмедэксперта при работе с телом и отдельными органами (взвешивание, обмеры, производимые разрезы). Акты СМЭ, подписанные Грамолиным, весьма условно следуют этим "Правилам..." и составлены совершенно произвольно. Такое ощущение, что эксперт руководствовался сугубо личными предпочтениями - про это напишу, про другое не стану, тут увидел, а вот сюда смотреть не буду. Трудно сказать, чем объясняется такое отношение Грамолина к должностным обязанностям, то ли эксперт позволял себе употреблять спиртное в рабочее время, то ли просто не считал себя скованным какими-то формальностями. (Кстати, внимательный читатель мог обратить внимание на то, что после приезда из Москвы в последней декаде августа Краснова и Брагилевского вскрытие Ники Савельева проводил Борис Борейко. Трудно отделаться от ощущения, что московские визитеры настояли на том, чтобы поручить вскрытие другому специалисту, поскольку сомневались в компетентности Грамолина. Правда, автор считает необходимым подчеркнуть, что это чисто интуитивная догадка - документов, подтверждающих ее, в материалах уголовного дела нет.)
     Краснов, начитавшись писанины Грамолина, направил 9 сентября в Областную судебно-медицинскую лабораторию "Постановление", выдержанное в весьма раздраженном тоне, что крайне необычно с точки зрения правил деловой переписки. Начиналось оно следующим образом: "Следователь по важнейшим делам при прокуроре Союза ССР Краснов, рассмотрев материал следственного производства по делу о хищении и убийстве девочки Ханьжиной Маргариты... и имея в виду, что заключение, данное врачом Грамолиным, не отвечает на целый ряд вопросов, вытекающих из обстоятельств дела и из данных, полученных в результате исследования трупа... постановил поручить Свердловскому городскому суд.медицинскому эксперту Грамолину дать дополнительное заключение по следующим вопросам". Далее следовали 7 вопросов, из которых мы приведем здесь наиболее значимые для понимания картины убийства Риты Ханьжиной (стилистика документа сохранена):
        "1) Как давно последовала смерть девочки Ханьжиной по отношению ко времени вскрытия трупа ее? (Просто удивительно, как судмедэксперт забыл дать ответ на этот важнейший для любого расследования вопрос - А. Р.)
        3) Не свидетельствует ли наличие растянутого, зияющего заднепроходного отверстия о том, что девочка Ханьжина была использована в половом отношении в задний проход? Если да, то прижизненным, посмертным или в состоянии агонии было это совокупление?
        4) Производилось ли исследование мазков слизистой половых органов и прямой кишки и каков результат? (Невероятно, но о взятии мазков с целью выявления микроследов спермы Грамолин тоже умудрился ничего не написать в своем акте! - А. Р.)
        6) Не имелось ли на лице и теле трупа прижизненных или посмертных колото-резаных ранок в тех местах, где при наружном осмотре трупа обнаружены "причиненные личинками мух отверстия на кожных покровах"?
     То, что написал в ответ Грамолин, честно говоря, всерьез заставляет усомниться в его адекватности. Удивительно, но он даже не понял заданных вопросов. В ответ на первый вопрос - о давности смерти, он взялся рассуждать о причине смерти, в качестве таковой указал на асфиксию, удавление руками и наличие соответствующих кровоизлияний. Затем он перечислил сопутствующие асфиксии изменения внутренних органов и... ничего не написал о давности смерти. Невероятно! При чтении не оставляет ощущение, что это не переписка ответственных лиц, облеченных государством серьезными полномочиями, а какие-то не очень умные каламбуры в стиле "Comedy club", когда ответ ни в малейшей степени не соответствует заданному вопросу.
     Тем не менее вопрос про растянутый ректум Грамолин понял верно и сдержанно ответил, что "наличие растянутого задне-проходного отверстия (при учете обстоятельств дела) до некоторой степени дает основание предполагать, что девочка Ханьжина стала жертвой извращенного удовлетворения половых потребностей неизвестного мужчины".
     Про исследование мазков Грамолин в своем ответе следователю по важнейшим делам не ответил ничего. Ну, то есть вообще! Вынес, так сказать, вопрос за скобки...
     При этом судмедэксперт очень интересно ответил на вопрос о наличии колото-резаных ран. Процитируем его ответ целиком, потому что, ответ этот, во-первых, очень важен для следствия, поскольку позволяет понять присущую преступнику манеру действий в момент нападения, а во-вторых, неверен и со всей очевидностью демонстрирует пугающее невежество городского судмедэксперта. Итак, Грамолин написал: "Повреждений прижизненного происхождения, кроме описанных кровоизлияний на шее и голове и ссадин около рта, на трупе не имеется. Отверстия и ходы в кожных покровах посмертного происхождения - проделаны червями (личинками)". Своим ответом Грамолин продемонстрировал очевидное непонимание разницы между червями и личинками, что совсем не одно и то же как по своей природе, так и по характеру разрушающего воздействия на труп, а кроме того, показал себя совершенно несведущим специалистом. В то время криминалистическая энтомология еще не сформировалась и специфические знания о поведении насекомых и причиняемых ими разрушениях не интересовали судебных медиков, однако общее представление о посмертных метаморфозах человеческого тела судебная медицина, разумеется, имела. Студентов - будущих судмедэкспертов - учили распознавать повреждения, наносимые крупными и мелкими животными, рыбами, различными насекомыми, для чего на профильных кафедрах медицинских вузов имелись в большом количестве соответствующие наглядные пособия. Подготовку судебных медиков первой половины 20 столетия недооценивать не надо, это были эрудированные специалисты, хорошо разбиравшиеся не только в узкомедицинских вопросах, но и широком спектре смежных научных дисциплин. К сожалению, этого нельзя сказать о Грамолине - он не только дал неверное заключение во время экспертизы, но и повторил его, отвечая на вопросы, поставленные Красновым. Как Грамолин сумел сделать карьеру и стать городским судебно-медицинским экспертом - воистину загадка, его пример бросает тень на всю систему профобразования и продвижения по службе советских судмедэкспертов. Забегая несколько вперед, следует отметить, что в конце концов здравый смысл восторжествовал и невежественного специалиста коллеги все же подправили, о чем в своем месте еще будет сказано.
     В самом конце своего дополнения к заключению Грамолин точно спохватился и написал-таки мнение о давности наступления смерти Риты Ханьжиной, с вопроса о которой начиналось постановление Краснова. По мнению судмедэксперта, девочка была убита за 4-5 дней до времени проведения вскрытия ее тела. Что ж, спасибо товарищу Грамолину и на том, мог ведь ничего не написать, с такого станется!
     В те же самые дни первой декады сентября следователь по важнейшим делам допрашивал некоторых из свидетелей, видевших Алю Губину, раненную 12 июня в парке за школой № 5 Пионерского поселка. Все эти лица в свое время были зафиксированы милиционерами, их опрашивали сотрудники угро, но Краснов посчитал необходимым поговорить с некоторыми из них лично. Он вызывал на допросы людей постарше, например, проводницу железнодорожных вагонов Пелагею Протасову, 54-х лет, Марию Каспер, домработницу 47 лет, ее мужа Даниила Каспера, 50 лет, явно рассчитывая услышать от людей в возрасте рассказ более взвешенный и объективный, нежели от молодежи. Трудно сказать, в какой степени ожидания следователя по важнейшим делам оправдались - никто из допрошенных не вспомнил ничего существенного, среди них не было лиц, видевших нападавшего или хотя бы кого-то, кто двигался в лесной зоне вместе с ребенком.
     С кем действительно Краснову повезло в те сентябрьские дни, так это с Николаем Петуховым, новым свидетелем похищения Лиды Сурниной. Николай, молодой еще мужчина 23 лет, работал пастухом, точнее говоря, должность его называлась куда как замысловато - старший пастух Свердловского торга. В его обязанности входило объезжать стада, принадлежавшие торговому тресту, которые паслись как в черте города, так и в ближайших пригородах, и следить за надлежащим исполнением рядовыми пастухами своих обязанностей. Для этого Петухов был обеспечен казенной кобылой. Детали эти важны в контексте изложенной ниже истории. Николай узнал о похищении и убийстве девочки уже на следующий день после трагедии, но о себе милиции не заявил, считая, что ему нечего сообщить правоохранительным органам. В поле зрения милиции сразу после убийства Сурниной он не попал по одной простой причине - Петухов не жил в Пионерском поселке, а потому поголовные опросы жителей района его никак не коснулись. Точнее, он о них тогда ничего и не знал. Проживал Николай в доме № 3 по улице Кузнечной,расположенной примерно в полутора километрах от Пионерского поселка, и катался на своей кобыле по всем городским окраинам, порой неделями не проезжая по одному и тому же месту, поскольку подчиненные ему пастухи каждое утро гнали стада на новый выгон. Газеты про похищение и убийство Лиды Сурниной ничего не писали, радио тоже молчало по вполне понятным причинам, так что Николай Антонович был не в курсе деталей проводившегося следствия. А следствие, соответственно, ничего не знало о нем.
     Однако опера угро в конечном счете прознали о том, что кто-то из пастухов вроде бы что-то видел в день трагедии. На то и агентура, чтобы передавать сплетни... В общем, сотрудники уголовного розыска стали разбираться с осведомленными пастухами и выяснили, что похитителя с девочкой на руках независимо друг от друга видели два человека - Мария Пробкова и ее начальник Николай Петухов. Рассказ Марии особого интереса не вызвал - женщина находилась далеко от похитителя, да и зрение имела неважное, а вот Петухов разминулся с детоубийцей буквально на считанных метрах.
     Такова преамбула. Теперь, собственно, о том, чему же свидетелем стал Николай Петухов. По его словам, в четвертом часу дня он верхом на лошади отправился проверять стада за Пионерским поселком и "видел, что какой-то неизвестный мне гражданин шел с ребенком на руках. Этот гражданин пересек мне дорогу, не доезжая до [пересечения] улиц Садовой и Ирбитской. На руках у него сидела девочка лет 3-х, не плакала, не кричала, поэтому я и не подумал, что гражданин этот похитил девочку. Следом за ним бежала какая-то девочка лет 11-12, но тоже не кричала и не говорила, что этот гражданин похитил девочку". Перешедший перед Петуховым гражданин с девочкой на руках углубился в лес, направляясь в сторону железнодорожной платформы "Аппаратная".
     В принципе, все сходилось - время и место события, даже то, что свидетель довольно точно определил возраст бежавшей за похитителем девочки (Гале Голиковой на момент происходивших событий было 12 лет). Как же описал Петухов виденного им похитителя? Еще одна цитата из показаний ценного свидетеля: "Лица этого гражданина я не видел, т. к. смотрел ему в затылок, когда он уже перешел дорогу мне. Он - среднего роста (повыше меня), одет в серые брюки и в серую рубашку. Волосы на голове черные, но короткие или длинные - не рассмотрел. Больше о его внешности я ничего сказать не могу, т. к. я не обратил особого внимания на него. Одет он был прилично, не так, как обычно бывают одетыми голодранцы, шпана".

     На первый взгляд может показаться, что Петухов ничего интересного не сообщил, однако на самом деле рассказ его был для следствия очень важен: прежде всего, свидетель дал показания, соответствовавшие полученным от других свидетелей, а кроме того, он сообщил хоть какой-то наглядный ориентир роста преступника. Пресловутый "средний рост", который до этого фигурировал в милицейских описаниях, вообще ничего не значил, и трактовать эту формулировку можно было очень широко. В Советском Союзе даже средний рост призывников в РККА, то есть лиц одной возрастной категории, менялся очень широко в зависимости от региона - призывники из Ленинграда на 8 см были выше призывников из республик Средней Азии, хотя и те, и другие считались лицами "среднего роста". Петухов впервые сообщил ориентир для роста разыскиваемого преступника - "повыше меня", то есть Петухова. Вообще же, невнимание к росту разыскиваемого для 1939 г. выглядит довольно странно - правила составления словесного портрета сформировались примерно за полвека до описываемых событий и при опознании рост - третий по значимости признак после пола и возраста. Он важнее цвета глаз и волос, которые свидетель воспринимает субъективно. В конце концов, волосы можно перекрасить простейшими способами (йод, хна, перекись водорода были широко доступны в довоенные годы), наконец, их можно просто остричь или вообще обрить голову. Но рост никто скрыть не сможет (за очень редким исключением людей, умеющих имитировать горб, но тут мы имеем дело с особыми приемами изменения внешности, которые объективно известны и доступны очень немногим). Почему рост предполагаемого преступника никто не пытался уточнить - совершенно непонятно.
     Так в общих чертах выглядела ситуация с расследованием серии похищений и убийств малолетних детей в Свердловске к окончанию первой декады сентября 1939 г. Следствие словно разрывалось между совершенно различными ориентирующими данными. С одной стороны, вроде бы имелись хорошие описания "косоротого" юноши-блондина, похитившего 22 июля Валю Камаеву... с другой - имелось весьма детальное описание подростка-брюнета, убежавшего с Лидой Сурниной на руках 27 июля... наконец, возникли небеспочвенные подозрения в адрес матери одного из убитых малышей, Ники Савельева, хотя, скорее всего, мать и не убивала его лично, а действовала в паре с помощницей, видимо, старше возрастом. При этом вряд ли Анна Савельева имела какое-то отношение к предыдущим преступлениям, хотя этот довод отнюдь не снимал с нее подозрений в похищении и убийстве собственного сына. При всем том где-то на периферии расследования оставался Сохин, застигнутый в момент увода чужого ребенка, и хотя Сохин, по-видимому, не совершал последних по времени преступлений, кто мог сказать то же самое про ранние эпизоды?
     Следствие находилось на перепутье: все дороги вели в разные стороны и ни одной из них нельзя было пренебречь. Но 12 сентября 1939 г. поступило сообщение об исчезновении очередного ребенка, 3-летнего Вовы Петрова, и эта новость заставила отложить в долгий ящик текущие дела. Не прошло и суток, как в дополнение к этому сообщению поступило новое - найден труп малолетнего ребенка, по-видимому, того самого, что пропал несколько часов назад - и это открытие повело следствие в новом, совершенно неожиданном направлении.