Руководство Национальной Службы здравоохранения, сообразив, видимо, что при возникшем общественном резонансе сделать хорошую мину уже никак не получится, распространило 2 мая заявление, в котором грозно пообещало расследовать все обстоятельства побега Джона Страффена.

На этом активность медицинского ведомства оказалась исчерпана - приехавшая в Бродмур комиссия никаких упущений в режиме содержания пациентов не усмотрела и виновных в его нарушении не отыскала. Персонал и администрация Бродмура были признаны невиновными в том, что стена, окружавшая больницу оказалась смехотворно низкой, а навес, примыкавший к стене, построили за много лет до того. Непонятно, правда, почему никто не озаботился его уничтожением, но искать ответ на этот неудобный вопрос комиссия сочла излишним. Что же касается штатской одежды, которая так удачно оказалась одета под робу беглеца, то выяснилось, что больным разрешали надевать её под униформу поскольку в помещениях лечебницы стоял стылый холод (даром, что апрель месяц катился уже к самому концу). Так что по результатам служебного расследования стало ясно, что никто из персонала Бродмура ни в чём не виноват.
     В мае, июне и первой половине июля 1952 г. полиция проводила дотошное расследование всех обстоятельств побега Страффена. Его дважды вывозили на местность, где тот показывал проделанный путь, кроме того, ему устроили очные ставки со всеми, с кем Страффен непосредственно контактировал до-, во время побега и в момент задержания. В общем, практически всё, совершённое им 29 апреля 1952 г., подверглось тщательной реконструкции, хронометражу и сверке. Кроме одного - убийства девочки на велосипеде.
     Свою причастность к убийству Линды Бойер преступник так и не признал. При этом он никак не объяснил свои странные оговорки, навлекшие в своё время подозрения в его адрес. Надо сказать, что в ходе следствия Страффен выпукло продемонстрировал довольно специфический вид хитрости, который условно можно назвать "хитростью идиота". Он довольно внятно, связно и даже многословно вёл беседы на темы, которые его интересовали; мог обсуждать абстрактные понятия, например, эмоции, воспоминания, религиозные представления, но когда разговор касался тем ему неприятных, Джон моментально становился косноязычным, бестолковым в ответах, и мог даже вообще умолкнуть посреди фразы, так и не окончив её. Видимо, из своего опыта общения с врачами он вынес представление о том, что статус человека с задержкой развития защищает его от неудобных расспросов и позволяет уклоняться от неприятных разговоров. Но на полицейских допросах приём этот не срабатывал, точнее говоря, он не позволял Страффену добиваться своей цели. Он действительно был недоразвит и потому все его глуповатые уловки с позиции взрослых людей были хорошо заметны и казались чрезвычайно наивными. Следователи видели, что Страффен вовсе не так глуп, как хочет казаться, и его попытки хитрить на допросах лишь возбуждали дополнительный антагонизм.
     Если бы Страффен был здравомыслящим человеком, он бы без особых затруднений придумал более или менее логичное объяснение тем подозрительным оговоркам, что теперь вменялись ему в вину. Сколь достоверны оказались бы его объяснения - это другой вопрос, связанный скорее с актёрским талантом преступника и его умением думать логично, но нет сомнений в том, что интеллектуально развитый преступник догадался бы дать объяснения, которые так желали от него услышать следователи. Но Страффен не был полноценным человеком и его зауженное воображение и примитивный жизненный опыт не подсказали ему оптимального выхода из создавшегося положения. Поэтому он так и не объяснил на допросах, откуда ему стало известно об убийстве девочки? и откуда он узнал, что погибшая каталась на велосипеде? Он просто отпирался от уличавших его показаний по меньшей мере семи свидетелей, а это была наихудшая форма защиты из всех возможных.
     Вместе с тем, нельзя промолчать о том, что в то же самое время (т.е. в мае 1952 г. и в последующие месяцы) стала складываться и обрастать деталями легенда, которая могла бы сослужить ему на предстоящем судебном процессе отличную службу. Речь идёт о версии, согласно которой Джон Страффен действительно не убивал Линду Бойер - девочку убил её отец, а Страффен явился лишь невольным свидетелем чудовищного преступления. Эта версия событий передавалась от человека человеку как городская легенда, другими словами, многие о ней что-то слышали, повторяли соседям и родне, но всякий раз детали описываемых событий немного отличались. В конечном итоге эта история до такой степени трансформировалась молвой, что отчленить правду от вымысла стало почти невозможно. Чуть ниже мы остановимся подробнее на этой версии, сейчас же лишь следует подчеркнуть, что гипотеза об убийстве Линды Бойер кем-то иным, а не Джоном Страффеном, никогда не принималась на веру властями, не вызывала полемики в печати и не комментировалась представителями правоохранительных органов. Другими словами, эта версия, видимо, была широко распространена, но материальных следов своего существования (в виде статей, комментариев, пресс-конференций и заявлений) почти не оставила. На это важно указать в контексте последующих событий.
     Суд над Джоном Томасом Страффеном по обвинению его в умышленном убийстве Линды Бойер открылся 21 июля 1952 г. Группу обвинителей возглавлял заместитель Министра юстиции сэр Маннигхэм-Валлер (Manningham-Buller), занимавший должность директора Ведомства общественного преследования (эта струтура принимала на себя поддержку обвинений по самым резонансным, как говорят сейчас, уголовным делам). Защиту Страффена принял на себя адвокат Генри Элама, судьёй на процессе был Джастис Кассэлс. В принципе, положение обвиняемого выглядело далеко не безнадёжным, поскольку всё обвинение строилось на косвенных уликах и выглядело далеко не безупречным: никто не видел Страффена на месте убийства Линды Бойер, никто не мог доказать, что он там действительно бывал и, наконец, не существовало доказательств тому, что обвиняемый и жертва вообще встречались. Всё, чем оперировало в своих утверждениях обвинение, сводилось к совпадению времени побега и убийства, а также однозначному толкованию опрометчиво сказанных Страффеном слов.

Джон Страффен на пути в суд под конвоем тюремных надзирателей.

     После отбора присяжных заседателей и приведения их к присяге, было зачитано обвинительное заключении и суд приступил к заслушиванию свидетелей обвинения. И тут стала известна крайне неприятная для обвиняемого "домашняя заготовка" прокуратуры - обвинение попросило разрешения ссылаться на случаи убийств Бренды Годдард и Сесилии Бэтстоун годом ранее и допуске на процесс в качестве свидетелей лиц, связанных с обвинениями Страффена в этих преступлениях. Защита, разумеется, попыталась противодействовать этому, ведь было очевидно, что присяжные проведут параллель между гибелью девочек в Бате летом 1951 г. и убийством в Фарли-Хилл. Генри Элама пытался взывать к здравому смыслу судьи, указывая на то, что прошлогодние обвинения Страффена в убийствах недоказаны (ведь формально суд тогда приговора не вынес и не признал его вины!), кроме того, события лета 1951 г. не находятся в прямой причинно-следственной связи с убийством в Фарли-Хилл, но... но всё красноречие защитника разбилось о непреклонность судьи, постановившего, что прежние обвинения в адрес Страффена могут быть упомянуты в этом процессе и прокурор может вызывать тех свидетелей, каких сочтёт нужным.
     После этого в высшей степени удачного начала обвинитель довольно резво принялся за дело и в успел в первый же день процесса вызвать семерых свидетелей. В числе таковых оказался и отчим Линды Бойер, девочки, погибшей в Фарли-Хилл. Всё вроде бы шло своим чередом, свидетели давали вполне ожидаемые показания и ничто не предвещало сюрпризов, но таковых избежать не удалось.
     На второй день процесса утреннее заседание началось с задержкой - судья Касселс явился с опозданием чуть ли не в четверть часа. Как оказалось, к тому у него имелись самые серьёзные основания. В тот момент они не были озвучены, но с течением времени детали происшествия, задержавшего судью, были полностью восстановлены журналистами. Оказалось, что после окончания вечернего заседания 21 июля один из членов жюри присяжных, некий Уильям Глэдвин, направился в клуб, членом которого являлся, и там позволил себе рассуждения о происходившем в суде. Глэдвин в частности заявил, что видел в суде человека, убившего Линду Бойер, который дал показания против невиновного, а потом самодовольно занял место в зале. По смыслу, сказанно имело отношение к Рою Симмсу, отчиму погибшей в Фарли-Хилл девочке, но фамилия его в этой связи никогда не упоминалась, поскольку против Симмса ни до, ни после случившегося не выдвигались обвинения такого рода (его обвиняла лишь народная молва и Глэдвин строил свои рассуждения именно на слухах). Поведение присяжного заседателя нельзя не назвать возмутительным, поскольку он грубо нарушил обязательства, принятые на себя перед процессом (прежде всего обязательство ни с кем не обсуждать ход суда вплоть до момента вынесения приговора. Кроме того, Уильям Глэдвин обманул участников процесса, заявив до приведения к присяге, что не имеет своего мнения о рассматриваемом деле и не знаком с его деталями. Такого рода заявление делает каждый член жюри присяжных и если кандидат отказывается поклясться в этом, то в члены жюри он не попадает).
     Глэдвин явно считал Симмса виновным в смерти падчерицы и не считал нужным это скрывать. О его высказывааниях в клубе очень скоро стало известно полиции, которая сообщила полученную информацию обвинителям на процессе. В течение ночи на уровне руководства Министерства юстиции шло совещание, на котором решался вопрос, как действовать в создавшемся положении? Особая деликатность ситуации заключалась в том, что полиция не желала раскрывать имя осведомителя, сообщившего о выходке Глэдвина в клубе, соответственно, этого человека нельзя было привести к присяге и официально допросить в суде (при этом правдивость сделанного осведомителем заявления под сомнение не ставилась). Соответственно, Глэдвина нельзя было официально обвинять в нарушении обязательств, принятых на себя при вступлении в члены жюри. В конце-концов было найдено воистину соломоново решение: судья Касселс отвёл весь состав жюри прияжных, не сделав никаких заявлений относительно персональной виновности отдельных его членов. Он лишь обязал Глэдвина присутствовать в зале суда до окончания процесса, тем самым как бы намекнув окружающим, что отставка жюри связана именно с этим человеком.
     Прошло довольно много времени, прежде чем все эти перипетии стали достоянием гласности, в июле же 1952 г. они выглядели скандальными и необъяснимыми, лишь добавляя сенсационности судебному процессу.
     Итак, на утреннем заседании 22 июля жюри присяжных в полном составе было отправлено в отставку и судья постановил отобрать и привести к присяге новый состав жюри. События предшествующего дня повторились в точности - сначала отбирались кандидаты и формировалось жюри с основными и запасными членами, затем последовала их присяга, после чего был опять зачитан обвинительный акт и вновь вызваны для дачи показаний те же самые свидетели, что и накануне. И только после этого судебно разбирательство получило возможность двинуться дальше.
     Защита выбрала, пожалуй, самую неудачную линию поведения. Вместо того, чтобы упирать на неразвитость умственной и психоэмоциональной сферы Джона Страффена и доказывать невозможность подхода к такому необычному обвиняемому с традиционными мерками, Генри Элама принялся развивать весьма спорный тезис о приверженности обвиняемого фундаментальным ценностям. Вкратце линия защиты сводилась к доказательству того, что Страффен, конечно, имеет задержку умственного развития, но сама эта задержка гарантирует его законопослушание (мол, наш обвиняемый, конечно, туп, зато послушен). Если принять во внимание, что в суде уже выступили свидетели, рассказавшие о прежних выходках Страффена, в т.ч. и об убийствах девочек годом раньше, то нельзя не признать полную бессмысленность того, что адвокат пытался втолковать присяжным. Трудно объяснить, чем руководствовался адвокат при выборе тактики поведения на процессе. Скорее всего, Элама являлся доктринёром, человеком однажды выработанной идеи, негибкий и неспособный на быструю подстройку к меняющимся обстоятельствам.
     Защита его оказалась крайне бестолковой. Особенно ярно это проявилось в том, как Элама допросил собственного же свидетеля, психиатра Томаса Манро (Munro). В принципе, если кто и мог помочь Страффену так это толковый психиатр, но Элама доказал, что экспертное заключение даже хорошего психиатра (с точки зрения защиты, разумеется!) может испортить адвокатская прямолинейность и пафос. Во время допроса психиатра Элама напирал на вопрос, который, видимо, казался ему исключительно мощным доводом защиты. Он хотел услышать от Манро, способен ли Страффен различать добро и зло, нравственное и безнравственное деяние? В конце-концов, получив утвердительные ответы эксперта, Элама пошёл в своих рассуждениях дальше, уточнив, что в таком случае обвиняемый должен осознавать, что факт убийства есть прямое нарушение Божественных заповедей. Психиатр, разумеется, был вынужден согласиться и с этим. Какую выгоду давали эти рассуждения с точки зрения защиты Страффена совершенно непонятно, но Элама, как говорится, помянув Имя Господа всуе, сильно "подставился". Обвинитель моментально воспользовался двусмысленностью положения, в которое поставил сам себя защитник, и в ходе допроса психиатра вернулся к затронутому вопросу о "понимании обвиняемым Божественных заповедей". Манро, дабы не противоречить самому себе, был вынужден вновь повторить недавно сделанное утверждение. Маннигхэм-Валлер немедленно обратился к Страффену и попросил того перечислить известные ему заповеди. Обвиняемый растерялся, стал отвечать, но сбился и замолчал. Всего он назвал четыре заповеди, причём не по порядку. Стало ясно, что Страффен никогда их наизусть и не знал.
     Понятно, что для человека не существует нравственной проблемы в том, чтобы нарушить заповеди, которые ему незнакомы и которыми он никак не может руководствоваться в своей жизни. Посрамление защиты, которое так ловко устроил обвинитель, было велико и впечатление уже невозможно было исправить. На вынесение Страффену обвинительного вердикта присяжным потребовался всего час, в своём требовании сметрной казни они были единодушны.
     И судье не оставалось ничего иного, как приговорить обвиняемого к казни на виселице.
     Защита обжаловала приговор, тем более, что решения в судьи в ходе процесса давали серьёзные к тому основания по формальным признакам.
     Во-первых, далеко не безупречным с точки зрения юридической квалификации являлся допуск к допросу свидетелей по делу об убийствах в Бате в 1951 г. Убийство в Фрали-Хилл вовсе не являлось одним из эпизодов многоэпизодного преступления Страффена - это было отдельное преступление, причём его связь с бегством обвиняемого из Бродмура требовала отдельного доказательства.
     Во-вторых, слова Джона Страффена, сказанные после ареста и положенные в фундамент выдвинутого против него обвинения, не должны были приниматься судом во внимание и не могли служить доказательством. Ещё в 1912 г. "Руководство для судей", утверждённое Палатой Лордов, требовало в качестве необходимого условия принятия заявлений обвиняемого в качестве свидетельств в суде обязательное его предупреждения о том, что всё, сказанное им, м.б. использовано против него. Ныне этот порядок получения допустимых в суде свидетельств широко известен под названием "правила Миранды", но в 1952 г. этого словосочетания ещё не существовало (оно возникло в 1966 г. после соответствующего прецедента в США). Данное правило действовало в Великобритании как в отношении обвиняемых, так и ограниченно дееспособных лиц, в т.ч. и находящихся под опекой, т.е. Страффен гарантированно подпадал под эту норму.
     Апелляционный суд не допустил обжалования, признав проведённый процесс безупречным. Тогда адвокат официально обратился в ту же инстарнцию с просьбой санкционировать мораторий на приведение смертной казни в исполнение на весь срок, необходимый для подачи апелляции в Палату Лордов, высшую судебную инстанцию страны. В принципе, намерение получить отстрочку смертной казни было полностью оправданным и притом законным, однако судебная система явно не хотела спасения жизни Страффена. Адвокату отказали и в этом, причём немотивированно и совершенно волюнтаристски. Казнь Джона Страффена д.б. состояться 4 сентября 1952 г. и, казалось, уже ничто не могло ему помочь.
     Однако 29 августа 1952 г. министр внутренних дел Дэвид Максвелл Пятый обратился к королеве Елизавете Второй с прошением отложить исполнение приговора. Полиция в Великобритании имеет право поддерживать обвинение в суде, т.е. отчасти принимает на себя прокурорские функции, и подача такого прошения означала, что сторона обвинения не настаивает на безусловном исполнении судебного решения. Позицию эту нельзя не признать довольно двусмысленной, особенно в свете того, что общественное мнение и пресса в целом поддерживали смертный приговор Страффену. Министр внутренних дел скорее всего принял во внимание ряд факторов, способных дискредитировать как лично его, так и Власть (в широком смысле), которую он представлял. Речь идёт, во-первых, о слухах, утверждающих невиновность Страффена в смерти Линды Бойер, которую на самом деле, якобы, убил её отчим Рой Симмс (главный полицейский страны, разумеется, знал о существовании подобных сплетен). Во-вторых, судья Кэсселс во время июльского процесса допустил определённые вольности, которые спустя некоторое время уже могли восприниматься обществом не так снисходительно, как летом 1952 г. В общем, министр счёл более благоразумным сохранить Страффену жизнь и по сути рекомендовал Королеве именно так и поступить.

Дэвид Максвелл Пятый, инициатор сохранения жизни Джона Страффена.

     Вопрос этот, видимо, уже обсуждался на самом высоком уровне, потому что королева Елизавета Вторая подписала прошение Дэвида Максвелла Пятого без промедления, в тот же день. А уже на следующий день Страффен был переведён в тюрьму Уондсфорд (Wandsworth) на юго-западе Лондона. Постороенная в 1851 г. эта тюрьма когда-то считалась самой современной в мире, в каждой её камере имелся ватерклозет, что было неслыханным для того времени бытовым удобством. С течением времени, правда, там многое изменилось и притом не в лучшую сторону. Через 20 лет после постройки унитазы в Уондсфорте демонтировали для увеличения вместимости камер и дежурные стали по старинке выносить параши (и порядок этот сохранялся вплоть до 1996 г.). Так что к моменту появления в стенах этого заведения Джона Страффена условия обитания там оставались на уровне последней трети 19-го века, достаточно сказать, что в тамошних камерах даже отсутствовало центральное отопление.
     Судьба известного всей стране узника продолжала привлекать к себе внимание общественности. В ноябре 1952 г. в газетах появились сообщения о готовящейся психиатрической экспертизе Страффена и его скором переводе в больницу тюремного типа Рэмптон. Властям пришлось выступать с опровержениями и уверять граждан, что ничего подобного не планируется и убийца девочек останется в одной из самых надёжных тюрем страны. Однако годом позже Страффен опять оказался в эпицентре общественного недовольства.
     Выяснилось, что группа заключённых Уондсфорта готовила побег, в который предполагала взять и Страффена. Роль ему отводилась сугубо пассивная, сразу после побега уголовники предполагали отпустить его на все четыре стороны. Расчёт их был не лишён оригинальности - они считали, что участие в побеге столь известного убийцы детей вызовет всеобщий ажиотаж и привлечёт внимание именно к его персоне. Другими словами, остальные участники побега останутся в тени знаменитого изувера и обыватели не станут запоминать их описания и фотопортреты. К слову сказать, сам Страффен ничего не знал о подготовке побега и своём участии в нём; впрочем, его мнения по этому поводу ни один серьёзный уголовник даже не стал бы и спрашивать.
     Информация о возможном побеге и освобождении опасного убийцы побудила власти перевести Страффена в другую тюрьму. Кстати, чтобы завершить рассказ о побеге из Уондсфорта, следует добавить, что через 12 лет подобное небывалое событие всё же состоялось. 8 июля 1965 г. заключённый Ронни Биггс, участник самого успешного в истории Великобритании ограбления почтового поезда, вместе с 3 другими уголовниками бежал из Уондсфорта и впоследствии успешно выехал из страны.
     Итак, в 1954 г. Страффена экстренно перевели в бристольскую тюрьму Хорфилд, что вызвало яростное негодование жителей города. Как признавала полиция, на митинг протеста вышли 12 тыс. горожан, что впрочем, не возымело никакого эффекта. Страффен пробыл в Хорфилде до августа 1958 г., затем его перевели в г.Кардифф, в тюрьму с весьма мягским режимом содержания. В чём была причина этого перевода не совсем понятно, во всяком случае не прошло и двух лет, как Страффена возвратили в Хорфилд (в июне 1960 г.).
     На этом путешествия Джона по тюрьмам родины не окончились. В январе 1966 г. он попал в мрачную тюрьму Паркхарст (Parkhurst), известную на всю страну строгостью режима содержания. Там в то время не было ни одного заключённого, приговорённого менее чем к четырём годам заключения, а доля рецидивистов превышала 80% уголовного контингента. Для особо опасных преступников в Паркхарсте построили специальную зону, представлявшую собой отдельное крыло здания с 28 одиночными камерами. Страффен оказался там первым заключённым.
     В Паркхарсте, однако, он не задержался. Тюремные врачи посчитали, что в целях социализации Страффена и поддержания у него навыков общения, заключённого лучше содержать в тюрьме с менее жёстким режимом. Поэтому в мае 1968 г.его перевели в Дарем, тюрьму с относительно мягким внутренним режимом. Страффен стал работать уборщиком в магазине сувениров, в котором продавались товары, изготовленные тюремными сидельцами. На этой работе он зарекомендовал себя хорошо и через несколько лет ему доверили ответственную работу на выдаче блюд в столовой для тюремного персонала. В Дареме Страффен находился в период 1968-2000 гг. - это целая жизнь!
     Известны несколько описаний его тюремного житья разных лет. Все они сходятся в том, что уголовники не принимали Страффена за "своего" и избегали общения с ним. Джон одиноким волком бродил по двору во время прогулок, либо сидел, бессмысленно глядя перед собой. Содержался он отдельно от других заключённых, что представлялось вполне логичным. В описаниях 90-х гг. можно уивдеть другого Страффена. В Дареме он свободно общался с надзирателями, реагировал на юмор и вообще мало походил на человека с заметной задержкой развития. Никаких действий, опасных для окружающих, он не совершал и в целом производил впечатление человека совершенно безобидного. Свою причастность к убийству Линды Бойер он никогда и не признавал даже в доверительных разгововрах.
     Известно, что в 1994 г. Министерство внутренних дел Великобритании составило список лиц, осуждённых к пожизненному заключению, на смягчение приговора которым оно никогда не согласится. Упомянутый список состоял из 20 фамилий и первой из них значилась фамилия "Страффен".
     В 2000 г. Джона перевели в новейшую тюрьму "Лонг Лартин" (Long Lartin). Её открыли в 1971 г. и первоначально "Лонг Лартин" использовалась в качестве учебного центра тюремных надзирателей. Со временем, однако, концепция учебного центра претерпела трансформацию и "Лог Лартин" превратилась в полноценную тюрьму, где содержались заключённые всех категорий - как наиболее опасные и склонные к побегу уголовники, так и лица, находящиеся в заключении на период следствия. Особая зона в этой тюрьме была отведена для психически больных уголовников, численность которых обычно не превышала 30 человек. В эту-то спецзону и был переведён Джон Страффен.

     В декабре 2002 г. он подал заявление в Комиссию по пересмотру уголовных дел (Criminal cases review commission) с просьбой об освобождении из-под стражи. Оно было отклонено без объяснения причин.
     Джон Страффен продолжал отбывать своё бессрочное наказание вплоть до самой смерти 19 ноября 2007 г. Если вести отсчёт времени его пребывания под стражей с августа 1951 г. (и пренебречь 4-часовым побегом в апреле 1952 г.), то продолжительность лишения Страффена свободы превысит 56 лет и 3 месяца. В новейшей мировой истории это, пожалуй, наиболее продолжительный срок пребывания человека в условиях несвободы.
     В начале 21-го века в связи с ростом популярности всевозможных конспирологических версий и теорий, пережила реинкарнацию и гипотеза о непричастности Страффена к убийству в Фарли-Хилл. Сторонники её руководствовались тем весьма здравым посылом, что дыма без огня не бывает и раз уж местные жители имели какие-то подозрения в причастности Роя Симмса к убийству падчерицы, то объективные основания к тому существовали. В 2002 г. английский криминальный журналист Роберт Уоффинден (Woffinden) получил доступ к ранее закрытым документам расследований 1951 г. (убийства Бренды Годдард и Сесилии Бэтстоун) и 1952 г. (убийство Линды Бойер). Уоффинден обратил внимание на то, что патологоанатом, описывая повреждения на теле Линды, указал на наличие на коже девочки следов от ногтей душившего её человека. Между тем, при медицинском освидетельствовании Страффена по его прибытии в тюрьму Брикстон 2 мая 1952 г. особо отмечалось, что ногти на пальцах рук коротко острижены. Конечно, ногти м.б. острижены в Бродмуре буквально накануне, но журналист весьма справедливо подметил, что Страффен вообще не мог иметь длинных ногтей, поскольку для заключённого они являются оружием и персонал Бродмура весьма внимательно следил за тем, чтобы пациенты ногтей не отращивали.
     Ставят под сомнение официальную версию и показания двух свидетелей, которые утверждали, будто Линда Бойер 29 апреля 1952 г. отправилась кататься на велосипеде не в 17:00, а в 19:00-19:30. К этому времени Страффен уже был пойман и никак не мог убить Линду. На основании обнаруженных данных Боб Уоффинден задался вопросом, не было ли осуждение Страффена (итак весьма спорное с юридической точки зрения) к тому же ещё и принципиально ошибочным?

Боб Уоффинден.

     Думается всё же, что значимость обнародованных журналистом сведений преувеличивать не следует. Тот факт, что 2 мая ногти Страффена были острижены, вовсе не означает, что таковыми они были и 29 апреля. Кроме того, оцарапать кожу можно и коротко остриженным ногтем, поскольку важна не только его длина, но и то, как захватывается плоть пальцами. Утверждения же двух свидетелей о том, что Линда отправилась кататься на велосипеде после 7 часов вечера, не должны расцениваться как истина в последней инстанции. Во-первых, в конце апреля на широте Бродмура после 19:00 уже темно и не совсем понятно, как 5-летняя девочка могла кататься на велосипеде в полной темноте (уличного освещения в Фарли-Хилл в 1952 г. не существовало). Во-вторых, кажется очень маловероятным, чтобы на маленьком пятачке английской земли в один день сошлись два детоубийцы, всё-таки, не так много их было в тогдашней Британии. В-третьих, если принять версию Уоффиндена на веру и считать, что Джон Страффен и Линда Бойер на самом деле "разошлись во времени" и не встерчались, то остаётся необъяснимой его осведомлённость о том, что убитая девочка каталась на велосипеде. Между тем, о велосипеде он упоминал ещё до того, как ему об этом сказали полицейские и это подтверждалось показаниями надзирателей Бродмура, т.е. лиц незаинтересованных.
     Чем же может быть объяснён этот странный сдвиг во времени, присутствующий в показаниях двух свидетелей? Скорее всего, следствие столкнулось с хорошо известной криминальным психологам "аберрацией воспоминаний", т.е. их непредумышленным искажением, вызванным стремлением придать травмирующим событиям особую глубину, скрытый символизм и многозначительность. Другими словами, свидетель, зная, сколь драматичные события последуют после его последней встречи с погибшим, в своих воспоминаниях зачастую придаёт им несуществующий символизм, скрытый смысл, недосказанность и т.п. Кроме того, подобная аберрация воспоминаний может быть связана не только с эмоциональной оценкой событий свидетелем, но и с особенностью процессов запоминания и воспоминания. Давно подмечено, что рассказ о событиях сразу после их окончания, заметно отличается от рассказа о том же самом спустя несколько дней или недель.
     В указанной аберрации воспоминаний нет злого умысла или намерения запутать следствие. Опытные следователи хорошо знают, что расхождения в показаниях свидетелей - это нормальное явление, лишь подтверждающее добросовестность рассказчиков. Гораздо подозрительнее выглядят рассказы однотипные, во всём схожие и непротиворечивые - в этом случае можно усмотреть их "рихтовку", подгон под схему, искусственность (либо даже то, что человек, выступающий в качестве свидетеля, таковым не является и делает своё заявление с чужих слов).
     Обнаруженные Робертом Уоффинденом материалы, безусловно, весьма любопытны, но отвергать на их основании официальную версию событий вряд ли оправданно. Убийство Линды Бойер отлично соответствует тем криминалистически значимым чертам поведения, которые Страффен демонстрировал прежде, во время убийств Бренды Годдард и Сесилии Бэтстоун. И то, что гибель девочки пришлась именно на те часы, когда этот преступник находился на свободе, тоже весьма и весьма многозначительно. Хотя - и это нужно признать!- данные соображения не являются прямыми уликами, изобличающими Страффена.
     Этот человек принадлежал к категории людей, обделённых умом, воображением, нравственным чувством и притом эмоционально ущербным. Современная общественная мораль традиционно относится к таковым сочувственно и милосердно. Между тем, сами эти люди неспособны оценить проявляемое к ним сострадание и терпимость, хотя, разумеется, они прекрасно понимают разницу между плохим и хорошим отношением. Даже окружённые заботой и вниманием, такие люди зачастую демонстрируют пугающее окружающих жестокосердие. Наши предки их боялись и считали, что умственно отсталым не место среди людей. И древние греки, и римляне убивали подобных Страффену ещё в детском возрасте - таким образом общество страховало себя как от угрозы вырождения, так и возможных опасностей, связанных с их присутствием.
     Русская пословица гласит: "когда Бог хочет наказать, Он лишает человека разума". Наказанный Богом человек - Джон Страффен - не сознавал своего наказания и жил в уродливом мире самых незатейливых интересов, но своим пребыванием среди нормальных людей наказал по меньшей мере три семьи. Погибшие от его рук дети явились не только жертвами Страффена, в более широком смысле они оказались убиты самой идеей толерантности и терпимости к всякого рода убогим и ущербным. Подобных жертв вовсе не так мало, как обычно думают, просто о них идеологам современных "цивилизационных ценностей" неудобно говорить. Случай Джона Страффена очень выпукло демонстрирует горькую истину: гуманность и сострадание к убогим нередко оборачивается мучением нормальных членов общества. В этом вопросе мы видим одно из многих противоречий современной европейской цивилизации, которое проявляется в явном несоответствии навязанных большинству людей абстрактных представлений о гуманности их здравому смыслу и повседневному опыту.
     Этот очерк начался с рассказа об убийстве Кристин Батчер возле самых стен Виндзорского замка. За прошедшие с той поры почти шесть десятилетий имя убийцы этой девочки так и не было названо. Можно лишь с уверенностью утверждать, что это был не Джон Страффен. По странной и жестокой прихоти судьбы убийство в Виндзоре вызвало цепь последующих убийств девочек в Бате и Фарли-Хилл. Метафорически выражаясь, неизвестный преступник разбудил жажду убийства в Страффене и фактически остался в тени его мрачного образа. Это одна из тех страниц истории уголовного сыска, которая, видимо, уже никогда не будет увенчана happy-end'ом.