На главную.
АРХИВ. Стенограммы, судебные речи, документы.

Фернан Мейссонье.
"Речи палача" ( фрагменты из книги )

стр. 1

    Примечание murder's site :
    Приведенные ниже главы представляют собой фрагмент автобиографической книги французского палача в Алжире Фернана Мейссонье. Этот человек родился в июне 1931 г. В 1947 г., будучи совсем еще юношей, он стал помогать отцу - Морису Мейссонье, помощнику главного экзекутора Алжира - при проведении декапитации осужденных.
    

рис. 1 и 2 : Фернан Мейссонье в молодости ; Фернан Мейссонье с собственноручно изготовленной моделью гильотины.

В течение многих лет работал вне штата экзекуторской команды, насчитывавшей пять человек : дожидался появления вакансии. Назначен первым помощником главного экзекутора 1 января 1958 г., оставался в этой должности вплоть до своего отъезда на Таити в 1961 г. Реальный стаж его палаческой работы т. о. составил более 12 календарных лет. Будучи первым помощником участвовал в казнях 65 человек, во время исполнения некоторых приговоров исполнял функции главного палача.
    В 1992 г. в городке Фонтэн-де-Воклюз во Франции Ф. Мейссонье открыл уникальный в своем роде "Музей Правосудия и Наказаний", просуществовавший до сентября 1998 г.
    Текст приводится по изданию : Ф. Мейссонье "Речи палача : сенсационные откровения французского экзекутора.", ЗАО "Издательский дом "Питер"", 2004 г.

Казнь Иветона.


    Фенан Иветон работал на газовом заводе Алжира в. Хуссейн-Дей. Он положил бомбу в свой шкаф. Тиканье бомбы услышали его коллеги по работе и сообщили в полицию или пожарным. Она не взорвалась, но могла бы дать ужасные разрушения. Газовый завод ! И поскольку это был алжирский француз, это было непростительно.
    Когда 11 февраля 1957 года казнили Иветона, было три приговоренных к смерти, по разным делам. Его звали Фернан, как меня. Это меня как-то задело. Этот парень умел держаться. Коммунист. Кюре спросил у него : «Желаете ли вы религиозного утешения ?», он ответил : «Нет, нет, я свободомыслящий». Для отца это тоже что-то значило. Он пустил его первым, это единственная милость, которую можно оказать приговоренному. К тому же мой отец знал в лицо его отца, но его отец никогда не узнал, чем занимался мой отец. Однажды отец Иветона встретился с моим отцом перед тюрьмой. Он поприветствовал его и спросил, что он там делает. Мой отец ответил : «Я пришел к другу», а отец Иветона сказал : «Я пришел к моему сыну».
    Иветон жил в местечке Салембье на высотах Алжира. Мой двоюродный брат Роже Валлье жил в этом квартале. Они вместе были в школе. Позднее они вместе играли в шарики и в карты, были приятелями. Роже просил моего отца о месте помощника экзекутора. Если бы он получил его, как мог бы он связывать и казнить своего школьного товарища ? Да,для нас эта казнь кое-что значила. Поэтому отец сказал : «Пустим его первым». Я сделал знак двум помощникам пустить его первым, чтобы он избежал томительного ожидания.
    В момент казни его адвокат, мэтр Лене, — он был известен в Алжире, — помню, он был альбинос — обнял его и сказал : «Смелее! Это из-за общественного мнения. Ты француз, ты подложил бомбу, для них это непростительно. Ты умираешь из-за общественного мнения !»
    И Иветон повторил трижды : «Общественное мнение ! общественное мнение ! общественное мнение !...» Он задыхался. А потом я видел в газетах, что он якобы сказал : «Не важно, что я умираю, да здравствует независимый Алжир !» Это ложь ! Никогда он не говорил такого. Не знаю, почему журналисты выдумывают. Девяносто пять процентов всего, что журналисты пишут о казнях, это выдумки. Журналистам было запрещено, они не присутствовали на казнях. Могу сказать, что эта казнь была для меня тяжелой. Но нельзя допустить, чтобы алжирский француз подложил бомбу, даже если она была вовремя обезврежена.

Подложившие бомбы на стадион.


    Казнь подложивших бомбы на стадион я вижу, как будто это было вчера. Это было 20 июня 1957 года, мы казнили четырех осужденных, которые подложили бомбы на ступени стадионов в Эль-Биар и Хуссейн-Дей : Белламин Моханд, Лакхаль Буалем, Ради Хамида и Туати Сайд. Бомбы были завернуты в рабочую одежду, брюки, в рабочую одежду котельной. Они взорвались. Там были дети с оторванными головами, оторванными ногами... мясорубка. Да еще паника. Результат : семнадцать погибших и десятки раненых. Как только подумаю о том, что приятель приглашал меня пойти с ним на стадион, потому что, живя на высотах Алжира, я принадлежал коммуне Ёль-Биар.
    Так вот, преступников нашли. Благодаря рабочей одежде. Через химчистку. Они сдавали их в стирку. Там были имена. Полиция провела расследование. Они нашли подложивших бомбы. Среди них были женщины. Женщин помиловали.
    В этой банде был некий Талеб Абдерахман, под кличкой «химик». Он входил в группу ясефа Саади. Именно он изготавливал бомбы для террористических организаций автономной зоны Алжира. Саади, замешанный во многих покушениях, был три раза приговорен к смерти, но не был казнен. Так вот, Талеб Абдерахман, в свою очередь, был казнен 24 апреля 1958 года в Алжире, через десять месяцев после своих сообщников.
    Я хорошо помню его казнь. В канцелярии я снял его очки. Интеллигент, он имел хорошее положение. Остальные были грубой скотиной. Когда военный секретарь суда спросил у осужденных, имеют ли они что-либо передать своим семьям, Талеб попросил его записать свою последнюю волю. Его последние мысли были обращены к родным, особенно к его младшему брату. Он хорошо держался. Отец решил казнить его первым. Он умер с достоинством.
    Потом я забрал его очки. Когда осужденные опрокидывались на скамью, тапочки оставались на земле. Ну, я уже сказал, что тапочки я отдавал нищим в алжирском порту. Но сверх того вы не будете снимать с них рваную рубашку и штаны ! Если у кого-то серьга, ее никто не будет вынимать. Но тут я захотел сохранить очки химика. Немного для того, чтобы сохранить свидетельство. На самом деле к тому моменту один из помощников уже забрал их. Я знал, что были очки, и не находил их. Я спросил : «Где очки ?» Один из охранников сказал мне : «Их забрал Баро». Я пошел к Баро. Он хотел их сохранить. Я ему сказал : «Мне нужны очки». Он не хотел их отдавать. Тогда я рассердился, и он мне их отдал. Я положил их в музей.
    Возвращаюсь к казни подложивших бомбы. Нам в канцелярию приводят четверых заключенных. Помню, я как раз стягивал щиколотки Туати Сайду, когда он сказал, стараясь рассмеяться : «Нас умирает четверо, а их умерло семнадцать. Помнишь, Буалем, - обращаясь к своему самому близкому товарищу ,- помнишь, как руки и куски плоти пристали к решетке на стадионе Ёль-Биар ? В тот день мы славно посмеялись !» Он хвастался ! Говорил такие вещи ! Бомбы в самом центре стадиона, среди зрителей ! Ужасный взрыв, мясорубка ! Как только подумаю... оторванные руки детей, отделенные члены. И они пытались смеяться ! Невероятно ! Тогда судья, обращаясь к военному секретарю суда по поводу последней воли, сказал : «Это уж слишком !» И секретарь сказал : «Уведите их !» Я не мог воспрепятствовать своему желанию затянуть этого осужденного сильней, чем обычно. Это было немного подло, но я связал его крепче. Чтобы сильней стянуть руки за спиной, я помог себе коленом, так, что локти осужденного почти соприкасались. Так я и заметил, что осужденный, связанный таким образом, не мог больше втягивать голову в плечи. Я сделал это, потому что был взбешен словами адвоката.
    Да, помню, я как раз связывал осужденного. И вижу адвоката, из этих, «красных» на сто процентов, у него были темные очки. Он обнимает Туати Сайда и говорит ему : «Ты правильно сделал, ты выполнил свой долг. Ты умираешь за правое дело !» Когда я услышал эти слова, меня сорвало с катушек. Я возмутился. Как ? Француз? — там было семнадцать погибших, десятки раненых, разорванные на части дети, это мог бы быть его сын — и он говорит «Ты правильно сделал !» Убивал невинных. Говорить такое ! Мерзавец ! Я тогда, помню, был в высоких ботинках, в Ра^аи^аз, и проходя мимо адвоката, бью его в щиколотку : «Извините, мэтр !», говорю. Он посмотрел на меня. Черт побери, его глаза ! Если бы это были пистолеты, они бы меня убили.
    Да, я был взбешен. Как ? Он убил семнадцать человек, дети, малышня были растерзаны, а этот говорит : «Ты правильно сделал. Ты умираешь за правое дело !» Если адвокат против смертной казни, каждый имеет право на собственное мнение. Если он обнимает осужденного и подбодряет его, чтобы тот достойно встретил смерть, это совершенно нормально. Если он говорит: «Смелее !» и все такое... как мэтр Лене сделал в случае с Иветоном, хорошо, но уж не это ! Не говорить : «Ты правильно сделал». Эти слова на устах француза, это отвратительно, это оскорбление жертв. Отец дал указание казнить Туати Сайда последним. Лакхаль Буалем, Ради Хамида и Белламин Мохад умерли смело.
    Да, согласен, можно с оружием в руках убивать противника в огне сражения. Но не убивать невинных на стадионе. Будь я арабом, я, может быть, был бы членом ФНАО. Разумеется, против несправедливости, за Свободу, за Справедливость... Сейчас некоторые политики, журналисты обвиняют французскую армию в том, что в Алжире практиковались пытки. Это когда говорят о правах человека, а не об обязанностях. Но они молчали, когда насилию подвергались целые семьи военнослужащих вспомогательных войск («харки») и этнические французы, когда их мучили до смерти, когда детей сажали на кол на металлических заборах виноградников. У меня есть доказательства — фотографии, сделанные военными, - подобных чудовищных жестокостей, совершенных ФНАО.
    У меня были друзья по школе, по детству, арабы, на сто процентов члены ФНАО. Мы до хрипоты спорили об алжирской проблеме. Никогда эти друзья не сделали бы чего-либо подобного. Напротив, покушения в нашем квартале были предприняты членами ФНАО, прибывшими издалека. Я задавался вопросом : если бы друг детства — к которому меня приглашали на свадьбу или крестины, чью семью я знал, — если бы он был приговорен к смерти ? Что бы я сделал ? Это настолько страшно, что я предпочитаю не думать об этом.

Тунис: происшествие с полуошейником.


    Помню одно происшествие в ходе двойной казни в Тунисе. Произошло примерно то же, что и с папашей Рошем в 1944, с той же гильотиной, «образца 1868 года». Это были два тунисца, которые были сначала осуждены не за слишком тяжелое преступление. Это было в конец их срока. Им оставалось несколько месяцев. Начальник охраны был добр; он их пожалел. Он стал им доверять. Чтобы смягчить их режим, он доверил им своих детей. Он сказал им: «Прекрасно, вы будете заниматься детьми !» Дети нашли общий язык с этими заключенными. Звали их дядями. А эти не нашли ничего лучшего, чем украсть у начальника столовые приборы. Они стащили у него столовое серебро ! Тогда начальник охраны разозлился : «Как ? я вам устраиваю спокойную жизнь, а вы этим пользуетесь, чтобы устроить неизвестно что, обокрасть меня !» И в гневе на те три или четыре месяца, которые им оставались, он приказал их заковать. И эти двое в камере истомились. Они решили отомстить.
    И в конец своего срока, выйдя из тюрьмы, через четыре месяца они проникли в жилье начальника охраны и зарезали его жену. Да, они зарезали жену начальника охраны. При ужасающих обстоятельствах. Настоящая резня. Потому что она отбивалась. Им не удавалось ее поймать... Они бегали за ней по всему дому. Они ей наполовину отрезали голову на краю кухонного стола. Но в каких условиях ! Она отбивалась. Голову вот так легко не отрежешь. Это была резня ! На потолке была кровь и по всей комнате. Ужас. Так вот, этих двоих приговорили к смертной казни за убийство и ограбление мадам Корню.
    Их гильотинировали во дворе гражданской тюрьмы Туниса. Помню, высокий дрожал и стучал зубами. А другой, маленький и коренастый, сказал ему: «Смелее, смелее !» Тут Берже и сказал : «Сначала казним более смелого».
    Так вот, пришел момент казни, было четыре часа. Лезвие подняли на веревке. Берже проверяет замок при помощи рычага. В веревке оставляют небольшую слабину с другой стороны. Теперь гильотина готова, лезвие поднято, полуошейник и скамья также подняты. Все готово. Никто не касается. Никто не должен приближаться к машине.
    Был кордон из полицейских или из охраны, я уже не помню, зависит от тюрьмы. Так вот, и тут я не знаю, что произошло. Берже не помнил об этом ? Он не заметил, что лезвие было наверху ? Он имел неловкость затронуть рычаг. Он нажал на ручку, в то время как полуошейник не был опущен. Так вот, это была первая модель — до того, как мы получили гильотину из Парижа, — лезвие упало... бам ! со страшным шумом. Как выстрел из ружья. Оно вырвало половину ошейника, находившуюся в верхней позиции. Подумать только, сорок килограмм, падающих с двух метров пятидесяти в пустоту. Внизу этот груз все вырвал ! Медь разлетелась. Нужно было чинить. Как минимум, полчаса, час работы. Невозможно, осужденные уже подходили, сопровождаемые охранниками. Они были меньше чем в двадцати метрах. Они все слышали. Они подпрыгнули на месте. Мы уже не могли отложить казнь.
    Нужно было выкручиваться.
    В итоге мы провели казнь без половины ошейника, так. Но тут был риск. Без половины ошейника, это опасно. Особенно для первого помощника, это опасно. Нам пришлось казнить осужденных с одной половиной ошейника, без второй. Пффффф !... Так голова уже не поддерживается, нужно ее правильно положить. Если осужденный втянет голову в плечи, ему рассечет череп, как в деле Лефебра. Если он подастся вперед и лезвие упадет, вы его перерубите надвое. Я предпочитаю не думать о последствиях.
    Вот это было дерьмо ! При папаше Роше помощник, допустивший такое — готово, уволен ! Это точно ! А тут это был Берже, главный экзекутор ! Так что... пффффф... мы немного задержали казнь, но не смогли починить ошейник. В итоге мы все же осуществили казнь с опозданием на несколько минут. На этой двойной казни мне был двадцать один год. Я помогал, но официально в бригаду не входил. Государство мне не платило. Иногда так вот я держал осужденных. В то время ворот рубашки вырезал мой отец. Это была его роль.
    После этого происшествия, когда казнь окончилась — я как раз мыл машину, — директор посылает нам двух заключенных, с малыми сроками, которым был дан наряд забрать гробы. Да, чтобы не пачкать корзину и действовать быстрее, отец заказал два простеньких гроба из дранки в плотницкой мастерской тюрьмы. Тела были положены в эти ящики. И вот два заключенных, один впереди, другой сзади, уносят первый гроб. Мы установили гильотину на круговой дороге тюрьмы. Поэтому им надо было пройти около ста метров, чтобы дойти до входа, где их ждал тюремный грузовичок. И там, наполовину в темноте — стояло по две лампы каждые сорок метров — я вижу, что оба заключенных сели на корточки. В темноте я не очень хорошо разглядел. Были, конечно, два прожектора по углам стен, но там, в двадцати метрах, мне было не видно.
    И видя этих двух заключенных на земле так, в пятидесяти метрах, я задавался вопросом, что они делают. И вот один возвращается и говорит мне: «Нам бы ступеньку !» Ступеньку ? Какую ступеньку ? На самом деле им нужна была лестница. Я спросил у одного из них, что происходит. А он : «Гроб сломался, дно провалилось !» Да, тело вместе с головой — оно весит все же семьдесят-восемьдесят килограмм — тело упало на землю, вместе с головой. Ничего удивительного, они сделали гробы из дешевых дощечек. Маленькие гробы, вроде ящиков для овощей, плохо сколоченные. Тут они пошли обратно с лестницей, и там на четвереньках затолкали тело на лестницу, положив голову между ног. Они не хотели касаться тела осужденного. И потом они ушли так вот.

( на следующую страницу )