В МГБ, а затем и в Комитете государственной безопасности всерьез рассматривали возможность проникновения вражеских диверсионных групп внутрь охраняемого периметра с целью проведения силовых акций по срыву выпуска продукции комбинатом № 817.

Наработанные радиохимическим заводом кусочки оксида плутония-235 доставлялись на аффинажный завод под усиленной охраной на двух автомашинах. Мало того, что машину с плутонием сопровождал грузовик со взводом автоматчиков и пулеметами, так еще вдоль дороги с интервалом в 50 м выставлялись часовые.
     Один из самых распространенных современных мифов, связанных с атомным оружием вообще и его производством в СССР, сводится к тому, что, мол-де, отечественные специалисты не знали всей опасности радиоактивного облучения и нарабатывали опыт в этой области методом проб и ошибок. Такой взгляд на вещи совершенно не соответствует действительности. То, что ионизирующие излучения распадающихся атомов опасны, ученые поняли еще на заре изучения радиоактивности. Вплоть до 1945 г. опасность эта в целом недооценивалась, но после атомных бомбардировок Хиросимы и Нагасаки - как ни кощунственно это звучит - медики получили колоссальную статистику по характеру разнообразных воздействий атомного оружия на человека. Стало ясно, что атомное оружие наносит основной ущерб отнюдь не ударной волной и термическим воздействием во время взрыва, а ионизирующим облучением и радиоактивным заражением грунта, воды и продуктов питания. Осознание этого факта простимулировало научно-исследовательские работы в этой области в самых разных странах мира - США, СССР, Великобритании, Франции, Канаде, Швеции и пр. В СССР работы по изучению воздействия различных видов радиоактивности на человеческий организм возглавил крупный ученый Н. В. Тимофеев-Ресовский. Его Радиобиологический отдел, входивший в систему Первого Главного управления при Совете министров СССР, располагался в бывшем санатории НКВД "Сунгуль", неподалеку от города Касли Челябинской области (сразу вспоминаем, как американская разведка на слушаниях в Сенатской комиссии рассказывала об этом объекте, но честно признавала, что не вполне ясно понимает, что именно происходит в том районе). На Тимофеева-Ресовского работали некоторые из немецких ученых, вывезенных после мая 1945 г. на восток.
     К 1949 г. чрезвычайная опасность проникающих ионизирующих излучений, способных вызывать поражения внутренних органов и крови, уже была хорошо известна. Исследования плутония показали, что это очень токсичный химический элемент, куда более смертоносный, чем циановые соединения, считавшиеся до той поры "эталонными" ядами. Первый этап работы радиохимического завода в Челябинске-40 закончился с пуском в 1950 г. уже упомянутого в этой главе так называемого "цеха № 1" и санитарного пропускного пункта к нему. Прежнее здание, в котором, собственно, и был выделен плутоний для первой советской атомной бомбы, после пуска цеха № 1 оказалось похоронено в прямом смысле - поверх него насыпали огромный холм и насадили березки. Теперь там настоящий лес... Вся одежда, в которой трудились первые работники радиохимического ^вода, была сожжена, а пепел пошел в могильник. История эта приведена здесь единственно для того, чтобы доказать очевидную любому специалисту по радиохимии истину - уже к 1950 г. советские ученые и руководители производства ясно сознавали огромную опасность радиации и предпринимали все возможные меры к ее уменьшению.
     Впрочем, и без хиросим-нагасак повседневный опыт работы в Челябинске-40 давал вполне достаточную пищу для должного понимания всей степени опасности радиационного поражения. Разного рода аварийные ситуации возникали достаточно часто, а в таких условиях постигать необходимые для выживания уроки приходилось очень быстро. В 1950 г. в "сороковке" произошли 3 аварии, связанные с утечкой радиоактивности, переоблучение получили 7 работников комбината. В 1951 г. таких аварий было зафиксировано уже 4, а облучение сверх норматива получили 8 человек (из них 1 умер от острого радиационного поражения). В 1952 г. произошло еще 4 аварии (2 погибших). А следующий год, 1953-й, оказался воистину "черным" для работников "817-го комбината" - на запущенных к тому времени и подготавливаемых к пуску четырех реакторах имели место 5 аварий, жертвами которых стали 17 человек. Как видим, с 1949 по 1953 г. аварийность в "сороковке" - как по числу аварий, так и по количеству жертв - шла по нарастающей. Кстати, эта статистика, преданная огласке представителями московского Института биофизики только в 21 столетии, заведомо неполна, поскольку касается только аварий, связанных с реакторами комбината, и не учитывает радиохимического производства, гораздо более опасного с точки зрения возможности переоблучения персонала. И говорить, что в таких условиях кто-то из работников комбината № 817 не сознавал в должной мере опасности радиоактивного поражения, не то что бы наивно, а просто глупо.
     Чтобы попасть на саму территорию производственного комплекса, надлежало преодолеть три рубежа контроля, и на каждом из них проверялось, что идет именно тот человек, на которого оформлен пропуск. Далее работник оказывался в здании, име- новавшемся в просторечии "санпропускником", где полностью переоблачался в рабочую обувь и одежду. Снимались даже трусы по причине весьма прозаической - чтобы потом не выкидывать. Одежда оставлялась в "чистой" части здания, из которой надлежало пройти в душевую, а затем - "грязную", где хранилась рабочая одежда. После переодевания следовал спуск в тоннель длиною 200 м - он соединял санпропускник с цехом № 1. В конце тоннеля находился еще один - четвертый по счету - рубеж охраны. Наряд солдат с автоматами проверял пропуска входящих, и только после этого можно было попасть внутрь здания. На поверхности, кстати, среди березок и сосенок, был устроен настоящий санаторный пленэр - фонтан (правда, без воды), стриженые газончики, клумбы с тюльпанами и анютиными глазками, дорожки, посыпанные песочком. Только выходить туда в спецодежде было категорически запрещено - дабы не разносить радиоактивную пыль.

Подземный коридор от здания санитарно-пропускного пункта к радиохимическому заводу. Стены, пол и потолок коридора выложены гладкими металлическими плитами для удобства их дезактивации.

     На выходе с радиохимического завода действовал строжайший радиометрический контроль. Вот как его описывают не- посредственные участники событий того времени: "С самого начала работы цеха (№ 1. -А. Р.) для работников был установлен строжайший режим. Все работники проходили через контрольно-пропускной пункт полностью раздетыми. Особенно тща- тельная проверка была при выходе из цеха. Офицер (женщина в женском санпропускнике, мужчина - в мужском) каждого работника просил открыть рот, осматривал его, затем ощупывал голову, а у кого были косы - заставлял их распускать, заглядывал в УШИ, заставлял раздвигать пальцы рук и, наконец, приседать (авторы деликатно умолчали о том, что присевшего просили, оставаясь в этой позе, покашлять. - А. Р.). Только после этого человека пропускали через контрольный пункт. <...> Было еще одно препятствие при выходе из цеха - пройти через арку дозиметрического контроля. Если работники не отмывали как следует руки и на них оставались бета- и гамма-активные следы, то при прохождении через дозиметрические ворота поднимался звон и человек снова возвращался в душевую мыться. Иногда мылись по два-три часа. Если работнику цеха не удавалось отмыть руки от активности, из комендатуры вызывали дежурного, составляли акт и только после этого выпускали с завода" (цит. по: СохинаЛ. П., Колотинский Я. П., Халтурин Г. В. Плутоний в девичьих руках. Документальная повесть о работе химико-металлургического плутониевого цеха в период его становления (1949-1950 гг.). Екатеринбург: ЛИТУР, 2003. С. 73-74). Кстати, небольшое пояснение по тексту: описанный осмотр в целом воспроизводил личный досмотр, осуществляемый в местах лишения свободы (разумеется, исключая дозиметрический контроль), а приседать несколько раз охранник требовал не шутки ради, а с целью исключить внутриполостное (в вагине или ректуме) сокрытие похищенного груза.
     И еще - оперативного дежурного вызывали из комендатуры вовсе не для проформы. Дежурный санкционировал выход в город человека, являвшегося источником радиоактивного излучения, и каждый такой случай был чрезвычайный происшествием. На основе составленного дежурным акта делался доклад, который уже на следующий день становился предметом разбирательства высших должностных лиц - директора комбината, Уполномоченного Правительства СССР, а также руководителей некоторых служб и подразделений (дозиметрической, медицинской и др.). За нарушение норм и требований радиационной безопасности следовали строгие взыскания - если работник получал за смену дозу облучения более 0,5 рентген (или "бэр" - биологического эквивалента рентгена), то он считался "сигналистом" (т. е. подавал сигнал о неблагополучии, неумении работать, нарушении требований безопасности труда). "Сигналист" и начальник его подразделения лишались денежной премии. Если в подразделении случаи переоблучения персонала происходили регулярно, то начальник живо отстранялся от руководства, т. е. спрос был серьезным. Правда, надо сразу оговориться, что эти строгости вызвали определенное противодействие у рядовых работников, не желавших терять заработок. А потому со временем широкое распространение получила практика уклонения от регистрации ионизирующих излучений. Делалось это очень просто - работник не брал с собою фотопластинку, по степени засветки которой можно было бы определить величину суммарной дозы, полученной ее обладателем. Считалось, что в диапазоне от 0,05 до 3 бэр фотопластинка дает вполне удовлетворительный результат, погрешность которого не превышает 30 %.
     Так вот, уже в 1950-х гг. работники, заступая на смену, частенько не брали фотопластинки-индикаторы, а их непосредственные начальники закрывали на это глаза. Поведение тех и других понятно - все они сидели в одной лодке и не хотели лишаться денег, хотя оправдать эти действия вряд ли можно. Необходимо отметить, что по мере того как радиационная медицина узнавала все больше о характере воздействия на человека ионизирующих излучений, требования к защите от них становились все жестче. Вот всего один маленький, но красноречивый пример: в 1950 г. считалось, что допустимая концентрация радиоактивных изотопов в воздухе не должна превышать 10" кюри/литр, однако после знаменитых Тоцких учений 1954 г. с реальным подрывом атомной авиабомбы этот норматив был Резко ужесточен - в 1000 раз (предельно допустимая концентрация была понижена до 10"14 кюри/литр). Затем последовали новые ужесточения требований радиационной безопасности, но они относятся уже к 1970-м гг. и в рамках настоящего повествования интереса не представляют.

     Появление все более строгих норм радиационной безопасности требовало проведения различных работ по дооборудованию объектов атомной индустрии. Всего несколько примеров, дабы стало ясно, о чем идет речь. Первоначально реакторный зал реактора "А", первого из пущенных в Челябинске-40, был застелен добротным чешским линолеумом, а его стены - выложены метлахской плиткой. Считалось, что подобное оборудование рабочего помещения очень практично с точки зрения необходимости регулярного проведения влажных уборок. Однако скоро выяснилось, что линолеум невозможно отмыть от радиоактивных изотопов - хотя его поверхность и казалось гладкой, в нее глубоко въедались микроскопические частицы из воздуха и никаким мылом или кислотой их невозможно было извлечь из пор. Радиоактивность накапливалась также в затирочных швах между плиткой на стенах. Через несколько недель после пуска реактора стало ясно, что недопустимо высокий уровень радиоактивности вскоре сделает невозможным проведение в реакторном зале каких-либо технологических операций. Помещение было экстренно переоборудовано - линолеум и метлахская плитка сняты и отправлены в могильник радиационных отходов, а вместо них уложены отполированные стальные плиты. Это решило все проблемы - гладкие плиты прекрасно отмывались от радиоактивной пыли, и с тех пор именно такой тип покрытия пола стал использоваться повсеместно на советских атомных электростанциях.
     Другой красноречивый пример. Радиохимический завод работал с растворенными в азотной кислоте урановыми блоками, предварительно облученными нейтронами в атомном реакторе. Во время одной загрузки реактора "А" в его недрах размещались 39 тысяч таких урановых блоков. После облучения нейтронами уран претерпевал ряд превращений, образуя несколько изотопов различных веществ, среди которых был и тот самый плутоний-235, известный под названием "оружейный", ради которого, собственно, производство в Челябинске-40 и создавалось. После извлечения из реактора урановые блоки с накопленными в них изотопами растворялись в кислоте, и емкости с этими растворами являлись источником мощного гамма-излучения. Кроме того, в них продолжался спонтанный нейтронный распад, хотя в то время опасность нейтронного облучения недооценивалась. Внутри радиохимического завода растворы эти первоначально перегонялись по трубам, смонтированным без всякой дополнительной защиты на высоте 1,8 м над уровнем пола, фактически над головами персонала. Однако так продолжалось недолго. Уже через год после пуска цеха № 1 трубы спрятали под освинцованную оболочку, тем самым устранив главный источник гамма-излучения.
     Тем не менее полностью избавиться от радиоактивного загрязнения здания так и не удалось. Виной тому оказались неудачная архитектура и ошибочные решения, принятые при размещении технологического оборудования на разных этажах. В 1953 г. руководство комбината было вынуждено снизить нормы часовой выработки персонала цеха, другими словами, согласиться на недоработку, поскольку в противном случае люди слишком быстро выходили за допустимый порог накопленного облучения (превышение допустимого предела облучения радиохимики называют "переоблучением"). Из-за этого в один далеко не прекрасный день комбинат мог оказаться перед угрозой остановки, поскольку специалистов-радиологов было не так уж и много, а штатное расписание не предусматривало возможности массовой замены персонала. Вот тогда-то и было принято воистину беспрецедентное для Советского Союза решение - построить новый цех по улучшенному проекту, а прежний - уничтожить. Это был, наверное, первый случай за всю историю СССР, когда соображения безопасности труда были поставлены во главу угла и государственная Власть согласилась закрыть уникальное производство, в которое были вложены колоссальные деньги. В 1957 г. новый цех вступил в строй, а старое здание цеха № 1 - уничтожено. Его уникальное технологическое оборудование из золота и платины, имевшее значительную наведенную радиоактивность, отправилось в специальный отстойник, где выдерживалось вплоть до снижения показателей излучения до приемлемых уровней.
     Поэтому все разговоры о том, что советские ученые и руководители атомной отрасли в 1950-х гг. были недостаточно осведомлены об опасности ионизирующих излучений, не имеют ничего общего с реалиями того времени и лишь выражают точку зрения дилетанта. В Челябинске-40, как и на прочих объектах атомного производственного комплекса Советского Союза, был установлен строжайший режим контроля за перемещением как Радиоактивных грузов, так и вещей, подвергшихся радиацион-ному загрязнению непреднамеренно. Предположение, будто Кривонищенко "случайно" мог прихватить в поход "рабочие" штаны и пару свитеров, звучит просто смехотворно. Вынести их через 3 или 4 периметра охраны, на каждом из которых осуществлялся дозиметрический контроль, было просто невозможно, а вынести, умышленно спрятав, значило совершить преступление. Думается, что после всего вышесказанного этот тезис не требует особого разъяснения.
     Необходимо сказать несколько слов о пресловутой "Кыштымской аварии" 1957 г. и связи этого события с судьбой Георгия Кривонищенко. Как известно, 29 сентября того года из-за неуправляемого саморазогрева жидких радиационных отходов взорвалось хранилище № 14, в результате чего в атмосферу попали различные вещества и химические соединения суммарной радиоактивностью около 20 млн кюри (это очень много: при взрыве чернобыльского реактора суммарный выброс в атмосферу был оценен примерно в 26 млн кюри). У самого края взорвавшегося хранилища мощность гамма-излучения достигала 1 тыс. рентген в час, и если считать безопасной дозу единовременного облучения человека равной 5 рентгенам, то получалось, что ликвидаторы могли работать в районе хранилища не более 3 минут. Облако, сформировавшееся из газообразных или мелкодисперсных продуктов взрыва, лишь частично задело осадками город Озерск и было отнесено ветром на северо-восток, где и рассеялось над сельскохозяйственными и лесными районами Челябинской и Свердловской областей.
     Георгий Кривонищенко приступил к работе в Челябинске-40 11 сентября 1957 г., т.е. менее чем за 3 недели до аварии. Работал он в "закрытой" организации, именовавшейся "почтовый ящик 404". В миру эту таинственную структуру называли немногим более понятно: Управление строительства № 859 (впоследствии - Южно-Уральское управление строительства). Это организация не имела непосредственного отношения к производственному циклу получения плутония-235, но работала в интересах комбината № 817, возводя для него необходимую инфраструктуру - дороги, здания, линии электропередач. Когда в воскресенье 29 сентября произошла авария, то в этот и последующие дни работа нашлась всем. В ликвидации последствий взрыва хранилища радиоактивных отходов участвовали не только штатные работники комбината № 817 и управления строительства, но и 400 солдат местного гарнизона, приданные в качестве рабочей силы бригадам "ликвидаторов". Вне периметра "закрытой зоны" эта работа в значительной степени легла на плечи военнослужащих Уральского военного округа, привлеченных к отселению из зоны выпадения радиоактивных осадков местных жителей. Кстати, сейчас как-то не принято вспоминать, а между тем первой версией, объяснявшей причину взрыва хранилища жидких отходов № 14 (на языке работников комбината - "банки № 14"), явилось предположение о появлении на объекте иностранных диверсантов, которые преследовали цель вывести из строя крупнейший в СССР комплекс по наработке оружейного плутония. КГБ самым тщательным образом отрабатывал эту версию, буквально "поставив на уши" всю свою агентуру и оперативный состав на комбинате и вне его пределов, но, не найдя следов потенциальных диверсантов, переключился на отработку другого предположения. Теперь в качестве виновников катастрофы рассматривались саботажники, сочувствовавшие недавно отстраненной от власти внутрипартийной "группе Молотова, Маленкова, Кагановича и примкнувшего к ним Шепилова". Трудно сказать, куда бы завели сотрудников КГБ их розыски, если бы не экспертное заключение специалистов Минсредмаша, уверенно заявивших, что взрыв "банки № 14" не был спровоцирован внешним воздействием, а явился следствием саморазогрева высокоактивных компонентов, слитых в хранилище. А посему случившееся можно расценивать как халатность на производстве, а вовсе не как чей-то злой умысел. Вернемся, впрочем, к развитию трагедии.
     Движение радиоактивного облака отслеживалось самолетами, оснащенными детекторами гамма-излучения, и автомобильным транспортом, на котором были смонтированы радиометры, чувствительные к гамма- и бета-излучениям. Поначалу масштаб катастрофы не поддавался определению, в особенности сбивало с толку то обстоятельство, что значительная часть радиоактивных осадков (суммарной активностью около 18 млн кюри из 20 млн, поднятых в воздух взрывом) выпала непосредственно на территории "особой зоны". Из-за отсутствия на рабочем месте Директора комбината, который в это время находился в Москве, никто не решился вывести из района выпадения радиоактивных осадков работников комбината. Около 5500 человек продолжали работать на своих местах, не подозревая, что им на голову в прямом смысле проливаются 18 млн кюри жесткого гамма-излучения.
     Исследование радиационного фона вне "особой зоны" показало, что вначале участок, подвергшийся заражению, был сравнительно небольшим. Правительственная комиссия, призванная разобраться с причинами аварии и найти пути ликвидации ее последствий, посчитала, что опасными для проживания являются участки местности, в которых жители могут получить дозу облучения в 0,01 зиверт и более в течение месяца. Подобная доза гарантированно приводила к хронической лучевой болезни в течение 2-х лет. На территории с подобной величиной радиоактивного загрязнения оказались расположены 4 деревни, которые принудительно отселили к 10 октября 1957 г. Дальнейшее отселение приостановилось из-за рано выпавшего в том году снега - снежный покров накрыл собою, точно одеялом, зараженную территорию, и отрицательные температуры остановили всякое перемещение влаги в почве.
     Жители отселяемых деревень могли взять с собою только документы и носильные вещи в ручной клади - все остальное имущество подлежало уничтожению. Дабы не допустить самопроизвольного возвращения жителей в места прежнего поселения, все постройки попросту сравняли с землей танками и бульдозерами. Весь скот был уничтожен. Это, кстати, едва не привело к гражданскому противостоянию в селе Бердяниш, о чем уже упоминалось, - жители села, увидев, что автоматчики расстреливают их коров, а буренки никак не умирают, едва не бросились на военнослужащих с топорами. Конфликт был погашен тем, что жителям разрешили забить свой скот самостоятельно (эта практика использовалась и в дальнейшем). Жители всех отселенных деревень - Бердяниш, Салтыкове, Галикаево и Русская Караболка - получили денежные компенсацию за утрату имущества (в среднем чуть более 200 руб. на человека, включая младенцев и стариков. Сумма на самом деле была не так уж и мала по меркам сельских жителей - тогда все закупочные цены на мясо были ниже рубля.).
     После движения талых вод весною 1958 г. границы района радиационного заражения резко раздвинулись - таяние снега "потащило" радионуклиды в почву, а из нее - в деревья, траву, грибы. В грибы особенно. Весна 1959 г. привела к новому увеличению пятна заражения - оно достигло своих наибольших границ. Участок, опасный для проживания людей, достиг величины 105 на 10 км. Суета и паника сменились планомерной работой "ликвидаторов" - к ноябрю 1959 г. из опасного района были отселены 24 населенных пункта с населением чуть менее 14 тыс. человек. Из сельскохозяйственного оборота оказались выведены 47 тыс. га в Свердловской области и 50 тыс. га-в Челябинской.
     В самом Челябинске-40 борьба с последствиями аварии приняла характер настоящей битвы ~ город нельзя было потерять, потому что это грозило остановкой всего производства оружейного плутония в СССР. Радиоактивные осадки задели две улицы - Школьную и Ленина, на которых по иронии судьбы оказались отстроены самые добротные здания, в том числе и те, в которых проживали руководители комбината № 817. Борьба за дезактивацию города приняла прямо-таки параноидальные формы - отмывались здания, перекладывался уличный асфальт, на крыши домов "закатали" новый гудрон. Чтобы жители не вносили уличную грязь в подъезды, перед каждым из них была устроена мойка для обуви в проточной воде. Наряды дозиметристов ходили по всему городу, проверяя по несколько раз квартиры, подъезды, подвалы, общежития, магазины. На общественные места в работе дозиметрических нарядов делался особый упор. Зима в известном смысле сыграла на руку "ликвидаторам" аварии, законсервировав радиоактивные следы и устранив угрозу переноса радиации пылью. Но с приходом весны 1958 г. дезактивационные работы как в промышленной, так и жилой зонах возобновились с прежней энергией.
     Вся радиоактивная одежда и предметы обстановки с активностью от 100 тыс. беккерелей со 150 см площади безоговорочно изымались и подлежали уничтожению. За них выплачивалась денежная компенсация. С конца 1957 г. город начал особенно хорошо снабжаться промышленными товарами (по советским понятиям, разумеется) - данная мера была задумана для того, чтобы побудить людей избавляться от старых вещей и не прятать потенциально радиоактивные предметы от дозиметристов. Руководство комбината в интересах сохранения производства и квалифицированных кадров приняло негласное, но эпохальное по своей значимости решение. Молодежь, недавно пришедшая на комбинат и еще не успевшая выбрать свой "радиационный лимит", была отстранена от наиболее опасных ликвидационных работ, дабы раньше времени не получить слишком большие дозы облучения. Вместо молодежи на самые опасные участки направлялись "старики", уже поработавшие на производстве, - хотя "стариками", конечно, они были условными, 30-40-летними строго говоря, мужчинами в расцвете сил. Эти люди приняли невидимый радиационный удар на себя, с полным сознанием того, что после их ухода комбинат продолжит функционирование и вместо них на рабочие места заступит та самая молодежь, которую они спасали ценой собственного здоровья. Негласное решение руководства комбината пожертвовать работниками старших возрастов недолго составляло тайну - довольно скоро это стало ясно всем, встававшим по утрам в колонну ликвидаторов. Но никто из "стариков" ни разу не выразил протеста. Все понимали, что комбинат должен по-прежнему давать драгоценный плутоний, без которого Советский Союз окажется попросту обезоруженным. И комбинат давал продукцию без остановки, несмотря на то, что на его промышленные площадки высыпались 18 млн кюри радиоактивных осадков. Вот так день за днем, месяц за месяцем на протяжении осени 1957 г. зимы и весны 1958 г. работники "Челябинска-40" творили свой невидимый миру подвиг. В России не принято гордиться героизмом народа, о нем быстро забывают, не всегда вспоминая даже по праздникам, а между тем трудовая эпопея жителей и работников никому не известного тогда города может и должна быть поставлена в один ряд с самыми выдающимися воинскими подвигами - блокадой Ленинграда, защитой Севастополя, Сталинградской битвой. Это был своего рода "Сталинград холодной войны". Как для защитников Сталинграда осенью 1942 г. не было земли за Волгой, так для работников комбината в 1957 г. не могло быть другого "Челябинска-40". Эти люди могли либо спасти свой город и производство, либо умереть, спасая. Но вот уйти они не могли. Рабочими и инженерами двигали в те дни вовсе не пафосные агитки Коммунистической партии, а ясное осознание той истины, что от их непрерывного труда зависит мир, спокойствие и выживание целой страны, которая, кстати, даже не подозревала об их существовании.

     Молодые специалисты, снятые с производства, были направлены в дозиметрические дозоры. Это была относительно безопасная работа, поскольку дозиметрист не должен надолго проникать в глубь обнаруженного им очага заражения - его задача заключается в том, чтобы определить границу "пятна", тип и интенсивность радиоактивного загрязнения. Кроме того, дозиметристы постоянно проверяли самих себя, т. е. контроль за уровнем фактически полученного облучения объективно отражал потенциальную угрозу здоровью. В таком дозиметрическом дозоре Георгий Кривонищенко отработал зиму и начало весны 1958 г. За это время на территории комбината были проведены основные работы по ликвидации очагов загрязнения - производственные помещения неоднократно вымыты, дорожный асфальт - перестелен, грунт с прилегающих территорий - снят и вывезен (радиоактивный грунт пошел на сооружение огромной дамбы, перегородившей одно из озер. Длина дамбы превысила 3 км). Вместо снятого грунта была завезена чистая земля из соседних регионов, благодаря чему радиационный фон в непосредственной близости от объектов промышленной зоны был приведен в состояние, близкое к норме, хотя загрязненность удаленных участков оставалась все еще очень высокой, создав в будущем много проблем. Поскольку для выполнения неквалифицированных работ не хватало рабочих рук, гарнизонное начальство пошло на то, чтобы откомандировать в распоряжение спасателей 400 солдат. Когда все они выбрали лимиты Допустимого облучения, их заменили другими. На ликвидации побывали даже курсанты военных училищ, хотя в тот момент никто из них, разумеется, не знал, чем именно и для чего ему поручено заниматься.
     8 мая 1958 г. Георгий Кривонищенко оставил работу в дозоре и вернулся к работе на стройплощадке - комбинат № §17 должен был не только ликвидировать последствия аварии, но и развиваться. Его зарплату повысили на 20 %, и она достигла 1200 руб. в месяц. На стройке Георгий отработал вплоть до 19 января 1959 г., в этот день он получил полный расчет в связи с переводом на работу на предприятие "почтовый ящик № 73", строительный трест, занятый на возведении объектов другого атомного города, - Красноярска-26. Согласно трудовому законодательству тех лет, ежегодный оплачиваемый отпуск составлял 12 рабочих дней (плюс 2 выходных - итого 14 календарных), но Георгий Кривонищенко получил к ним еще 15 оплачиваемых дней за вредность (так называемые "отгулы"). Таким образом, суммарный отпускной период Георгия составил 29 календарных дней, и 21 февраля 1959 г. ему надлежало явиться на новое место работы.
     Этот перевод нельзя не признать несколько странным. Хотя бы потому, что между 19 января (датой окончательного расчета в п/я 404) и 21 февраля (датой явки в отдел кадров п/я 73) на самом деле не 29, а 32 календарных дня. Даже если предположить, будто Кривонищенко рассчитали отпуск не в календарных, а в рабочих днях, что было бы неверно, поскольку отпуск всегда рассчитывался именно в календарных, то все равно получается странное несовпадение - он должен был гулять как минимум 34 дня при 6-дневной рабочей неделе. И ошибка кадровика - далеко не самая большая странность этого перевода с одного места работы на другое, но вот обсуждать этот перевод следует все же в другом месте (см. главу "Возможные кандидаты"). Сейчас же хочется сказать о другом. Георгий Кривонищенко как никто иной из участников похода Игоря Дятлова был осведомлен о коварстве "тихого убийцы" - радиации, лично был знаком с людьми, отстраненными от работы и направленными на лечение из-за развившейся хронической формы "лучевого поражения" (как тогда называли лейкемию и другие формы онкологических заболеваний, спровоцированных переоблучением). Он не просто имел необходимую теоретическую подготовку, но видел на практике, сколь методично и дотошно в Челябинске-40 боролись со следами радиационного загрязнения. Он прекрасно отдавал себе отчет в опасности хранения и использования радиоактивных вещей. В силу своего служебного положения и материального достатка Георгий имел возможность без всяких затруднений избавиться от любых радиоактивных вещей, получить за них денежную компенсацию и купить вполне качественные товары - как раз в Челябинске-40 проблем с ширпотребом не было.

 

Разного рода странности и загадки, сопровождающую группу Дятлова, обычно связывают с Семёном Золотарёвым. Однако сие справедливо лишь отчасти. Не менее странным персонажем - а возможно, и более! - являлся Григорий Кривонищенко. Выражаясь метафорически, можно сказать, что этот человек прожил странную жизнь, работал в странном месте и умер странной смертью при очень странных обстоятельствах.

     В случае с Кривонищенко выезд за пределы "закрытой зоны" с вещами, носившими на себе следы высокоактивного изотопа, означал прямое нарушение требования режимных органов. Быть пойманным на подобном нарушении значило поставить под удар свою карьеру на предприятиях Минсредмаша и даже нешуточно рискнуть свободой. Вряд ли человек в здравом уме решился бы на такое. Да и во имя чего? Чтобы стать импотентом в 25 лет? Поэтому, каким бы парадоксальным это ни показалось, именно Георгий Кривонищенко никак не мог случайно отправиться в последний поход с радиоактивными вещами, хотя вроде бы и работал очень близко с радиацией.
     Самое странное в этой истории с радиоактивной одеждой заключается в том, что никакого другого серьезного кандидата на роль ее обладателя из числа членов группы не просматривается. Списать загрязнение одежды на студентов физтеха УПИ не получается - изотоп чистый, высокой концентрации, с довольно большим периодом полураспада и "жестким" бета-излучением - это явно промышленный продукт, который не дадут в институтскую лабораторию. Слишком он опасен для неспециалистов. Кроме того, три разных предмета одежды, запачканные однотипным изотопом, - это явный перебор для случайной небрежности. Как уже было отмечено выше (в главе "Физико-техническая экспертиза. Прекращение расследования, закрытие уголовного дела"), происхождение радиоактивных пятен на одежде также невозможно связать и с ВУРСом - в первые годы после аварии 1959 г. там была очень заметна гамма-активность и чистого бета- излучателя просто не могло быть.
     Как ни крути, как ни анализируй ситуацию, все равно получается логическая "вилка": Георгий Кривонищенко никак не мог вынести с предприятия радиоактивную одежду по ошибке или недомыслию, но вместе с тем эта одежда может быть связана только с ним, точнее, с его пребыванием в составе группы Дятлова. Это противоречие разрешается лишь в одном случае - если мы признаем, что Георгий Кривонищенко предпринял целенаправленные усилия по осуществлению тайного вывоза с территории комбината № 817 запрещенного груза. Впрочем, это не окончательная формулировка ответа, его можно дополнить небольшим уточнением: возможно, сам Кривонищенко ничего и не вывозил - это сделали совсем другие люди, причем уже после ухода Георгия с комбината. Но впоследствии волей этих таинственных людей вещи попали к Георгию, разумеется, с его ведома и согласия.
     И в этих странных перемещениях испачканного радиоактивным изотопом груза мы видим еще одну большую загадку маленького городка "Челябинск-40".

     (на предыдущую страницу)                                 (на следующую страницу)