Murders

Смерть, идущая по следу...

©А.И.Ракитин, 2010-2011 гг. ©"Загадочные преступления прошлого", 2010-2011 гг.

16. Фальсификация или халатность?

Одним из важных элементов, влияющих на восприятие и оценку всего случившегося с группой Игоря Дятлова является твердая убежденность многих лиц, пытавшихся проникнуть в ее тайну, в злонамеренности Власти и явном искажении деталей расследования.

По мнению довольно широкого круга читательской аудитории, более или менее знакомой с обстоятельствами гибели группы и последующего расследования, советский партийно-государственный аппарат предпринимал целенаправленные усилия по сокрытию правды о случившемся на склоне Холат-Сяхыл от родственников погибших и общественности в целом. Исходя из этого посыла делается непререкаемый вывод, который в общем виде можно сформулировать так: Власть что-то скрывает, значит, есть некая тайна, которую скрыть надо, и намерение скрыть эту тайну само по себе красноречиво свидетельствует о причастности Власти к трагедии (читай - виновности).
     Подобные умозаключения страдают, как минимум, нелогичностью, ведь государственная власть зачастую скрывает или искажает события, в которых на самом деле никак не виновата, например масштаб стихийных бедствий или техногенных тастроф. Понятие гостайны напрямую предписывает органам власти принимать определенные меры по сокрытию некоторой информации. Другими словами, сам по себе факт замалчивания каких-либо сведений или искажения информации, не предназначенной для обнародования, отнюдь не означает виновности или злонамеренности - просто таковы правила игры госаппарата с с народом. ^
     Вместе с тем определенный здравый смысл в недверии Советской власти и её правоохранительным органам, безусловно, есть. Чего там греха таить - сотрудники отечественных спецслужб (да и всей системы охраны правопорядка) за годы руководства "Партии Ленина - Сталина" явили немало примеров мистификаций, подтасовок и тайных убийств. Чтобы стало понятнее, о чем идет речь, приведем буквально пару красноречивых фактов.
     В августе 1939 г., во время разгула репрессий, названных впоследствии "бесчинством банды Берии", политическое руководство СССР приняло решение о тайной ликвидации (попросту убийству) резидента советской разведки в Китае Ивана Трофимовича Бовкун-Луганца (он же Луганец-Орельский) и него жены. Нам неважно сейчас, какова была целесообразность подобного шага, действительно ли Бовкун-Луганец являлся троцкистом или сторонником Тухачевского, - нас интересует чисто практическая сторона реализации замысла. Прежде всего, надо отметить, что решение принималось на самом высоком уровне, т. е. Сталиным и Берией, и никакой самодеятельности нижестоящих инстанций в этом вопросе быть просто не могло.
     Убийство было решено замаскировать под несчастный случай, и к реализации поставленной задачи подошли очень дотошно. Резидента пригласили в Советский Союз якобы на отдых и для награждения, по приезде он был арестован, но при этом арест его не был известен даже ближайшим сотрудникам внешней разведки. После нескольких дней пребывания в Москве Бовкун-Луганец якобы направился вместе с женою на "отдых" в Абхазию. Высокопоставленный разведчик ехал в салон-вагоне литерного поезда, и в этой поездке его сопровождали недавние товарищи по Наркомату внутренних дел - Влодзимирский, Церетели, Миронов. Это были лица, пользовавшиеся особым доверием Берии. Собственно, им и предстояло осуществить расправу. Поскольку смерть важной персоны следовало замаскировать под гибель в автокатастрофе, применение любого классического оружия - огнестрельного или колюще-режущего - исключалось по определению. Убийцы были вооружены плотницкими киянками - инструмент этот хорош тем, что в отличие, скажем, металлического прута после удара не оставляет выраженного рисунка на коже и локализованных повреждений, т. е. судмедэксперт, глядя на такую травму, поймет, что имел место удар большой силы, но орудие классифицировать не сможет, ибо не существует такого вида оружия, как киянка. Этими-то киянками Ронов и Церетели и покончили с резидентом и его женой прямо в салон-вагоне, неподалеку от заранее выбранного разъезда. А на разъезде поезд остановился на пару-тройку минут и тела убитых людей, завернутые в ковры, убийцы перегрузили в автомобиль, которому в скором времени предстояло упасть в пропасть. Чтобы во время этой деликатной операции никто убийцам не помешал, разъезд оцепила группа особо отобранных работников НКВД Грузии во главе с самим наркомом Рапавой, которому предстояло закончить мистификацию - организовать падение машины с трупами в пропасть, вызов милиции, прокуратуры и прочие формальности. Поезд между тем отправился далее...
     Впоследствии было объявлено, что благополучно прибывшие на отдых крупный работник наркомата иностранных дел (работа торгпредом являлась официальным прикрытием его работы главой резидентуры) Бовкун-Луганец и его жена отправились на автомашине на прогулку в горы, не справились с управлением и... автомашина сорвалась в пропасть. Следствие проводила Прокуратура Абхазии при поддержке Прокуратуры Союза (тогда не существовало "Генеральной" прокуратуры, союзное ведомство именовалось просто "Прокуратура СССР"), работники которой, сознавая важность персоны погибшего, очень старались. Давления на них никто не оказывал - круг посвященных в тайну убийства резидента советской разведки был ограничен буквально десятком особо доверенных лиц Берии, а последний прекрасно понимал, что любой сговор с руководителем другого ведомства делает его потенциально уязвимым. Расследование гибели крупного разведчика и его супруги было проведено очень дотошно, даже въедливо, но оно лишь подтвердило очевидную картину гибели по причине несчастного случая.
     Другой весьма показательный случай организованного спецслужбой убийства - это история похищения и последующего умерщвления жены маршала Кулика в мае 1940 г. Молодая Кира Симонич-Кулик, сербка по национальности, имевшая близких родственников в Италии, дала советской госбезопасности основания подозревать ее в связи с польской разведкой. Неважно, существовали ли такая связь на самом деле или нет (автор, кстати, склонен думать, что Кира Ивановна Симонич действительно работала в интересах 2-го управления польского Генштаба - военной разведки "экспларитура"), нам важно понять, как действовали руководители отечественной службы ^безопасности. Опасаясь, что формальные следственные действия вроде задержания, допроса, личного обыска и т. п. о отношении жены столь известной личности, как маршал Кулик, который как раз в мае 1940 г. и получил маршальское звание, чреваты непредсказуемыми последствиями (товарищ мари-^л оыл известен всей Москве как редкостная скотина, алкоголик, хам, любитель мордобоя и с точки зрения современной психиатрии являлся, по всей видимости, психопатом), Берия и Меркулов реализовали довольно изящную комбинацию. Установив слежку за квартирой маршала, доверенные лица наркома из секретариата НКВД и 3-го спецотдела, которым тогда руководил упоминавшийся выше Церетели, дождались, когда Симонич-Кулик выйдет из подъезда, и попросту похитили ее. Произошло это 5 мая 1940 г.
    Женщина была доставлена в Сухановскую тюрьму (это была ^ особая "партийная" тюрьма, заключенные которой не проходили по обычным тюремным учетам НКВД, и потому официально их как бы не существовало). В течение нескольких недель она подвергалась интенсивным допросам и пыткам, после чего была расстреляна комендантом НКВД Блохиным по прямому при- казу Берии в особом порядке - без письменного приказа или приговора суда, а также без вызова представителя прокуратуры и врача. Блохину особо было указано на недопустимость каких- либо разговоров со смертницей.
     А в это самое время органы внутренних дел осуществляли розыск пропавшей без вести жены маршала Советского Союза Кулика. Поскольку никто не знал, что к исчезновению дамочки приложил руку всесильный хозяин Лубянки, всесоюзный розыск велся по всей форме и продолжался с 9 мая 1940 г. по 8 января 1952 г., т. е. без малого 12 лет. Розыскное дело заняло три тома, и попытки отыскать Симонич не прекратились даже после того, как товарищ Кулик сам стал объектом пристрастного рассле- дования. Наоборот, попытки прояснить судьбу исчезнувшей супруги активизировались после того как в январе 1947 г. быв- ший маршал, на тот момент разжалованный в генерал-майоры, загремел в подвалы самого высокого здания страны, из которого Даже Колыма была видна.
     Для чего приведены здесь эти примеры и что из них можно Извлечь применительно к вопросу о возможной фальсификации расследования гибели группы Дятлова? Необходимо четко уяснить, что преступления, совершаемые с санкции государственной Власти и руками ее работников, имеют несколько специфических черт.
     Прежде всего, это высокий профессионализм планирования и реализации преступного замысла. Имея понятие о том как будет проводиться расследование, государственные преступники заблаговременно принимали меры, призванные навести на ложный след. Самое разумное - это сделать так, чтобы преступление не выглядело как преступление, а имело вид несчастного случая, ошибки, отказа техники или иного некриминального по форме события. Как раз для таких случаев в системе НКВД-НКГБ-МГБ функционировали химическая и бактериологическая лаборатории, которые могли дать яды, необходимые для осуществления "тихого" убийства. В тех же случаях, когда заведомо было ясно, что скрыть явно криминальный характер случившегося не удастся (например, как это было при расправах над Троцким, Агабековым, Райссом, Кривицким и др.), специальная операция прикрытия маскировала истинный мотив политической расправы, придавая ей вид любовного, бытового, финансового или иного тривиального конфликта интересов с участием жертвы. Также принимались меры по сокрытию личного участия исполнителей в преступной акции (для чего оформлялись фиктивные командировочные, отпускные или проездные документы, посредством подставных свидетелей устраивались аИЫ участников и т. п.).
    Подчеркнем, что нам особо интересен выбор цели, поскольку при организации расправы не последнее значение имеет мотивация участников. Жертва всегда воспринимается как враг государства, и акт убийства расценивается организаторами и исполнителями не как акт личной мести, а как крайняя мера защиты государственных интересов (этот момент прекрасно виден не только в приведенных выше примерах, но и массе других, хорошо сейчас известных). Не следует упускать из вида, что жертва тайного государственного преступления - это всегда нерядовой человек. Простому человеку заткнуть рот, особенно в условиях тоталитарной советской системы, было проще простого, для этого вовсе не требовалось устраивать тайный заговор. Сама система правоохранительных и судебных органов была "заточена" на затыкание слишком говорливых ртов. Для этого не нужно было тайно убивать человека - его можно было сначала уволить с хорошей работы, потом уволить с плохой, потом отправить в колонию-поселение за самый незначительный проступок или закрыть в сумасшедшем доме. В затыкании ртов рядовых граждан Советская власть добилась к концу 1950-х гг. феноменальных успехов, но если все-таки принималось решение человека убить, значит, простые способы устранения на- меченной жертвы не годились. Такой человек рассматривался как неисправимый враг, которого невозможно было нейтрализовать иным способом. Так что низводить политическое по своим целям убийство до обычной уголовщины - значит сильно упрощать картину.
     Нельзя не сказать несколько слов и о последующем расследовании преступлений, совершенных по прямому указанию государственной Власти. Очень опрометчиво думать, что первые лица государства были до такой степени наивны и глупы, что звонили Генпрокурору и приказывали ему "спустить дело на тормозах". Примерно с таким же успехом можно было выйти на трибуну и рассказать о содеянном всей стране. Представители советского Ареопага, пробившиеся в Политбюро в ходе суровой многолетней внутрипартийной гонки, слишком хорошо знали законы выживания, по которым сегодняшний лучший друг мог завтра стать злейшим врагом. В партии, которая за первые четыре десятилетия управления Советским Союзом несколько раз буквально сжирала саму себя, обновляясь точно птица Феникс, очень быстро учились не говорить лишнего и не подписывать опасных для собственного будущего документов.
     Тут самое время сказать несколько слов о роли органов прокуратуры в правоохранительной системе конца 1950-х гг. Хрущев, при поддержке других членов Президиума ЦК КПСС, прежде всего Маленкова и Молотова, свергнувший Берию входе переворота летом 1953 г., испытывал стойкую неприязнь к МВД (Берия влил Министерство госбезопасности в состав Министерства внутренних дел сразу после похорон Сталина, так что на момент его ареста существовала объединенная структурамастодонт, превосходившая по своей численности довоенный НКВД чуть ли не в 2,5 раза). Громадное влияние, финансовые и административные ресурсы, сосредоточенные в МВД, пугали Многих кремлевских небожителей. Говоря точнее, Сталин и БеРия научили всю страну бояться людей в фуражках с малиновым околышем. Поэтому после июля 1953 г. началось методичное "ощипывание" Министерства внутренних дел, направленное на снижение его возможностей в самом широком смысле.
     В марте 1954 г. от МВД отобрали специфические функции государственной безопасности - внешнюю разведку, контрразведку, военную контрразведку, создав КГБ. Причем изначально статус Председателя Комитета был ниже министерского, т. е. предполагалось, что политический и административный ресурс новой спецслужбы будет существенно ниже, чем МВД. С июля 1953 г. в системе МВД началась многолетняя чистка личного состава, призванная избавить органы от "бериевских выдвиженцев". За 5 лет из МВД и КГБ были уволены (зачастую без пенсий и с лишением наград) более 40 тыс. чел. Затем последовало продолжительное, в несколько этапов, сокращение огромной империи ГУЛАГа. Началась реформа пограничной службы, которую в конечном счете вывели из подчинения МВД и ввели в состав КГБ (случилось это в конце марта 1957 г.).
     Но главную роль в усмирении мощи милицейского ведомства должна была сыграть, по мнению Хрущева, Прокуратура СССР. После лета 1953 г. началось резкое усиление этого ведомства, связанное с несколькими факторами. Прежде всего, "дорогому Никите Сергеичу" удалось протолкнуть на место Генерального прокурора Романа Андреевича Руденко, своего стародавнего друга по работе на Украине. Приведем небольшую цитату из книги заслуженного юриста России Алексея Сухомлинова, емко характеризующую Генпрокурора: "Руденко родился в 1908 г. Прошел большой путь в органах прокуратуры от районного следователя до генерального прокурора, которым был почти 30 лет, и пережил двух генсеков, став единственным среди прокуроров Героем Социалистического Труда. На Нюрнбергском процессе в 1946 г. был главным обвинителем от СССР, а основную работу до 1953 г. выполнял на Украине, где был прокурором УССР. Долго работал там вместе с Хрущевым и был с ним в дружеских отношениях. До него Генеральным прокурором СССР был Г. Сафонов - человек мягкий, добродушный, страстный охотник. В 1952 г. Маленков, возмущенный плохой работой Сафонова, запретил ему от имени ЦК КПСС выезды на охоту, на которой тот проводил немало времени, в том числе и служебного. В июле 1953 г., после ареста Берия Сафонов был снят с должности, почти два года был в распоряжении ЦК, а затем назначен с понижением на десять должностей - заместителем московского транспортного прокурора" (цит. по: Сухомлинов А. Кто вы, Лаврентий Берия? М.: Детектив-пресс, 2003. С. 74-75).
     Руденко резко активизировал исполнение органами прокуратуры надзорных функций, прежде всего за деятельностью МВД и КГБ. Собственно, в этом и состояла его главная задача как руководителя Генпрокуратуры. Хрущев хотел, чтобы это ведомство стало своего рода намордником для "силовиков". Если при Сталине прокуратура являлась ведомством, выполнявшим во многом декоративные функции и фактически не способным влиять на текущую работу следственных органов Н КВД-Н КГБ, то Хрущев эту ситуацию переломил радикально.
     За это ему, кстати, большое спасибо, ибо надзорные функции являются одним из важнейших направлений в работе прокуратур всех цивилизованных стран мира. Для усмирения произвола "силовиков" очень важно иметь мощные и действительно независимые органы прокуратуры. Руденко обладал большим политическим весом и был абсолютно предан Хрущеву. Именно Руденко организовал и провел без сучка и задоринки процесс "над Берией и его бандой", закончившийся тотальным расстрелом всех, кто был предан суду.
     Нельзя не отметить, что "дорогой Никита Сергеич" поспособствовал назначению на все ключевые посты "силового блока" давних друзей, не раз доказавших свою лояльность делом: МВД на первых порах возглавил Сергей Никифорович Круглов, КГБ - Иван Александрович Серов, Генеральную прокуратуру СССР - Роман Андреевич Руденко. И вот что интересно - из этой троицы благополучно пересидел пору хрущевских новаций только Руденко, с остальными Никита Сергеевич обошелся довольно жестко. Круглова в возрасте 46 лет Хрущев снял с должности Министра и отправил с понижением во второразрядное Министерство строительства электростанций (а потом и вовсе лишил министерской пенсии, московского жилья и членства в КПСС). Серов тоже подвергся опале с лишением орденов и званий (нелишне добавить, что 6 июля 1977г. Сергей Никифорович Круглов неудачно упал с платформы пригородной электрички прямо под колеса поезда. Существуют предположения, что это было одно из тех "тихих убийств", о которых говорилось в начале этой главы. Возможной причиной расправы могло стать письмо Круглова, написанное в ЦК КПСС незадолго до гибели; внем бывший Министр внутренних дел мог продемонстрировать слишком хорошую осведомленность о некоторых партийных тайнах, о которых ему лучше было бы позабыть, например о работе особой тюрьмы Комитета партийного контроля при ЦК КПСС, которую Круглов помогал создавать в 1950 г.).
     Среди многих, кто читал о расследовании обстоятельств гибели группы Игоря Дятлова, бытует представление, что областная прокуратура образца 1959 г. - это такая организация, которая своим статусом была если и выше детского сада, то совсем ненамного. Дескать, в те времена всем "рулили" "комитетчики" и "менты". Или наоборот - "менты" и "комитетчики". Прокурорские работники, мол, только в судах выступали, речи обвинительные по бумажкам читали.
     На самом деле подобный взгляд в корне неверен. Влияние любой организации в СССР определялось политическим весом ее руководителя. В 1959 г. Круглов и Серов уже были отодвинуты со своих должностей. Министерство внутренних дел возглавлял совершенно безликий и мало кому известный партийный аппаратчик Николай Павлович Дудоров. До прихода на должность "главного милиционера" страны он руководил Отделом строительства ЦК КПСС. Возникнув из небытия, он потом обратно в небытие и скатится, найдя синекуру в Московском городском исполкоме. Политический вес Дудорова всегда был около нуля, он просто транслировал подчиненным установки, полученные от партийного руководства. КГБ в то же время возглавлял Александр Николаевич Шелепин, в недалеком прошлом Первый секретарь ЦК ВЛКСМ. "Первый комсомолец" делал успешную политическую карьеру, но ему еще было очень далеко до личного друга "дорогого Никиты Сергеича". Политический вес Руденко был несравнимо выше, а это значит, что он в случае необходимости всегда мог защитить своих подчиненных от неприкрытого давления или попыток манипулирования со стороны, скажем, "товарищей из Комитета". В этом отношении областной прокурор Свердловска Николай Иванович Клинов был практически неуязвим. Те времена "Большого Террора", когда на работников прокуратуры чекисты могли массово фабриковать дела самого немыслимого содержания, минули, и минули безвозвратно.
     Следует отметить, что и сам Клинов по своим человеческим качествам был человеком, которого менее всего могла устроить роль марионетки. Родился он в 1907 г., закончил Свердлов ский юридический институт в 1939 г., участвовал в Великой Отечественной войне в качестве военного следователя 375-й стрелковой дивизии, был ранен и демобилизован в 1943 г. Вернулся в Свердловск и вплоть до 1950 г. являлся помощником облпрокурора по так называемым "специальным делам" - расследованиям по "политическим" статьям (преступлениям "против порядка управления"), обвинениям в измене Родине, преступлениям, носившим следы пережитков родового строя (была и такая категория преступных деяний), в отношении номенклатурных работников - в общем, делам, имевшим гриф "секретно". С 1950 по 1969 г. Клинов являлся облпрокурором Свердловской области - и это очень немалый срок, из которого можно заключить, что Генпрокурор Руденко, знавший лично всех работников такого уровня, высоко ценил деловые качества своего подчиненного.

     Так что не будет ошибкой сказать, что к 1959 г. Николай Иванович Клинов по степени своего влияния входил в первую пятерку областных руководителей. Это, разумеется, не отменяет того факта, что органы прокуратуры находились под общим контролем Обкома КПСС, но хорошие отношения с партийным руководством в те времена были залогом выживания чиновников всех уровней. Потому-то КПСС и являлась "руководящей и направляющей силой советского общества", что, в общем-то, не только не скрывалось, но прямо провозглашалось со всех трибун, в газетах и по телевидению.
     Приняв все изложенные выше соображения во внимание, проанализируем теперь, на чем же именно базируется предпо- ложение о фальсификации прокурорского расследования? Доводов в пользу этого довольно много, но все они могут быть сведены в две большие разнородные подгруппы: а) ляпы и разнообразные ошибки оформления материалов уголовного дела; б) многочисленные неточности и внутренние противоречия, недопустимые в уголовных расследованиях такого уровня. Другими словами, претензии имеются и к оформлению документов, и к их содержанию. Рассмотрим эти тезисы внимательнее и попытаемся понять, с чем действительно приходится иметь дело - умышленной фальсификацией уголовного расследования или его халатным ведением?
     Итак, ошибки оформления документации:
     Обложка 1-го тома "Дела о гибели туристов в районе горы Отортен".
        1. Уголовное дело не имеет номера. Это действительно так. Иногда в качестве номера уголовного дела приводится номер, указанный в телеграмме Помощника Генерального прокурора СССР Теребилова (с. 43 второго тома), - 3/2518-59. Но в действительности это всего лишь исходящий номер запроса в адрес областной прокуратуры, а отнюдь не номер уголовного дела. В СССР вообще не существовало практики указания года в номере уголовного дела. Всего несколько исторических примеров: уголовное дело в отношении поэта Ивана Приблудного (Овчаренко), начатое ОГПУ 22 мая 1931 г. и оконченное 21 августа 1931 г., имело номер 110501/3949; делу в отношении "русской фашистской партии", по которому был расстрелян Георгий Есенин, сын Сергея Есенина, был присвоен номер 12175; следственное дело в отношении поэта Василия Наседкина, проведенное Главным управлением государственной безопасности НКВД в 1937-1938 гг., имело номер 14441. Как видим, практика присвоения номеров расследованиям, имевшим место в рамках органов госбезопасности, появилась задолго до Великой Отечественной войны.

Именно в таком виде и существовали I и II тома уголовного дела в архиве прокуратуры Свердловской области, пока им не заменили обложки уже в 21 столетии. Тогда же уголовное дело копировалось и исследователь Буянов Е.В., первый предавший гласности некоторые из материалов расследования, работал именно с копией дела.

     Кстати, предупреждая возможный вопрос читателя о значении знака "/" ("косая черта") в номере "дела", поясним, что он свидетельствовал о значимых событиях в процессе следствия, как-то - о приостановке и последующем повторном возбуждении под новым номером, выделении расследования в отдельное производство из материалов другого, передаче дела в другую инстанцию и т. п. У особенно сложных и запутанных расследований таких "косых черт" в номере могло быть две или Даже три. Чтобы было понятно, как это выглядело на практике, рассмотрим умозрительный пример: во время железнодорожной поездки человека обыграли в карты и опоили водкой со снотворным. Транспортная милиция возбудила расследование по факту мошенничества, а когда человек от отравления умер в больнице, "Дело" забрала себе транспортная прокуратура. Виновных не Нашли, дело приостановили, а через три года возобновили под Новым номером после того, как один из преступников дал при-знательные показания на "зоне", рассчитывая на послабление режима содержания. В результате у довольно тривиального следственного производства получается совершенно головоломный 15- или 16-значный номер с тремя "косыми чертами", который вряд ли расшифрует даже очень опытный следователь нынешней формации просто потому, что не знаком с довоенной системой нумерации.
     Итак, мы примерно понимаем, как должен был выглядеть номер дела согласно процессуальным требованиям довоенного времени. Но почему мы не видим соблюдения этих требований в случае с расследованием гибели группы Игоря Дятлова? Дело в том, что правовая система Советского Союза пришла в состояние полной дезорганизации после 22 июня 1941 г., т. е. после начала Великой Отечественной войны. Можно много и пафосно говорить про патриотический порыв советского народа, но реалии войны оказались ужаснее самой злобной фашистской или белоэмигрантской пропаганды. Советское правосудие пошло на невероятное "закручивание всех гаек". Причем как на фронте (что можно объяснить борьбой с трусостью и паникой и необходимостью поддержания воинской дисциплины), так и в тылу, де-факто превратив народ в бесправных рабов. Понятие "уголовного преступления" расширилось невероятно, достигнув гротескных пределов. Вот только краткий перечень новых уголовных преступлений, с которыми познакомился советский народ после начала гитлеровской агрессии: "уклонение от сдачи радиоприемников и призматических биноклей" (это преступление "подводилось" под ст. 59-6 УК РСФСР), "распространение в военное время ложных слухов" (на основании Указа Президиума Верховного Совета СССР от 6 июля 1941 г.), "уклонение городского населения от мобилизации на период военного времени на работу в промышленность и строительство" (Указ Президиума Верховного Совета СССР от 13 февраля 1942 г.), для колхозников - "за невыработку минимума трудодней" (Указ Президиума Верховного Совета СССР от 15 апреля 1942 г.), причем сам минимум увеличивался в сравнении с довоенным в 1,5 раза. По тому же самому Указу от 15 апреля 1942 г. для горожан вводилась уголовная ответственность за "уклонение от мобилизации на сельскохозяйственные работы". Перечень можно продолжать - он действительно очень велик. Но речь даже не об этом.
     Резко усилилась ответственность за нарушения трудовой дисциплины, опоздания и прогулы. Согласно Указу Президиума Верховного Совета СССР от 26 июня 1940 г. самовольный уход с работы, например, карался тюремным заключением от 2 до 4 месяцев, а вот Указ от 26 декабря 1942 г. трактовал такой уход как "трудовое дезертирство" и карал тюремным заключением на срок уже от 5 до 8 лет. Почувствуйте, так сказать, разницу! Самое постыдное в этой судебной практике заключалось в том, что люди, оставлявшие производство, поступали так не оттого, что являлись лентяями или предателями, а в силу банальных бытовых проблем - необходимостью отоварить продуктовые талоны (а это была проблема!), накормить малолетнего ребенка; опоздания случались из-за отвратительной работы общественного транспорта и т. п.
     В условиях военного времени право возбуждать уголовные расследования получили практически все чиновники - руководители производства, директора совхозов и МТС, работники партийных органов от председателя райкома и выше! Мало кто знает, что за "прогулы" и "самовольный уход с работы" в период с июня 1941 г. по май 1945 г. вынесено 63,3 % судебных приговоров в СССР (6,74 млн из 10,64 млн приговоров, причем речь идет только о приговорах судов общей подсудности, т. е. никакие трибуналы, военно-полевые суды, линейные суды железнодорожного и водного транспорта, судебные инстанции при лагерях и лагпунктах, а также Особые совещания всех уровней тут не учитываются)! Всех заинтересовавшихся этой темой отсылаем к очень информативной, основанной на архивных документах работе С.А. Папкова "Карательное правосудие в СССР в годы Второй мировой войны (1940-1945)". Сейчас в Интернете появилась масса защитников Сталина и социализма "сталинской формации", однако все они напрочь игнорируют статистику Папкова, поскольку этот труд основан на архивных материалах и оспорить его невозможно. Остается просто замалчивать. Органы юстиции, не справлявшиеся с валом уголовных расследований по фактам нарушения трудовой дисциплины, уже с весны 1942 г. пошли на беспрецедентные шаги, приступив к формированию "специальных судов для обслуживания предприятий оборонной промышленности". Другими словами, суды начали создаваться уже на заводах, фабриках и при шахтах. В Новосибирской области, например, Наркомат юстиции РСФСР учредил 9 таких судов: по одному на предприятиях Сталинска Кемерово, Прокопьевска и 6 - на заводах Новосибирска. На следующий год число "специальных судов" в Новосибирске увеличилось до 8.
     Процесс этот шел по всей территории, не занятой противником, и очень скоро привел к полнейшей анархии в порядке ведения следствия и судопроизводства. Не следует упускать из вида, что одновременно происходили невообразимые реформы учреждений, наделенных правом ведения следствия: Народный комиссариат государственной безопасности в начале Великой Отечественной войны был влит в Наркомат внутренних дел, затем обратно выделен из него в 1943 г., военная контрразведка входила в состав Наркомата обороны, затем переподчинялась Наркомату внутренних дел, а затем перешла под прямое управление Председателем Государственного комитета обороны И. Сталиным. В этой обстановке вести последовательный учет расследуемых и переданных в судебные инстанции уголовных дел стало просто невозможно. Произошел тотальный отказ от принятой до войны системы нумерации, и это был, в принципе, логичный и оправданный сложившейся обстановкой шаг. В дальнейшем прежний порядок так и не был восстановлен. Драконовские указы военного времени в большинстве своем действовали до 1948 г. Практика сплошной нумерации дел в пределах одного ведомства не возобновилась вплоть до введения в действие нового уголовно-процессуального кодекса (что произошло только в 1960 г.). Можно сказать, что в каком-то смысле этот процесс оказался отдан "на откуп" руководителям крупных региональных подразделений. Поэтому, хоть с позиций человека 2014 г. это довольно странно, отсутствие номера уголовного расследования гибели группы Игоря Дятлова отнюдь не указывает на фальсификацию материалов следственного производства. Это даже и не небрежность - просто такова была общеупотребительная практика работы прокуратуры в отдельно взятом регионе.
        2. Протоколы допросов, постановления о назначении экспертиз, продлении сроков расследования не содержат указания номера дела, к которому относятся. Действительно, трудно ссылаться на номер дела, которого нет (см. предыдущий пункт)... С точки зрения современных юридических процедур это и впрямь странно. В настоящее время указание номера дела в постулирующей и резюмирующей частях следственных документов обязательно. В самом общем виде это выглядит примерно так (на примере простейшего "Постановления о признании и приобщении к делу вещественных доказательств" - это документ буквально в три абзаца, проще не придумать): "Следователь СУ при УВД по .... району города .... лейтенант юстиции ... рассмотрев материалы уголовного дела № АБВГД, установил" - это констатирующая часть. После нее следует содержательная часть, в которой кратко излагается, что именно установил следователь, а затем - резюмирующая. Выглядит она таким образом: "Постановил признать и приобщить к уголовному делу № АБВГД в качестве вещественного доказательства (следует описание предмета, признанного вещдоком, скажем, ножа или пилы, топора, сачка для ловли бабочек - в общем, что посчитал нужным следователь приобщить, то и приобщил)". То есть принадлежность документа к конкретному уголовному делу подтверждается как минимум двумя ссылками на его номер. Но! Уголовно-процессуальный кодекс 1926 г. с многочисленными исправлениями и дополнениями, которым руководствовался в своей работе следователь-криминалист Иванов, а также общая следственная практика тех лет подобных жестких требований к оформлению документации не предъявляли. Достаточно было назвать дело по его существенным признакам, исключающим двусмысленное толкование. Именно поэтому расследование гибели группы Игоря Дятлова как только ни обзывали: "дело о гибели туристов Дятлова и других" (зам. Прокурора РСФСР Ураков), "о гибели туристов-студентов УПИ" (с обложки второго тома следственных материалов), "уголовное дело о гибели группы туристов" (Иванов в "Постановлении о прекращении следствия"). Другими словами, неправильно придавать слишком большое значение отсутствию в документах расследования указания его номера - вплоть до введения в действие Уголовно-процессуального кодекса 1960 г. это была общая практика.
        3. На обложке 1-го тома уголовного дела приведена дата его возбуждения - 6 февраля 1959 г. Этот казус просто сводил и сводит с ума значительную часть верующих в "космодромный спецназ" и прочие "заговоры КГБ и военных". Самодеятельные "исследователи" всерьез верили и верят, что недалекие советские прокуроры, взявшись фальсифицировать материалы Расследования, подделали все существенные документы, но вот именно на обложку-то внимания и не обратили! Прокуроры-де в Советском Союзе всегда были именно такими тупыми - не чета выдающимся "исследователям трагедии". Хотя датировку расследования, отмеченную на обложке, действительно стоит считать интересным свидетельством, все же переоценивать этот аргумент не следует. Его появление поясняется в нижеследующем пункте.
        4. В деле имеется документ, датированный 6 февраля 1959 г. причем дата в нем указана дважды и хорошо читается, что исключает предположение о случайной описке при составлении (этот документ - протокол допроса начальника части связи Вижайского лесоотделения Попова начальником Полуночного поселкового отделения милиции капитаном Чудиновым). Такой документ в материалах расследования действительно существует, и этот факт представляется интересным и даже интригующим. Вот только свидетельствует он совсем не о том, о чем думают сторонники версии о фальсификации дела. Чтобы не путать теплое с мягким, мы обстоятельно рассмотрим упомянутый протокол в отдельной главе (см. "б февраля 1959 года - день, в который ничего не происходило");

        5. Указанный документ не только датирован 6 февраля 1959 г., но и составлен на бланке Министерства внутренних дел. Это тем более странно, что расследование проводила областная прокуратура. Опять-таки отсылаем читателя к главе "б февраля 1959 года - день, в который ничего не происходило".
     Теперь рассмотрим моменты, связанные с содержанием отдельных документов и уголовного дела в целом.
        1. Прокурор города Ивделя Василий Иванович Темпалов в "Постановлении о возбуждении уголовного дела" указал дату 26 февраля 1959 г., однако в "Постановлении о продлении срока расследования", подписанном следователем Ивановым, в качестве даты возбуждения фигурирует почему-то 28 февраля 1959 г. По мнению сторонников версии о фальсификации материалов расследования, подобное несовпадение указывает на то, что Иванов имел перед глазами другой документ, подписанный Темпаловым, а не тот, что ныне подшит в дело. Это несовпадение кажется на первый взгляд очень интригующим и даже таинственным, но - увы! - объясняется оно предельно просто, и связано это объяснение со спецификой делопроизводства того времени. Дореволюционная юриспруденция и юридическая наука молодой Советской Республики не рассматривали "Постановление о возбуждении уголовного дела" как правовой акт, требующий отдельного оформления. Другими словами, сам факт криминального деяния (либо предполагаемого криминального деяния) автоматически рождал определенный порядок досудебного расследования. Предварительная правовая оценка отправного события (дознание) была предельно упрощена - органы полиции в царской России (или милиции в СССР) проводили в течение суток розыск по горячим следам и либо задерживали предполагаемого преступника, либо передавали дело прокуратуре для проведения досудебного следствия. Эта практика сохранялась в 1920-30-х годах. В годы Великой Отечественной войны произошло изменение этого порядка - появились инструкции органам дознания Военно-Морского флота и Красной Армии, в которых четко прописывался порядок проведения дознания и принятия процессуального решения о возбуждении уголовного дела. Другими словами, появилось требование оформления соответствующего документа - "Постановления о возбуждении уголовного дела". Новшество оказалось продуктивным и во многих отношениях полезным. В последующие годы его оформление стало обязательным и для следственных органов Прокуратуры и НКВД-НКГБ-МВД-МГБ СССР.
     Однако определенные разночтения относительно того, каким должен быть этот документ, сохранялись. Часть правоведов считала, что "Постановление о возбуждении уголовного дела" должно оформляться тем числом, когда факт правонарушения стал известен, мотивируя свою точку зрения понятием из древнеримского права: "преступления нет, пока оно от всех сокрыто". Другая часть теоретиков от юриспруденции считала, что "Постановление ..." надо оформлять лишь по факту возбуждения следствия. Дескать, не стоит заниматься приписками, в документе необходимо отразить то, что имеется в действительности. Общего понимания в этом отношении не существовало, иными словами, решение данного вопроса было отдано на от^п территориальным органам - они сами выбирали удобный способ ведения делопроизводства.

     (на предыдущую страницу)                                 (на следующую страницу)