| ||
|
Пытки и казни.
Войсковой атаман Орлов, ознакомившись с докладами членов коммисии, склонился к мысли, что Катламин, Шапошников и Илья Грузинов сознательно вводят следователей в заблуждение, отказываясь сообщить компрометирующие Евграфа Грузинова сведения. Потому, изрядно поразмыслив над сложившейся ситуацией, генерал Орлов решил склонить упомянутые лица к сотрудничеству весьма неожиданным приемом. Орлов написал ордер на приведение упомянутых свидетелей к "очистительной присяге" и их последующему допросу. "Очистительной присяги" как узаконенной нормы не существовало; генерал просто-напросто придумал текст, который надлежало прочесть перед распятием и Священным Писанием... Какую юридическую силу могла иметь эта писанина - совершенно непонятно ; с таким же успехом свидетелей можно было заставить читать перед распятием гороском или театральную афишу. Генерал Орлов явно испытывал тягу к дешевым театральным эффектам и громким фразам, причем нелепости и незаконности своих требований явно не осознавал. Тем не менее все лица, вызвавшие неудовольствие следственной коммисии, подверглись новым допросам, перед которыми читали бредовый текст "очистительной присяги". В нем они призывали на свою голову разного рода кары ( удавление, проказу, трясучую болезнь и т.п ). Улыбаться тут не следует вовсе, такого рода кошмарные напасти действительно были прописаны в тексте "присяги" ! Новые допросы ни к чему не привели : Катламин, Илья Грузинов и Шапошников своих нейтральных в отношении обоих братьев показаний не изменили. В то самое время как коммисия генерала Родионова ( первого ) напрягала коллективный разум, пытаясь найти состав преступления в словах и поступках Грузинова-старшего, другая представительная коммисия, возглавляемого генерал-майором Поздеевым ( первым ), вела допросы младшего из братьев. Какие такие страшные преступления вдруг открылись на совести Петра Грузинова неизвестно - делопроизводства этого не сохранилось. Но в материалах коммисии генерала Родионова остались протоколы допросов Петра Осиповича, сделанные коммисией Поздеева по поручению их коллег. Формально оба расследования не пересекались, но нет никаких сомнений в том, что работу обеих коммисий курировали одни и те же лица. К чести братьев следует сказать, что они защищали друг друга как могли. На каждом допросе старший Грузинов требовал освободить от кандалов и отпустить домой младшего брата. Младший же не уставал отвергать все обвинения в адрес старшего. Петра Осиповича увещевал все тот же протоиерей Волонешевский, но младший брат с достойным восхищения упорством пренебрегал всяческими запугиваниями священника и твердил одно и то же: "никогда не слышал", "никаких ( преступниых ) разговоров слышать не мог", "не знаю", "никаких ( противоправительственных ) разговоров не происходило" и т. д. Коммисия генерала Родионова ( первого ) была чрезвычайно озабочена розысками Афанасьева; об этом человеке упоминали некоторые свидетели, но его нигде не удавалось отыскать. Пока до долам и весям донской земли сновали нарочные, имевшие на руках предписания о "доставлении в Черкасск старшины Ивана Афанасьева", военно-судная коммисия озаботилась новым допросом Евграфа Осиповича Грузинова. Атаман Орлов жаждал сломить волю обвиняемого и добиться от него формального признания вины и покаяния. Но и этот - последний уже - допрос старшего из братьев, состоявшийся 24 августа 1800 г., удовольствия следователям не принес. Доставленный в коммисию, Евграф Осипович заявил : "Я вам сказываю, что пока свободен не буду, ничего не скажу ; так велите меня повести вон ! Я не виноват ни пред кем. Я говорил, что Императора бранил; а что он изволит почесть - воля его. (...) Не упорствую в ответе, а не отвечаю и отвечать не буду по причине той, что несвободен". Протоиерей Петр Федорович Волошеневский подступил было к обвиняемому с новыми увещеваниями, но Грузинов даже не стал его слушать, а повернулся к священнику спиной. Допрос на этом и закончился. К этому времени удалось отыскать Афанасьева. Коммисия с нетерпением ждала его появления в Черкасске, но свидетель обманул ожидания следователей. Ему мерещились пауки в карманах и янычары на площади; призванный доктор признал помрачение рассудка, известное в народе как "белая горячка". Атаман Орлов, понукаемый столичными кураторами, повелел обойтись без допроса Афанасьева и 27 августа предписал коммисии подготовить обвинительное заключение и вынести приговор. Впрочем, уже на следующий день Афанасьев почувствовал себя вроде бы лучше. Коммисия все-таки его допросила и произошло это 31 августа 1800 г. Афанасьев заявил, что своими ушами слышал, как Евграф Грузинов матерно отзывался об Императоре Павле, говоря, будто тот, подвергая его опале, послушался генерала Ливена. Свое недонесение Афанасьев объяснил тем, что считал Евграфа Осиповича умственно нездоровым. Чтобы доказать последний тезис, Иван Афанасьев привел несколько примеров крайней раздражительности племянника ( родная сестра Афанасьева была матерью братьям Грузиновым ). В тот же день в коммисию доставили Евграфа Осиповича и устроили очную ставку племянника с дядей. Последний с жаром принялся разоблачать Евграфа, но тот отказался от всяческой полемики и лишь повторил требование о снятии кандалов с него и младшего брата. На этом, собственно, следствие и окончилось. Расследовать более было нечего. Коммисия принялась состалять обвинительные заключения по каждому из побывавших на ее допросах лиц. В зависимости от тяжести инкриминируемого деяния участь обвиняемого д. б. решить либо сама военно-судная коммисия, либо столичный Сенат. По мере оформления заключений ( т. н. "экстрактов" ) они вручались для ознакомления обвиняемым. В число таковых попали почти все прежние свидетели; единственным, кого ни в чем не обвинили оказался, пожалуй, только 15-летний подросток Федот Данилов ( ни в чем не был обвинен также и парализованный Осип Грузинов ). Из копии следственного дела, дошедшей до нас, известно, что Афанасьев, Касмынин, Попов и Колесников подписали свои "экстракты" без оговорок, признав тем самым виновность в недонесении ; Илья Грузинов, Катламин, Рубашкин и Шапошников сделали приписки, что виновными себя ни в чем не признают. Что касается судьбы главного обвиняемого - Евграфа Осиповича Грузинова - то ее определением занялся Сенат. С поразительной для этого ведомства оперативностью, явно по прямому монаршему повелению, дело было рассмотрено и уже 26 августа 1800 г. был вынесен приговор : нещаное наказание кнутом, отписание в казну подаренного Императором Павлом Первым имения и препровождение бывшего полковника в распоряжение генерал-прокурора. Рассмотрение дела Сенатом в тот момент, когда официально следствие еще не было окончено весьма симптоматично. Можно не сомневаться в том, что все материалы коммисии генерала Родионова копировались и без промедления отсылались в столицу; там с ними знакомился сам Император. Тот особенный характер рассмотрения дела, то грубейшее нарушение надлежащей процедуры, на которое пошел Сенат, свидетельствует как о формальности самого сенатского правосудия, так и о беспрецендентном давлении на этот судебный орган со стороны императорского двора. Конфирмация сенатского указа ( вступление его в силу после утверждения Императором ) последовала 29 августа 1800 г., а уже вечером 4 сентября фельдегерь вручил конверт с приговором атаману Орлову. Не откладывая дела в долгий ящик столичные кураторы - Кожин и Репин - решили исполнять приговор на следующий день. А 5 сентября было днем тезоименитства супруги наследника престола - Великой княгини Елизаветы Алексеевны. Это был один из тех праздников, в который все приговоренные к телесным наказаниям и казни, получали помилование. Паркетных шаркунов это обстоятельство не смутило. Стремясь продемонстрировать ревностное соблюдение буквы закона, столичные генералы распорядились собрать на соборной площади Черкасска ( на месте разрушенной к тому времени т. н. "пороховой казны" ) все население города и провести публичную экзекуцию в назидание свободолюбивым казакам. Братья были выведены на площадь в невиданных доселе нарядах : их обрядили в черные мешковидные балахоны с высокими треугольными капюшонами. Последние были скроены таким образом, что их длинные концы волочились по земле. Покрой этого странного одеяния был явно навеян испанским санбенито, особой одеждой, в которую облачались жертвы инквизиции перед тем, как отправиться на auto de fe. Склонность высоких столичных начальников к театральным жестам получила очередное выражение в этом дурацком маскараде. Генералы всерьез опасались заговора и мятежа сторонников Грузиновых. Место казни было взято в пехотное каре по углам которого были установлены 4 орудия, заряженные картечью. Стволы пушек были развернуты в сторону горожан и орудийная прислуга стояла подле лафетов с зажжеными фитилями. Евграф Осипович Грузинов был бит кнутом до тех пор, пока не скончался. Лишь после констатации смерти доктором, Грузинова отвязали от кобылы ( бревна, которое призвано удерживать человека вертикально во время порки ) и сбросили на землю. Столичные генералы присутствовали на площади и наблюдали за исполнением казни ; впоследствии Репин написал рапорт на монаршее имя, в котором изложил обстоятельства случившегося. Через три недели последовала новая расправа - 27 сентября 1800 г. были казнены войсковой старшина Афанасьев, а также Попов, Касмынин и Колесников. Все они были приговорены за недонесение к отсечению головы. Жестокость наказания, явно необоснованная при не доказанном убедительно обвинении, вызвала на Дону состояние близкое к панике. Появились разговоры о том, что репрессивная политика в отношении казачества будет продолжена, что впереди - полное упразднение казаческого сословия подобное тому, которое случилось в 1774 г. с Запорожской Сечью ( тогда репрессиям подверглось высшее командование запорожцев с атаманом Калнишевским во главе ). Организаторы этой казни не стали ломать голову и во всем повторили процедуру, разработанную для предыдущей расправы. На площади опять была построена пехота с примкнутыми к ружьям штыками, а по углам каре были установлены заряженные картечью орудия. Свидетель казни 27 сентября так описывал работу палача : "сделалось так тихо, как будто никого не было. Определение прочитано, весь народ в ожидании чего-то ужасного замер... Вдруг палач со страшной силой схватывает Апонасьева ( старинное написание, речь идет об Афанасьеве - прим.murder's site ) и в смертной сорочке повергает его на плаху, потом, увязавши его и трех товарищей-гвардейцев, стал, как изумленный, и несколько времени смотрит на жертвы... Ему напомнили о его обязанности, он поднял ужасный топор, лежавший у головы Апонасьева. И вмиг, по знаку белого платка, топор блеснул и у несчастного не стало головы". Но "дело Грузиновых" не окончилось на этом. Император Павел Первый, получив рапорт о казни своего недавнего приближенного, отреагировал совершенно неожиданно. С присущей ему экспансивностью и страстностью он обвинил своих генералов - Репина и Кожина - в превышении полномочий и намеренном искажении полученных ими предписаний. Во-первых, Павел Первый поставил им в вину казнь Грузинова ( которого отнюдь не следовало убивать ), а во-вторых, приведение в исполнение приговора в день тезоименитства Великой княгини. Большой общегосударственный праздник оказался омрачен кровью человека пусть и признанного преступником, но бывшим хорошо известным в столице и далеко не рядовым по своим личным качествам ! Ситуация сложилась на редкость скандальная. Свитские генералы полагали, что в столице их ждет благодарность за проявленную ретивость и непреклонность ; вместо этого, в Петербурге они попали под высочайший разнос. Павел обвинял генералов в умышленном перевирании его слов, в заговоре против него, во враждебной компрометации замыслов и т. п. Генералы сами вполне могли угодить под плеть палача, но их спасло заступничество некоторых лиц из ближайшего окружения Самодержца. В конце-концов Император Павел удалил от своих глаз обоих генералов, фактически поломав их карьеры. Кожин был выслан из столицы в дальний гарнизон, а генерал от кавалерии Репин был уволен с воинской службы с "отобранием патентов", т. е. с лишением чинов, военной пенсии и права ношения мундира. Причина отставки была сформулирована в именном Указе Сенату следующим образом : "за приведение в исполнение сентенции смертной казни на Дону, вместо заменяющего оную наказания, положенного моею конфирмациею". Что можно сказать о характере казни, выбранной для умерщвления Евграфа Осиповича Грузинова ? Иначе, как нарочито-изуверской такую расправу и назвать нельзя. Да, нередки были случаи смерти под кнутом, но они происходили, так сказать, невольно, в силу слабости человека, либо преклонности его возраста. Для гарантированного умерщвления приговаривали к расстрелу, повешению, усекновению головы. Но запороть кнутом до смерти, даже не оговорив наперед число ударов - это был уже откровенный цинизм даже по весьма суровым представлениям того времени. Грузинова били около полутора часов ; учитывая, что темп работы экзекутора составлял один удар кнута в 30-40 секунд, можно с уверенностью считать, что приговоренный вынес не менее 120 ударов. Ужасной представляется смерть в петле, поскольку удушение может затянуться на несколько минут, но что можно сказать о смерти, умышленно растянутой на час с лишком, сопровождаемой чудовищной болью и крайними физическими страданиями ! "Дело Грузиновых" кажется возникающим из ниоткуда и исчезающим в никуда. Непонятно, что именно послужило его причиной - в следственных материалах не было исходного доноса. Непонятно, что происходило с другими приговоренными после казни Евграфа Грузинова и вплоть до 27 сентября : материалы военно-судной коммисии после 316 страницы уничтожены ( т. е. как раз с того места, где обвиняемые знакомятся с "экстрактами" и либо соглашаются, либо не соглашаются с ними, заявляют протесты или ходатайства ). Можно с уверенностью полагать, что твердый духом и последовательный в своих поступках Евграф Грузинов не стал молчать после изгнания из Петербурга осенью 1799 г. Вполне возможно, что он написал личное письмо Императору Павлу Первому в котором, скорее всего, допустил нелицеприятные характеристики как его образа правления, так и самой личности Монарха. Во всяком случае известно, что Император в феврале 1800 г. давал повеление графу Ростопчину "уничтожить письмо от ссыльного из Черкасска". Понятно, что хвалебное письмо в камин не попало бы. Раздраженное самолюбие Павла Первого было благодатной почвой для личной мести кого-либо из недоброжелателей Евграфа Грузинова - вся история правления этого Монарха подтверждает правдоподобность подобного заключения.
| ||
| . |
