| ||
|
Пытки и казни.
Порка осужденных была призвана иметь большое назидательное значение, а потому обставлена была с суровой торженностью. Имеет смысл процитировать воспоминания свидетеля этой казни А. К. Граббе, весьма живо рисующие обстановку этой церемонии : "Местом казни была избрана поляна на дороге из деревни Палички в село Грузино против колоннады церкви св. Андрея Первозванного. В девять часов утра рота наша вышла с квартир и оцепила лобное место. Сзади цепи солдат стояли собранные почти со всего селения крестьяне с женами и детьми, всего около четырех тысяч человек. По средине оцепленного пространства врыт был станок, по обеим сторонам которого, по случаю холодного времени, горели огни, а около них прогуливались, в ожидании дела, заплечные мастера, то и дело прикладывавшиеся к огромной бутыли с водкою, поставленною со стаканом около станка. Распорядители казнью нашли, вероятно, необходимым обеспечить сердце палачей от опасности воспламениться тою искрою, которая зовется человечностью, и хотели залить в них вином всякое чувство сострадания к несчастным преступникам. А между тем, большинство этих преступников, и даже сам убийца заслуживали несравненно бОльшего участия, чем все эти клевреты Аракчеева, проливавшие горькие слезы о погибшей варваре-женщине. Мне, невольному свидетелю казни, при воспоминании об этой трагедии и теперь еще слышатся резкие свистящие звуки ударов кнута, страшные стоны и крики истязуемых, и какой-то глухой подавленный вздох тысячной толпы народа, в назидание которому совершались эти наказания." Первым подвергся порке кнутом Василий Антонов. Очень скоро стало ясно, что молодой человек не вынесет отмеренного ему числа ударов. Доктор, следивший за экзекуцией, дважды останавливал порку, проверяя состояние Василия. Поскольку тот терял сознание, доктор давал ему нюхательную соль и тем приводил приговоренного в чувство. Едва число отсчитанных ударов превысило сотню, Василий Антонов начал агонизировать. Доктор потребовал остановить наказние. Находившегося в бессознательном состоянии человека сбросили с "кобылы" ( просторечное название станка, к которому привязывались осужденные для порки кнутом ) и тут же его место заняла старшая сестра - Прасковья. Через несколько минут прямо на носилках, у костра на месте казни, Василий Антонов скончался. После этого началось истязание Прасковьи. Оно во всех деталях повторило случившееся с Василием. Только в силу физической слабости молодой женщины, смерть ее последовала еще раньше : агония началась на девятом десятке ударов. Через несколько минут, уже отвязанная от кобыли и уложенная на носилки, Прасковья Антонова скончалась. После этого к станку привязали Дарью Константинову. По приговору уголовной палаты ей надлежало получить 95 ударов кнутом. Мало кто сомневался в том, 30-летняя женщина последует за Прасковьей : всем уже стало ясно, что порог в 100 ударов является практически смертельным для человека. Тем не менее, Константинова стойко вынесла назначенное ей наказание. Нельзя отделаться от мысли, что это чудо было куплено ею за деньги. Из абсолютно достоверных источников известно, что богатым людям иногда удавалось посредством взяток смягчать палачей, которые благодаря своим профессиональным навыкам умели заметно ослаблять силу удара при порке кнутом ( любопытное свидетельство на этот счет приведено в очерке "Палачество как ремесло" ). Доподлинно неизвестно, действительно ли подкупила Константинова петербургских палачей или же ей просто повезло, но факт остается фактом - она перенесла большее количество ударов, чем Прасковья Антонова, живой сошла с "кобылы" и не умерла в последующие дни в тюрьме. Затем последовало наказание сестер Ивановых - Федосьи и Татьяны - каждая из которых получила по 70 ударов кнутом. Сестры признались в том, что активно участвовали в неудачных попытах отравления Шумской, поэтому тяжесть их наказания может быть хоть как-то объяснена. Но Елена Фомина, получившая 50 ударов кнутом за недонесение, явно пострадала незаслуженно. Ее наказывали последней. Никто не сомневался, что эта девушка отделалась лучше всех, поскольку наказание ее было наименьшим. Но ожидания толпы не оправдались. Фомина быстро потеряла сознание и хотя ее привели в чувство, она едва была в силах передвигаться. В тюрьму ее доставили на носилках. На третий день она скончалась в тюремном лазарете. Т. о. из первой партии шести осужденных трое скончались в результате порки кнутом. Надо сказать, что это было очень коварное наказание и наперед невозможно было определить как человек его перенесет. Травмы, причиняемые кнутом, имеют выраженное отложенное во времени действие. В результате глубоких рассечение кожи в человеческом теле формируются обширные отеки, особенно опасные для работы легких. Основная масса смертей следовала именно из-за отека легких и последующего удушья. Помимо этого особенно сильные удары кнутом иногда приводили к разрыву внутренних органов : печени, легких, почек. Вызванные этим внутренние кровотечения также были смертельны. Расправа над первой партией обвиненных в убийстве лиц не могла не оставить самого мрачного впечатления на прочих обвиняемых. Дело заворачивалось очень крутое, Клейнмихель явно стремился придать ему характер политический. Неизвестно, верил ли сам генерал в собственную правоту. О "разоблачении" Мусина-Пушкина и Лялина "следственный куратор" Клейнмихель донес самому Императору. Приговоры в отношении второй партии обвиняемых - в числе 6 человек, поименно перечисленных выше - были вынесены 8 декабря 1825 г. Имеет смысл подробнее рассмотреть некоторые из пунктов обвинения, уж больно они представляются любопытными ! То, как допрашивались в суде обвиняемые из второй группы невольно рождает параллели с судебной практикой времен Сталина-Вышинского. Суд посчитал доказанными обвинения, сделанные с оговорками "как заметно", "будто бы", "едва ли" и т. п. Эти режущие слух формулировки попали и в приговор. Фактически, в приговоре Семену Алексееву не было приведено ни одного достоверного факта преступного деяния или намерения совершить преступное деяние. Алексееву поставили в вину то, что жена его - Дарья Константинова - принимала на хранение яд, "которым была отравляема Шумская, о чем Алексеев будто бы ( ! ) не знал." Любопытен следующий пассаж из приговра : "если бы он ( Семен Алексеев ) не участвовал во всем этом ( т. е. заговоре ), то, конечно бы, донес о том графу Аракчееву." Семен Алексеев ни в чем не сознался, суд не получил ни единого подтверждения его осведомленности о существования заговора и тем не менее его приговорили к 90 ударам кнутом, содержанию в кандалах и отправке в Тобольск для рассмотрения его дальнейшей судьбы тамошним начальством. В приговоре особо указывалось на вольнодумство Семена Алексеева, которое проявилось в том, что этот весьма образовнный и умный человек спорил со своими судьями, уличал их в попрании закона и здравого смысла. Судьям это чрезвычайно не понравилось ! Немало хлебнул в суде унижений и брани кухмистер Иван Аникеев, главный соглядатай и стукач Анастасии Шумской. Это он был избавлен от телесных наказаний за то, что всегда спешил к хозяйке с самыми свежими сплетнями и оговорами, причем, нередко жертвой его доносов становилась собственная дочь. Доносчиком Аникеев был, как говорится, по призванию, относился к этому занятию трепетно и с любовью. Но на суде преданность кухмистера Анастасии Шумской и его всегдашняя осведомленность в делах дворни сыграли с ним плохую шутку : судьи не поверили в то, что он, будто бы, ничего не знал о заговоре. Как ни плакал Аникеев, как ни божился, на судей это ни малейшего впечатления не произвело. Его прямо обвинили в том, что он специально оговаривал дворовых людей перед Шумской, дабы вызвать их наказание и тем спровоцировать недовольство хозяйкой. Такая глубокая, истинно маккиавеллиевская трактовка его поведения совсем уж не стыкуется ни со здравым смыслом, ни с материалами предварительного расследования. Поразительны те перлы, которыми суд описал доказанные провинности Аникеева. Например, участие в заговоре обосновывалось такой формулой : "невероятно, чтобы он не участвовал в заговоре или не знал о том от дочери." ( Вот так ! - невероятно и все... ) Тот факт, что еще в 1821 г. Аникеев подал Шумской отравленное мышъяком кушанье ( сам о том не зная, разумеется ) ему поставили в вину таким любопытным казуистическим приемом : "Сомнительно, чтобы он не мог того заметить." Дескать, не распробовал яда в подаваемом блюде ! Судьи будто бы вчера родились и не знали, что горечь мышьяка можно успешно маскировать различными приправами, благодаря чему удается обманывать не только человека, но и крыс, имеющих гораздо более тонкие вкусовые рецепторы. Между тем, мышьяк традиционно используется для крысиной потравы и в качестве таковой весьма эффективен. В общем, Аникееву досталось в суде немало ; он был приговорен к 70 ударам кнута и отправке в Тобольск, в распоряжение местной администрации. Весьма строгим оказалось наказание кондитера Николаева, совсем еще молодого ( 20 лет ) и неопытного человека. Растерявшийся на суде Николаев признал, что знал о намерениях брата и сестры Антоновых покончить с ненавистной домоправительницей и всячески поддерживал их решимость. Он даже признался в том, что обещал Василию Антонову свое трехмесячное жалование, дабы тот распологал деньгами для побега. Подобные сознания предопределили тяжелый приговор в отношении Николаева - он был осужден на 80 ударов кнутом, клеймение лица и отправке в каторжные работы. Несовершеннолетие осужденного ( порогом которого до 1917 г. считался возраст 21 год ) никак не повлияло на строгость приговора. В отношении прочих обвиняемых приговоры были гораздо мягче. Строго говоря, прочих дворовых людей судить вообще было не за что. Им инкриминировались преимущественно подстрекательские разговоры и недонесение, причем формулировки уголовной палаты выглядели совсем уж вздорно. Повар Лупалов приговаривался к 45 ударам кнута, казначей Пуптя - также к 45, а дворецкий Малыш - к 50 ударам кнута. Все они после телесного наказания подлежали высылке в Тобольск, но их не клеймили и не отправляли на каторгу. Это были молодые и сильные мужчины и они могли быть уверены в том, что сумеют перенести порку кнутом и остаться в живых. К этому времени оставшиеся 12 из 24 заключенных по "делу об убийстве Настасьи Шумской" были разделены еще на 5 групп, в отношении которых расследование продолжалось. Между тем, смерть Императора Александра Первого, последовавшая в ноябре 1825 г., автоматически приостанавливала действительность монаршего рескрипта от 3 октября, которым генералу Клейнмихелю давались полномочия на расследование обстоятельств убийства в Грузино. Новый Монарх д. б. подтвердить действительность этого рескрипта, до тех же пор, пока это не было сделано, расследование надлежало проводить на общих основаниях. Фактически, эта норма подразумевала передачу дела в Сенат. Разумеется, на это никто в Новгороде пойти не мог : допущенные злоупотребления были уже слишком велики и очевидны. Поэтому гражданский губернатор Жеребцов 11 декабря 1825 г. утвердил фактически незаконное судебное решение и обратил его к исполнению. В течение декабря 1825 г. - января 1826 г. последовало исполнение наложенных судом экзекуций. Никто из осужденных в результате порки кнутом не погиб. В это же самое время - 14 декабря 1825 г.- в столице произошли кровавые события, связанные с заговором "декабристов". Новый Российский Самодержец оказался с первых же дней своего правления втянут в обширное и сложное расследование, связанное с мятежом в столице. Убийство аракчеевской наложницы при этих обстоятельствах интересовало Императора Николая Первого менее всего, возможно, что и саму надуманную идею "заговора против Аракчеева" Монарх считал вздорной. Кому нужен Аракчеев, если столичные мятежники помышляли об убийстве самого Монарха и Его семьи ! Как бы там ни было, октябрьский рескрипт Александра Первого новый Монарх подтверждать не стал. Да и сам Клейнмихель потерялвсякий интерес к новгородскому расследованию, едва узнал о заговоре "декабристов". Душа истового служаки и подхалима звала его в Петербург. Ведь именно там вызревало колоссальное расследование, в орбиту которого вовлекались сотни офицеров гвардии, там открывались пути для успешной "вертикальной ротации", там в скором времени могли появиться заманчивые вакансии ! Петр Андреевич Клейнмихель устремился в столицу. Новогородское расследование в одночасье лишилось своего главного двигателя. Ореол жестокого генерала перестал довлеть над судьями и следователями и абсурдность творимого ими произвола быстро сделалась очевидной даже для них. Уже 23 декабря 1825 г. из-под стражи были выпущены Мусин-Пушкин и Лялин. Какое-то время они находились под домашним арестом, затем им разрешили выезжать в имения, расположенные за городом, а потом тихо и незаметно исчез караул. Возмущенный допущенным в отношении него произволом Мусин-Пушкин обратился с жалобой в столичный Сенат. Бывший заседатель уголовной палаты указывал в своем заявлении на то, что пробыл под стражей 9 недель, уволен от должности, опорочен и все это - без всяких к тому причин. Дело, таким образом, вышло наружу : сенатская проверка, разбирая жалобу Мусина-Пушкина никак не могла пройти мимо расследования убийства Анастасии Шумской. Узнав о жалобе в Сенат, неожиданно проснулся губернский прокурор, поспешивший проинформировать министра юстиции о нарушении новгородской Судебной Палатой установленного законом порядка судопроизводства. Примечательно, что вплоть до января 1826 г. прокурор этих нарушений вовсе не видел, он даже умудрился не заметить того, что от чрезмерно тяжелого телесного наказания скончались 3 человека ( из них 2 - несовершеннолетних ) ; но после Нового Года главный губернский законник вдруг стал острее видеть и лучше бдить !
| ||
| . |
